Чтение 126–й страницы книги ~Два капитана~

этот огромный театр, на котором действовали наши морские и воздушные силы.
Очень кратко, однако гораздо подробнее, чем мне потом приходилось читать
даже в специальных статьях, он нарисовал передо мною картину большой
войны, происходящей в Баренцевом море. С жадностью слушал я о смелом
походе подводной лодки-малютки в бухту Петсамо, то есть в главную морскую
базу врага, о Сафонове, сбившем над морем двадцать пять самолетов, о
работе летчиков, атакующих транспорты под прикрытием снежного заряда, я
еще не забыл, что такое снежный заряд. Я слушал его, и впервые в жизни
сознание неудачи язвительно кололо меня. Это был мой Север - то, о чем
рассказывал Р.

От него я впервые узнал, что такое "конвой". Он указал мне возможные
"точки рандеву", то есть тайно условленные пункты, где встречаются
английские и американские корабли, и объяснил, как происходит передача их
под охрану нашего флага.

- Вот где они идут, - сказал он и показал, разумеется в общих чертах,
путь, о котором в 1942 году не принято было распространяться. - Колонна в
стод-вести судов. Вы догадываетесь, не правда ли, в каком месте им
приходится особенно трудно? - И не очень точно он показал это место. - Но
оставим в покое западный путь, тем более что здесь (он показал где) сидят
чрезвычайно толковые люди. Поговорим о другом, не менее важном... Ворота,
которые немцы стремятся захлопнуть, - живо сказал он и закрыл ладонью
выход из Баренцева в Карское море, - потому что они прекрасно понимают
хотя бы значение энских рудников для авиамоторостроения. Но, конечно, и
транзитное значение Северного морского пути ужасно не нравится им, тем
более, что весной этого года они уже стали надеяться...

Он не договорил, но я понял его. Случайно мне было известно, что
весной немцам удалось серьезно повредить порт, имевший для западного пути
большое значение.

- Представьте же себе, куда докатилась война, - продолжал Р., -если
не так давно у Новой Земли немецкая подводная лодка обстреляла наши
самолеты. Но и этого мало. Сегодня я лечу в Москву на самолете, который
прислал за мной военный совет Северного флота. Летчик, майор Карякин,
рассказал мне, что он две недели охотился за немецким рейдером, - где, как
бы вы думали? В районе...

И он назвал этот очень отдаленный район.

- Короче говоря, война уже идет в таких местах, где прежде кочевали
одни гидрографы да белые медведи. Так что пришлось вспомнить и обо мне, -
сказал Р. и засмеялся. - И не только вспомнили, но и... - у него стало
доброе, веселое лицо, - но и поручили одно интереснейшее и важнейшее дело.
Конечно, я ничего не могу рассказать вам о нем, потому что это именно и
есть военная тайна. Скажу только, что, прежде всего, я подумал о вас. Это,
конечно, чудо, что вы позвонили. Александр Иваныч, - серьезно и даже
торжественно сказал он, - я предлагаю вам лететь со мною на Север.

Глава шестнадцатая

РЕШЕНИЕ

Он уехал, и я остался один в пустой летней, как будто ничьей
квартире. Все три просторные комнаты были к моим услугам, и я мог бродить
и думать, думать сколько угодно. В пятнадцать часов Р. собирался
вернуться, и я должен был сказать ему одно короткое слово:

- Да.

Или другое, немного длиннее:

- Нет.

И такая далекая, трудная дорога раскинулась между этими двумя
словами, что я шел и шел по ней, отдыхал и снова шел, а все не видать было
ни конца, ни края!

Немцы обстреливали район. Первая пристрелочная шрапнель разорвалась
уже давно, а дымовое облачко, медленно рассеиваясь, все еще висело над
Литейным мостом. Разрывы, прежде далекие, вдруг стали приближаться -
справа налево, грубо шагая между кварталами прямо к этому дому, к этим
пустынным комнатам, по которым я бродил между "да" и "нет", находившимися
так бесконечно далеко друг от друга.

...Должно быть, это была детская. Грустно повесив голову, черный
одноглазый Мишка сидел на шкафу, роллер валялся в углу, на низеньком
круглом столе стояли какие-то коллекции, игры, - и мне представился
маленький Р., такой же энергичный, сдержанно пылкий, со смешным казацким
чубом, с круглым лицом. В этой комнате я отдыхал от "да" или "нет". Здесь
можно было подумать даже о доме, который мы с Катей собирались некогда
устроить в Ленинграде. А где дом, там и дети.

Все ближе подступали разрывы снарядов. Вот один ударил совсем рядом,
двери распахнулись, где-то с веселым звоном посыпались стекла. В
наступившей тишине чьи-то гулкие шаги послышались на улице, и, выглянув в
окно, я увидел двух мальчиков с ужасными, как мне показалось, лицами,
бежавших к дому. Вот они поравнялись, первый хлопнул второго по спине и с
хохотом повернул обратно. Они играли в пятнашки.

...Р. вернется в пятнадцать часов, и я скажу ему:

- Да.

Как не бывало полугода томительного безделья - томительного и
постыдного для каждого советского человека во время войны! Я поеду на
Север. Чем дальше он был от меня в эти годы, тем ближе и привлекательнее
становился он для меня. Разве не дрался я, как умел, на Западе и на Юге?
Но там, на Севере, нужно мне быть, защищая края, которые я понимал и
любил.

И вдруг я останавливался и говорил себе:

- Катя.

Уехать и оставить ее? Уехать далеко, надолго? Не попробовать
разыскать Петю, у которого - кто знает? - быть может, просто переменился
номер полевой почты? Не предпринять других поисков здесь, в Ленинграде, и
на Ленинградском фронте? Куда бы ни была эвакуирована Катя, при любых
обстоятельствах она стремилась бы соединиться с Ниной Капитоновной и
маленьким Петей. Потерять этот след, слабый, едва заметный, но, возможно,
ведущий туда, где она живет, мучаясь, потому что проклятая заметка не
могла не дойти до нее?

Решено! Я останусь в Ленинграде еще на несколько дней. Я найду Катю и
тогда поеду на Север.

Р. вернулся в пятнадцать часов. Я сообщил ему свое решение. Он
выслушал меня и сказал, что на моем месте поступил бы так же.

- Но нужно, чтобы в Москву мы приехали вместе. Я оформлю вас в
управлении, а потом Слепушкин отпустит вас на две недели для устройства
семейных дел. Шутка сказать - жена! Да еще такая жена! Я же помню
Екатерину Ивановну. Она умница, добрая и вообще редкая прелесть!

Не буду рассказывать о том, как на другой день я вернулся на
Петроградскую и снова обошел многих жильцов дома N79; о том, как в
Академии художеств я пытался узнать, где Петя, и узнал лишь, что он был
ранен и лежал в сортировочном госпитале на Васильевском. Скульптор
Косточкин навещал его. Но этот скульптор умер от голода, а Петя (по
слухам) вернулся на фронт. О том, как я выяснил, почему не доходили мои
письма в детский лагерь Худфонда, который был вновь эвакуирован под
Новосибирск; о том, как доктор Ованесян ходил со мною в райсовет и
накричал на какого-то равнодушного толстяка, который отказался навести
справку о Кате.

Эшелоны в январе шли на Ярославль, где были устроены специальные
больницы для ленинградцев. Это был единственный бесспорный факт, который
мне удалось установить, и, по мнению всех ленинградцев, с которыми я
говорил, Катю нужно было искать в Ярославле.

Два обстоятельства убедили меня в том, что это именно так. Во-первых,
лагерь Худфонда до второй эвакуации находился в Ярославской области, в
деревне Гнилой Яр. Во-вторых, Лукерья Ильинична - так звали машинистку
стоматологической клиники - вдруг объявила мне, что она вспомнила: доктор
Трофимова отправила Катю именно в Ярославль.

- Господи боже ты мой! - сказала она с досадой. - Да мыслимо ли в
таком деле соврать? Я забыла, потому что у меня память стала слаба, и это
от сахару, который я совершенно не ем. Но хотя не ем, а вспомнила! И я вам
говорю - найдется она в Ярославле.

Самолет Р. уходил в полночь. Я созвонился и приехал за десять минут
до старта.

Глава семнадцатая

ДРУЗЬЯ, КОТОРЫХ НЕ БЫЛО ДОМА

Если проложить на карте Москвы путь, который я прошел в течение
немногих часов между самолетом и поездом, можно подумать, что я нарочно
сделал решительно все, чтобы не встретиться с теми, кого я давно и
страстно хотел увидеть. Я сказал "страстно", и это было именно так, хотя
одних людей я хотел увидеть по одним причинам, а других по совершенно
другим. И те и другие были в Москве. Быть может, если снова взглянуть на
карту, их путь прошел в этот день рядом с моим. Или пересек его двумя
минутами позже. Или прошел навстречу по соседней улице, за узкой линией
зданий. Так или иначе, мне не повезло, и, за одним исключением, я не
встретил ни тех, ни других.

Прямо с аэродрома я поехал на Садовую, в Воротниковский переулок, к
Кораблеву, - благо весь мой багаж составлял маленький чемоданчик.

...Покосился старый деревянный флигель, затерянный среди высоких,