Чтение 126–й страницы книги ~Королева Марго~

средства, употреблявшиеся в те времена при бальзамировании умерших королей.

Анриетта завернула голову Коконнаса в полу своего плаща.

Обе женщины, согнувшись под гнетом скорби больше, чем под тяжестью ноши,
стали подниматься по лестнице, бросив прощальный взгляд на останки, которые
они покидали на милость палача в этом мрачном складе трупов обыкновенных
преступников.

- Не тревожьтесь, ваше величество, - сказал Кабош: он понял этот взгляд,
- клянусь вам, что дворяне будут погребены по-христиански.

- А вот на это закажи заупокойные обедни, - сказала Анриетта, срывая с
шеи великолепное рубиновое ожерелье и протягивая его палачу.

Они вернулись в Лувр тем же самым путем, каким из него вышли. У
пропускных ворот королева назвала себя, а перед дверью на лестницу, которая
вела в ее покои, сошла с носилок, поднялась к себе, положила скорбные
останки рядом со своей опочивальней - в кабинете, который должен был с этой
минуты стать молельней, оставила Анриетту на страже этой комнаты и около
десяти часов вечера, более бледная и более прекрасная, чем когда бы то ни
было, вошла в тот огромный бальный зал, где два с половиной года назад мы
открыли первую главу нашей истории.

Все глаза устремились на нее, но она выдержала этот общий взгляд с
гордым, почти радостным видом: ведь она же свято выполнила последнюю волю
своего друга.

При виде Маргариты Карл, шатаясь, пошел к ней сквозь окружавшую его
раззолоченную волну.

- Сестра, благодарю вас! - сказал он и тихо прибавил:

- Осторожно! У вас на руке кровавое пятно...

- Это пустяки, государь! - отвечала Маргарита. - Важно то, что у меня на
губах улыбка!

Глава 12

КРОВАВЫЙ ПОТ

Через несколько дней после ужасной сцены, о которой мы уже рассказали, то
есть 30 мая 1574 года, когда двор пребывал в Венсенне, из спальни короля
внезапно донесся страшный вопль; королю стало значительно хуже на балу,
который он пожелал назначить на день казни молодых людей, и врачи предписали
ему переехать за город на свежий воздух.

Было восемь часов утра. Небольшая группа придворных с жаром обсуждала
что-то в передней, как вдруг раздался крик, и на пороге появилась кормилица
Карла; заливаясь слезами, она кричала голосом, полным отчаяния:

- Помогите королю! Помогите королю!

- Его величеству стало хуже? - спросил де Нансе, которого, как нам
известно, король освободил от всякого повиновения королеве Екатерине и взял
на службу к себе.

- Ох, сколько крови! Сколько крови! - причитала кормилица. - Врачей!
Бегите за врачами!

Мазилло и Амбруаз Паре сменяли друг друга у постели августейшего
больного, но дежуривший в тот день Амбру аз Паре, увидев, что король заснул,
воспользовался этим забытьем, чтобы отлучиться на несколько минут.

У короля выступил обильный пот, а так как капиллярные сосуды у Карла
расширились, то это привело к кровотечению, и кровь стала просачиваться
сквозь поры на коже; этот кровавый пот перепугал кормилицу, которая не могла
привыкнуть к столь странному явлению и которая, будучи, как мы помним,
протестанткой, без конца твердила Карлу, что кровь гугенотов, пролитая в
Варфоломеевскую ночь, требует его крови.

Все бросились в разные стороны; врач должен был находиться где-то
поблизости, и все боялись упустить его.

Передняя опустела: каждому хотелось показать свое усердие и привести
искомого врача.

В это время входная дверь открылась и появилась Екатерина. Она торопливо
шла через переднюю и быстрым шагом вошла в комнату сына.

Карл лежал на постели; глаза его потухли, грудь вздымалась, все его тело
истекало красноватым потом; откинутая рука свисала с постели, а на конце
каждого пальца висел жидкий рубин.

Зрелище было ужасное.

При звуке шагов матери, видимо, узнав ее походку, Карл приподнялся.

- Простите, ваше величество, - сказал он, глядя на мать, - но мне
хотелось бы умереть спокойно.

- Сын мой! Умереть от кратковременного приступа этой скверной болезни? -
возразила Екатерина. - Вы хотите довести нас до отчаяния?

- Ваше величество, я чувствую, что у меня душа с телом расстается. Я
говорю вам, что смерть близка, смерть всем чертям!.. Я чувствую то, что
чувствую, и знаю, что говорю.

- Государь! - заговорила королева. - Самая серьезная ваша болезнь - это
ваше воображение. После столь заслуженной казни двух колдунов, двух убийц,
которых звали Ла Моль и Коконнас, ваши физические страдания должны
уменьшиться. Но душевная болезнь упорствует, и если бы я могла поговорить с
вами всего десять минут, я доказала бы вам...

- Кормилица! - сказал Карл. - Посторожи у двери, пусть никто ко мне не
входит: королева Екатерина Медичи желает поговорить со своим любимым сыном
Карлом Девятым.

Кормилица исполнила его приказание.

- В самом деле, - продолжал Карл, - днем раньше, днем позже, этот
разговор все равно должен состояться, и лучше сегодня, чем завтра. К тому же
завтра, возможно, будет уже поздно. Но при нашем разговоре должно
присутствовать третье лицо.

- Почему?

- Потому что, повторяю вам, смерть подходит, - продолжал Карл с пугающей
торжественностью, - потому что с минуты на минуту она может войти в комнату
так, как вошли вы: бледная и молчаливая, и без доклада. Ночью я привел в
порядок мои личные дела, а сейчас наступило время привести в порядок дела
государственные.

- А кто этот человек, которого вы желаете видеть? - спросила Екатерина.

- Мой брат, ваше величество. Прикажите позвать его.

- Государь! - сказала королева. - Я с радостью вижу, что упреки, которые,
по всей вероятности, не вырвались у вас в минуту страданий, а были
продиктованы вам ненавистью, изгладились из вашей памяти, а скоро изгладятся
и из сердца. Кормилица! - крикнула Екатерина. - Кормилица!

Добрая женщина, стоявшая на страже за порогом, открыла дверь.

- Кормилица! - обратилась к ней Екатерина. - Мой сын приказывает вам, как
только придет господин де Нансе, сказать ему, чтобы он сходил за герцогом
Алансонским.

Карл движением руки остановил добрую женщину, собиравшуюся исполнить
приказание.

- Я сказал - брата, ваше величество, - возразил Карл.

Глаза Екатерины расширились, как у тигрицы, приходящей в ярость. Но Карл
повелительным жестом поднял руку.

- Я хочу поговорить с моим братом Генрихом, - сказал он. - Мой
единственный брат - это Генрих; не тот Генрих, который царствует там, в
Польше, а тот, который сидит здесь в заключении. Генрих и узнает мою
последнюю волю.

- Неужели вы думаете, - воскликнула флорентийка с несвойственной ей
смелостью перед страшной волей сына: ненависть, которую она питала к
Беарнцу, достигла такой степени, что сорвала с нее маску ее всегдашнего
притворства, - что если вы при смерти, как вы говорите, то я уступлю
кому-нибудь, а тем более постороннему лицу, свое право присутствовать при
вашем последнем часе - свое право королевы, свое право матери?

- Ваше величество, я еще король, - ответил Карл - еще повелеваю я, ваше
величество! Я хочу поговорить с моим братом Генрихом, а вы не зовете
командира моей охраны... Тысяча чертей! Предупреждаю вас, что у меня еще
хватит сил самому пойти за ним.

Он сделал движение, чтобы сойти с кровати, обнажив при этом свое тело,
похожее на тело Христа после бичевания.

- Государь! - удерживая его, воскликнула Екатерина. - Вы оскорбляете нас
всех, вы забываете обиды, нанесенные нашей семье, вы отрекаетесь от нашей
крови; только наследный принц французского престола должен преклонить колена
у смертного одра французского короля. А мое место предназначено мне здесь
законами природы и этикета, и потому я остаюсь!

- А по какому праву вы здесь остаетесь, ваше величество? - спросил Карл
IX.

- По праву матери!

- Вы не мать мне, ваше величество, так же, как и герцог Алансонский мне
не брат!

- Вы бредите, сударь! - воскликнула Екатерина. - С каких это пор та, что
дала жизнь, не является матерью того, кто получил от нее жизнь?

- С тех пор, ваше величество, как эта лишенная человеческих чувств мать
отнимает то, что она дала, - ответил Карл, вытирая кровавую пену,
показавшуюся у него на губах.

- О чем вы говорите, Карл? Я вас не понимаю, - пробормотала Екатерина,
глядя на сына широко раскрытыми от изумления глазами.

- Сейчас поймете, ваше величество! Карл пошарил под подушкой и вытащил
оттуда серебряный ключик.

- Возьмите этот ключ, ваше величество, и откройте мою дорожную шкатулку:
в ней лежат кое-какие бумаги, которые ответят вам за меня.

Карл протянул руку к великолепной резной шкатулке, запиравшейся на
серебряный замок серебряным же ключом и стоявшей в комнате на самом видном
месте.

Карл находился в лучшем положении, нежели Екатерина, и, побежденная этим,
она уступила. Она медленно подошла к шкатулке, открыла ее, заглянула внутрь
и внезапно отшатнулась, словно увидела перед собой спящую змею.