надстроенных домов, похожий на дачу со своими ставнями и верандой. Уже не
один Иван Павлыч, как прежде, занимал половину нижнего этажа, и хотя с
первого взгляда непривычно пустой показалась мне Москва, однако в этом
маленьком доме почти из каждого окна торчала голова. Женщины вязали на
крыльце, и едва я появился, как, по меньшей мере, два десятка глаз
встретили меня с любопытством, точно это было в Энске, на нашем дворе.
старика, мы с Катей вдруг явились к нему с тортом и французским вином. Он
долго брился и разговаривал с нами из соседней комнаты, а мы рассматривали
старые школьные фотографии.
закрученными по-молодому усами. И теперь в темном коридоре я видел его
именно таким, как в тот прекрасный памятный вечер. Сейчас он выйдет и с
первого взгляда узнает меня:
Тишина. Ивана Павлыча не было дома.
женщины смотрели на меня, а мне не хотелось, чтобы они заметили, что я
волнуюсь. - Не знаю, удастся ли мне снова зайти к вам. Сегодня я еду в
Ярославль, куда еще в январе месяце была эвакуирована Катя. Возможно, что
оттуда поеду и дальше - до тех пор, пока не найду ее. Не могу в этой
записке объяснить, что произошло со мною и как мы потеряли друг друга.
Если бы оказалось, что вы слышали о ней или Валя (которого, впрочем,
надеюсь сегодня увидеть), прошу вас, напишите немедленно по адресу:
Полярное, политуправление, контр-адмиралу Р., для меня. Дорогой Иван
Павлыч, может быть, известие о моей смерти донеслось и до вас, но это пишу
вам именно я, ваш Саня".
прежде, я проехал до Дворца Советов. Как будто война уже давным-давно
кончилась, с таким видом сидели на Гоголевском бульваре старики, опираясь
на свои стариковские толстые палки. Дети играли - и в эту минуту, занятый
своими заботами и волнениями, я впервые почувствовал, что ведь это -
Москва, Москва!
Николаевич Жуков". Ого! Профессор! Я позвонил, постучал, потом двинул в
дверь ногою...
все москвичи жили на работе, да еще днем, в служебное время, я не застал
профессора Жукова дома. Но то, что Валька, мой Валька, шлялся где-то, в то
время как он был мне дьявольски нужен, возмутило меня. Я снова ударил в
дверь ногою, и, как живая, она вдруг подалась. Что-то жалобно скрипнуло в
ней. Я дернул за ручку, и она отворилась.
быть, спит, пропала в это мгновение. Я прошел в "кухню вообще", которая
некогда была одновременно и столовой и детской. Как ни странно, но была
прибрана "кухня вообще"! Стол покрыт скатертью, белая, вырезанная узорами
бумага висела на полках. Можно было подумать, что женская рука прошлась по
этим чисто обметенным стенам, по окнам, на которых стояли свежие ландыши и
ночная фиалка. Валька, покупающий цветы, - нужно быть великим художником,
чтобы вообразить такую картину.
в ногах было аккуратно сложено женское платье. У Кати было когда-то такое
же синее в белую горошинку платье. Что же за женщина жила в "соломенной"
Валиной квартире? Кира с детьми уехала в начале войны, я знал об этом еще
из первых Катиных писем. "Кто же успел окрутить тебя, милый мой?" И мне
вспомнилось Катино письмо, в котором она подсмеивалась над Кирой,
приревновавшей своего мужа, погруженного в изучение гибридов чернобурых
лисиц, к какой-то "Женьке Колпакчи с разными глазами". Не потеряла времени
Женька Колпакчи, даром что с разными глазами!
Ярославль, где надеюсь найти Катю или хоть разузнать о ней, заехал к тебе
и, к глубокому сожалению, не нашел тебя дома. Уже минуло полгода, как у
меня нет никаких известий о Кате. Она переписывалась с Кирой, когда была в
Ленинграде, - может быть, Кира или ты что-либо знаете о ней? Я был ранен,
лежал в М-ове, писал тебе, но не получил ответа. Многое было пережито, но
насколько было бы легче, если бы мы с Катей не то что встретились, но хоть
узнали друг о друге, что живы! Пиши мне на Северный флот, Полярное,
политуправление, контр-адмиралу Р., для меня. Это лишь вероятный адрес, но
другого у меня пока нет. Будь здоров, дорогой друг. Дверь открылась сама.
Теперь тебе придется ломать ее, - это все-таки лучше, чем оставить
квартиру открытой. Может быть, мне удастся перед отъездом еще раз зайти к
тебе".
крючок, чтобы он сам упал на петлю, сильно захлопнул дверь, и она
превосходно закрылась.
человек, которого я непременно хотел навестить, не особенно заботясь о
том, обрадуется ли гостю хозяин.
свиданье. Он был мне так нужен, что, кажется, не стоило и умирать, прежде
чем я не увижу его!
в легкую минуту его жизни, где-нибудь в театре, когда самая мысль обо мне
будет бесконечно далека от него. То где-то в гостинице я запирал дверь на
ключ и смотрел на него улыбаясь. Случалось, что в предрассветном сумраке я
видел его на соседней койке: поджав под себя ноги, сидел он, и странно
равнодушен был взгляд плоских, полу прикрытых глаз.
своих соседей по правую и по левую руку. Но и тогда и теперь что-то
неопределенно подлое померещилось мне в этих облупленных стенах.
зайти в домоуправление, чтобы узнать номер квартиры.
старомодная дама в пенсне, вздрогнула и сделала большие глаза, когда я
спросил ее о Ромашове. В маленькой дощатой комнатке стояли и сидели люди в
передниках, очевидно дворники, и между ними тоже как бы прошло движение.
раз вчера телефон включили.
сюрприз. Дело в том, что я его старый друг, которого он считает погибшим.
неестественно улыбнулась, а из соседней, тоже дощатой комнаты вышел очень
спокойный молодой, с медленными движениями человек в хорошенькой кепке и
внимательно посмотрел на меня.
немного помедлил. Оружия не было, и, может быть, стоило сказать несколько
слов милиционеру, стоявшему на углу. Но я передумал: "Никуда не уйдет".
армии, а если в армии, все равно живет на своей квартире. Или на даче. По
утрам он ходит в пижаме. Как живого, увидел я перед собой Ромашку в
пижаме, после ванны, с торчащими желтыми космами мокрых волос. Это было
видение, от которого лиловые круги пошли перед моими глазами. Нужно было
успокоиться, то есть подумать о другом, и я вспомнил о том, что в
семнадцать часов Р. будет ждать меня в Гидрографическом управлении.
сказал я очень вежливо. - Второй раз, к сожалению, не смогу зайти. Боюсь,
он будет огорчен, если наша встреча не состоится.
дверь, посмотреть на меня. Снова звякнула - вот теперь сняли. Но еще
какие-то запоры двигались, железо скрежетало, звенели ключи. Старый
человек в широких штанах на подтяжках, в расстегнутой нижней рубахе
впустил меня в переднюю и, сгорбившись, недоверчиво уставился на меня.
Что-то аристократически надменное и вместе с тем жалкое виднелось в этом
сухом, горбоносом лице. Желто-седой хохол торчал над лысым лбом. Длинные
складки кожи свисали над кадыком, как сталактиты.
не "фон", но все равно, Вышимирский. Николай Иваныч, не правда ли?