Чтение 127–й страницы книги ~Открытая книга~

РУКУ НА СЕРДЦЕ

- Соображения материальные нас в данном случае не остановят. Речь идет
о реальной помощи раненым бойцам - этого, Татьяна Петровна, золотом не
измеришь. Так что предостерегать от подобных трат не приходится.

- Еще бы! Но, прежде чем покупать, необходимо, мне кажется, убедиться в
полезности препарата.

- В полезности или незаменимости?

- И в том и в другом. По журнальной заметке в несколько строк трудно
судить, что представляет собой это открытие.

Тяжелый малахитовый прибор - чернильница в виде чаши, обвитой змеей, -
стоит на столе, за которым сидит невысокий плотный человек лет пятидесяти, с
энергичным красным лицом, на котором особенно заметны большие темно-рыжие
брови. Это Павел Ильич Максимов, заместитель наркома здравоохранения, в
недавнем прошлом врач, работавший председателем одного из областных
исполкомов. Он молчит, крепко сжимая челюсти. Говорит, опустив глаза. Все
это сильно огорчает меня в первые минуты нашего разговора. Что это за
человек? На своем ли он месте? Понимает ли всю важность вопроса? Кто знает?
Он всматривается, взвешивает, медлит. Одно можно сказать с уверенностью: он
осторожен.

Мы, Крамов и я, в его просторном, с высокими окнами, с высоким потолком
кабинете.

- Но почему же вы думаете, Татьяна Петровна, что мы намерены, извините,
купить кота в мешке? Валентин Сергеевич привез данные, которые не позволяют
сомневаться в высокой активности препарата.

Крамов встает, прохаживается, садится - манера, которую я не замечала
прежде. Я не замечала прежде, чтобы он был так уверен в себе. Он тратит
теперь "вдвое меньше времени на вежливость", как сказал о нем Николай
Васильевич.

- Павел Ильич, я только что доложила вам о нашей работе. Нам удалось
доказать, что препарат из плесневого грибка представляет собой кислоту,
неустойчивую в водном растворе, но образующую значительно более устойчивые
соли. Я объяснила, почему этот путь обещает быстрое решение задачи. А между
тем... Должна сознаться, что мне кажется странным направление этого
разговора. Как будто ни нашей лаборатории, ни нашего препарата вообще не
существует на свете.

Я не спала, голова кружится, и сердце по временам начинает биться скоро
и слабо.

Крамов встает, прохаживается, садится - покрупневший, пополневший и
все-таки очень маленький, особенно когда он поудобнее устраивается в
глубоком кожаном кресле.

- Я вполне понимаю волнение Татьяны Петровны. Она занималась плесенью
еще до войны. Она упрямо - нужно отдать ей должное - верила в бактерицидные
свойства плесени, в то время как многим это убеждение казалось несколько
странным.

- Многие - это вы?

Максимов поднимает карандаш, чтобы постучать по столу...

- В том числе и я, - не колеблясь, с достоинством отвечает Крамов. -
Однако, насколько мне известно, возражения - в том числе мои - не остановили
Татьяну Петровну. Она продолжала работать и добилась бы значительных
результатов, если бы...

- Если бы ей не мешали.

Максимов опускает руку, не постучав по столу.

- Мешали? О нет! - тонко улыбаясь, отвечает Крамов. - Но оценим
положение спокойно. Англичане получили новый препарат, который нужен нам,
будем прямо говорить, до зарезу. Есть возможность наладить производство
этого препарата у нас - в этом, разумеется, мы будем прежде всего
рассчитывать на помощь Татьяны Петровны. Быстро помочь бойцам, страдающим от
раневых осложнений. Положите на одну чашу весов эту возможность, а на другую
- ложно понятую научную честь...

А, честь? Он говорит о чести, этот старый знакомый?

- Не знаю, Валентин Сергеевич, кому из нас следовало первому сказать о
научной чести. Кто утверждал, что вопрос плесени вызывает представление о
задворках науки, потому что "на задворках обычно пахнет плесенью и валяется
мусор"?

Крамов слушает меня, положив ногу на ногу, с равнодушным, почти
скучающим видом.

- Вы сказали... кто станет интересоваться... никто не захочет узнать
историю вопроса. Ошибаетесь, Валентин Сергеевич! Эта история началась не
вчера. Десять... нет, двенадцать лет в вашем архиве пролежала рукопись, в
которой свойства плесени были доказаны опытами на животных. И теперь, когда
задача давно проверена и обдумана, когда она требует лишь одного - хорошей
лаборатории, - теперь вы предлагаете нам от нее отказаться? Да кто вы такой,
чтобы...

Крамов медленно поднимается с кресла, снимает пенсне, протирает стекла.
Пальцы - я замечаю это со злобной радостью - немного дрожат. Заместитель
наркома обходит вокруг стола, успокоительно поднимая руку. Они оба что-то
говорят, мне все равно, я не слышу.

- Да кто же вы такой, чтобы отменить не только мой труд - за него я еще
постою, - а труд нескольких поколений? Какую пользу надеетесь извлечь для
себя из этого дела? Кого думаете обмануть - очевидно, тех, кто еще не
знает...

Крамов со страдальческим выражением подносит пальцы к вискам, и от
этого знакомого жеста у меня - сама не знаю почему - вдруг пропадает
дыхание.

...Странное, успокоительное чувство, что все это уж было когда-то -
точно так же я кричала, не помня себя, и кто-то наливал воду в стакан
широкой, твердой рукой, - охватывает меня. Точно так же я отталкивала
стакан, а потом выпила, и немного воды пролилось на ковер. Точно так же я
лежала на диване, и кто-то смотрел на меня серыми, внимательными глазами и
говорил: "Успокойтесь, Татьяна Петровна, вам нельзя волноваться". Точно так
же я хотела подняться на локте, а мне сказали: "Молчите и лежите спокойно"

Все это уже было однажды и прошло, и кончилось прекрасно, и в самом
деле нужно немного помолчать и успокоиться, а потом все объяснить
неторопливо и хладнокровно. И нечего было ехать в Наркомздрав, если я всю
ночь не спала и сердце ежеминутно то падало, то билось болезненно часто.

- Да как же вы не позвонили мне, что плохо себя чувствуете, Татьяна
Петровна? Мы вместе поехали бы к Максимову. Что касается Крамова... Нет худа
без добра! Это хорошо, что вы на него накричали.

- Да уж! Куда лучше.

Коломнин щурится, поджимает тонкие губы. У него усталое, но спокойное
лицо, и в том, как он достает из кармана старенький кожаный кисет и
неторопливо набивает трубку, тоже чувствуется спокойствие, которое невольно
передается и мне.

Было время, когда Ивана Петровича тревожило непризнание его научных
заслуг, когда в каждом номере научного журнала он искал свое имя, когда
самолюбие мешало ему работать. Теперь его интересовало только то, что
происходило внутри работы. "У меня нет времени на обиды", - сказал он мне
однажды.

- Ваш обморок беспокоит меня куда больше, чем эта история.

- Да что обморок! Вчера не ела целый день, ночь не спала, утром тоже
ничего в горло не лезет - вот вам и обморок.

- Вольно же вам так волноваться! А стоит ли? Разве это первый случай?

- В чем же дело, Иван Петрович? Кто виноват?

Коломнин щурится, молчит, положив ногу на ногу, подняв узкие плечи.

- Вы, конечно, хотите, чтобы я ответил вам - Крамов? Да, и он. Но дело
не только в Крамове. Прошло и никогда не вернется то время, когда науку вели
вперед всеобъемлющие умы, гении, корифеи. Сколько человек занималось до
войны крустозином? Восемь. Сколько химиков из этих восьми? Один. - И желтым
табачным пальцем он ткнул себя в тощую грудь. - А нужно было бросить на это
дело десятки лабораторий, сотни ученых и дать им не наше оборудование,
собранное с бору по сосенке в эвакуированных институтах, а первоклассную
технику, которую тоже нечего покупать за границей, потому что мы можем и
должны ее сделать. Вот тогда не пришлось бы вам падать в обморок. Да что!

И он безнадежно махнул рукой.

- А Крамовых, конечно, нужно бить. Или, если можно, убить, - добавил
он, усмехнувшись. - Впрочем, он еще ничего! Есть и похуже.

- Что же делать, Иван Петрович, дорогой?

- Что делать? Работать! Я считаю, что мы в три-четыре месяца можем дать
клиникам препарат, который будет действовать не хуже этого хваленого
пенициллина.

- Иван Петрович, да полно вам! Разве справимся мы так скоро?

- Справимся, если получим "танки".

До сих пор мы пользовались обыкновенными "матрасами" - сравнительно
небольшими стеклянными сосудами, которые служат для выращивания культур.
Необходимо было перейти на "танки" - так называются большие котлы, которыми
в бродильном производстве пользуются для глубинного выращивания дрожжей.

- Будут "танки".

Мы помолчали. Я потянулась за носовым платком, лежавшим под подушкой.

- Что вы? Я вас просто не узнаю, Татьяна Петровна. Вот уж правда, что
женщина всегда остается женщиной.

- А кто же я еще? - Я вытерла слезы. - Обидно...

- Э, не привыкать! Да мы еще возьмем свое! Помяните мое слово.

СЕМЕЙНЫЙ ДОМ

Это было напряженное, но в общем веселое время, когда в нашем филиале