быть обвиненными в зависти, не могли устоять, чтобы хоть глазами не
выразить своего сочувствия мнению мудреца, из чего я заключил, что их
молчание являлось следствием не столько достоинств пьесы, сколько
политичности этих писателей.
и даже причислили его к сонму богов. Этот сумасбродный апофеоз, это слепое
идолопоклонство вывели из терпения кастильца, который, воздев руки к
небесам, вдруг воскликнул с энтузиазмом:
на огромное расстояние всевозможных Габриэлей, которые хотели бы за тобой
последовать! И ты, нежнейший Кальдерон, чья изящная и чуждая
высокопарности сладость осталась неподражаемой! Не бойтесь, что алтари
ваши будут разрушены этим новым питомцем муз! Достаточно с него, если
потомство (для коего вы, равно как и для нас, всегда будете источниками
наслаждений) вообще услышит о нем.
общество, которое вскоре затем встало из-за стола и разошлось. Меня, по
распоряжению дона Альфонсо, проводили в отведенное мне помещение. Там я
нашел прекрасную постель, на которой моя милость улеглась и заснула,
сетуя, подобно кастильскому дворянину, на несправедливость, оказываемую
невеждами, Лопе и Кальдерону.
из дому с намерением еще раз прогуляться. На улице мне повстречался
монах-картезианец, который, видимо, направлялся куда-то по делам своей
обители. Выступал он потупив глаза, и вид у него был столь благочестивый,
что привлекал к себе взоры всех прохожих. Он прошел совсем близко от меня.
Я внимательно в него вгляделся, и мне показалось, будто я узнаю в нем дона
Рафаэля, того самого авантюриста, которому отведено такое почетное место в
начале моего повествования.
заговорить с монахом, несколько мгновений стоял как вкопанный; за это
время он уже успел далеко отойти.
схожих лица! Не знаю, что и подумать! Должен ли я поверить, что это дон
Рафаэль, или в праве считать, что это не он?"
Спросив, как пройти к картезианскому монастырю, я немедленно туда
отправился в надежде снова встретить своего инока, когда тот вернется, и
твердо решил подойти к нему и заговорить. Но мне не пришлось дожидаться,
чтобы получить все нужные сведения: как только я подошел к монастырским
вратам, другое знакомое лицо превратило мое сомнение в уверенность: я
узнал в брате-привратнике Амбросио Ламелу, своего прежнего слугу, что, как
вы легко можете себе представить, привело меня в величайшее изумление.
глаза мои созерцают друга?
сообразив, что притворство бесполезно, принял вид человека, внезапно
вспомнившего нечто, давно позабытое.
вас. С тех пор как живу в этой святой обители и тщусь выполнять
предписания нашего устава, я мало-помалу теряю воспоминания обо всем
виденном мною в миру. Мирские образы постепенно испаряются из моей памяти.
после десятилетней разлуки, в столь почтенном одеянии.
свидетелем моей прежней преступной жизни: это платье непрестанно меня в
ней упрекает. Увы! - добавил он, испуская вздох, - чтоб его носить,
надлежало бы иметь за собой непорочную жизнь.
видно, что перст господень коснулся вас. Повторяю, я в восторге и умираю
от жажды узнать, какими чудесными путями вступили вы на стезю добродетели
вместе с доном Рафаэлем, ибо убежден, что именно его встретил в городе,
одетого в картезианскую рясу. Я раскаялся в том, что не остановил нашего
приятеля на улице и не заговорил с ним, и теперь жду его здесь, чтобы
исправить свою оплошность, когда он вернется.
был дон Рафаэль. Что же касается истории, которой вы интересуетесь, то вот
она. Расставшись с вами около Сегорбе, мы с сыном Лусинды направились по
дороге в Валенсию с целью учинить там какую-нибудь новую штуку в нашем
духе. Случай привел нас однажды в картезианскую церковь в тот момент,
когда монахи на клиросе распевали псалмы. Приглядываясь к ним, мы поняли
по себе, что и злодеи не могут не преклоняться перед добродетелью. Мы
дивились рвению, с которым они молились богу, их смиренному и отрешенному
от мирских радостей виду, равно как и просветлению, написанному на их
Лицах и столь явно обличавшему спокойную совесть. При этих размышлениях мы
впали в задумчивость, которая оказалась для нас спасительной. Мы
сравнивали свои поступки с жизнью этих добрых иноков, и обнаруженная нами
разница привела нас в тревогу и замешательство. "Ламела, - сказал мне дон
Рафаэль, когда мы вышли из церкви, - какое впечатление произвело на тебя
то, что мы только что видели? Что до меня, то я не могу скрывать: душа моя
неспокойна. Не известные мне дотоле волнения тревожат меня, и впервые в
жизни я упрекаю себя в своих нечестивых поступках". - "Я в точно таком же
настроении, - отвечал я ему. - Злые дела, мною совершенные, встают на
меня, и сердце мое, никогда не испытывавшее угрызений, ныне ими
раздирается". - "Ах, дорогой Амбросио, - подхватил мой товарищ, - мы - два
заблудших ягненка, которых отец небесный из милосердия пожелал вернуть в
овчарню. Это он, дитя мое, это он зовет нас; не будем же глухи к его
голосу: отречемся от обманов, бросим распутство, в котором мы погрязали, и
с нынешнего же дня начнем трудиться над великим делом своего спасения: мы
должны провести в этом монастыре остаток дней своих и все их посвятить
покаянию". Я согласился с мнением дона Рафаэля, - продолжал брат Амбросио,
- и мы приняли благородное решение стать картезианцами. Чтобы оное
осуществить, обратились мы к отцу-приору, который, едва услыхав об этом
намерении, приказал, для испытания нашего постоянства запереть нас в келье
и обращаться с нами, как с иноками, в течение целого года. Мы точно и
стойко выполняли, устав, и нас приняли в число послушников. Мы были так
довольны своим положением, что мужественно вынесли все искусы послушания.
После этого мы постриглись, и дону Рафаэлю, проявившему деловые
способности, было предложено снять бремя трудов с одного престарелого
инока, который тогда был экономом. Сын Лусинды предпочел бы посвятить все
свое время молитве, но был вынужден пожертвовать своим рвением к
молитвословию той потребности, которую братья испытывали в его услугах. Он
в таком совершенстве изучил все нужды обители, что его сочли достойным
занять место старого эконома, когда тот через три года скончался. Итак, в
настоящее время дон Рафаэль занимает эту должность, и можно сказать, что
он делает свое дело ко всеобщему довольству наших отцов, которые весьма
хвалят его труды по удовлетворению наших бренных слабостей. Удивительнее
всего то, что, несмотря на падающие на него заботы о сборе монастырских
доходов, сам он явно думает только о вечности. Когда дела разрешают ему
минуту отдыха, он погружается в глубокие размышления. Одним словом, это
один из лучших затворников в нашей обители.
меня при виде приближающегося дона Рафаэля.
жду с нетерпением!
малейшего изумления по поводу встречи со мною, промолвил медоточивым
голосом:
удовольствие, которое я испытываю, видя вас вновь.
вашему спасению: брат Амбросио поведал мне историю вашего обращения, и его
рассказ очаровал меня. Какое преимущество для вас, друзья мои! Вы можете
похвалиться, что принадлежите к небольшому числу тех избранных, которым
предстоит наслаждаться вечным блаженством.
величайшего смирения, - не должны были бы льстить себя такой надеждой; но
раскаяние грешников может снискать им прощение перед лицом отца
милосердия. А вы, сеньор Жиль Блас, - добавил он, - не думаете ли также о
том, чтоб заслужить прощение обид, которые вы ему нанесли? Какие дела
привели вас в Валенсию? Не занимаетесь ли вы, боже сохрани, каким-нибудь
опасным делом?
покинуть королевский двор, я веду жизнь честного человека: то наслаждаюсь
прелестями сельской жизни в своем поместье, лежащем в нескольких милях
отсюда, то приезжаю сюда, чтобы развлекаться в обществе валенсийского
губернатора, который мне друг и вам обоим тоже хорошо известен.
со вниманием; а когда я сообщил о том, как от имени этого сеньора отнес
Самуэлю Симону те три тысячи дукатов, которые мы у него украли, Ламела
прервал меня и обратился к Рафаэлю:
не имеет оснований жаловаться на ограбление, так как похищенное было
Шилова Юлия
Андреев Николай
Лукьяненко Сергей
Афанасьев Роман
Суворов Виктор
Куликов Роман