надо - пустить в ход топор? Переломать друг другу кости? Я думала, можно
подождать, чтобы все это отмерло само собой, когда мы будем по-настоящему
готовы к разрыву... когда будет не так больно! Мы бы постепенно привыкли...
валяешься в самом людном месте, на шлюпочной палубе? Если ты осталась более
или менее верна мне, так только потому, что была уж слишком пьяная и твой
соблазнитель потерял к тебе всякий интерес. - Он налил себе еще кофе. -
Давай кончим этот разговор. Мне уже осточертело.
дух.
иногда так бывало: кажется, что уже протрезвел и можешь опять встретиться с
мелкими гадостями обыденной жизни, а выпьешь горячего кофе и опять валишься
в канаву, и опять надо выкарабкиваться из грязи и всякого бурьяна...
рад и счастлив, что так получилось, да? Ты все время надеялся на что-нибудь
в этом роде, верно? Дорого бы я дала, чтобы знать правду, - что у тебя все
время было на уме... а впрочем, это меня не касается.
светски любезным тоном, будто постороннему человеку, - Но ты права. Теперь
это тебя не касается.
Дэвид видел - руки дрожат.
спросить.
посмотрел ей вслед. Налил себе еще кофе и обратился к официанту: - Теперь я
съем яичницу с ветчиной.
прогулки, любезно поздоровались и решили позавтракать вдвоем на свежем
воздухе, это прекрасный способ до конца рассеять зловредное веяние
вчерашнего бурного вечера. Глаза у обоих были ясные, настроение отменное, и
они дружески обменивались понимающей улыбкой всякий раз, как мимо брел
очередной гуляка, слишком явно вымотанный вчерашним кутежом. Они поведали
друг другу две-три бесспорные, хоть и не столь важные истины - к примеру,
что удовольствия нередко бывают утомительней самого тяжкого труда; оба
отметили, что у людей, ведущих разгульную жизнь, очень часто лица
изможденные, страдальчески одухотворенные, точно у аскетов, черты же
подлинного аскета почти никогда не отмечены этой печатью.
ведь это преступление против самой жизни - пренебрегать красотой, разрушать
ее, даже свою красоту... свою - это, пожалуй, особенно преступно, ведь она
нам доверена от рождения и мы обязаны ее хранить и лелеять...
это просто такая полоса в жизни, со временем она пройдет, как все в жизни
проходит...
убивать ее раньше срока?
на груди и задумчиво глядя куда-то в океанский простор. Бледная, печальная,
она прошла мимо, не заметив их.
обернулась к Фрейтагу.
напряженно смотрел вслед Дженни, зрачки его стали огромными, и серые глаза
запылали черным огнем. Миссис Тредуэл вдруг бросило в жар, как будто Фрейтаг
сказал какую-то ужасную непристойность: оказывается, он попросту лишен
всякой сдержанности, всякого достоинства! Что бы там ни происходило между
ним и этой девушкой, какая слабость - так выставлять напоказ свои чувства.
Теперь она старательно избегала смотреть на него. Так было и в то утро,
когда зашел разговор о его жене, и в тот раз, когда он затеял памятную ссору
в гостиной. Миссис Тредуэл аккуратно поставила свой поднос на палубу между
их шезлонгами, осторожно спустила ноги и встала, будто вышла из машины.
кривя губы, осведомился Фрейтаг.
поиски Дженни. Искал ее добрых полчаса, но не нашел.
дверь и вышло семейство Баумгартнер, впереди - мальчик, как всегда
пришибленный. Папаша Баумгартнер придержал дверь и посторонился, лицо его, с
безвольным ртом, с вечной виноватой и обиженной гримасой несчастненького,
изображало сейчас величайшую почтительность. Жена прошла мимо него, как мимо
чужого, но ее неизменно скорбная физиономия казалась еще и пристыженной, и
все трое молчали, точно храня какой-то общий тягостный секрет. Миссис
Тредуэл отворила свою дверь, уже скрываясь в каюте, поспешно поздоровалась и
закрыла дверь. Лиззи сдвинула со лба пузырь со льдом, спросила плаксиво:
Скажите, что слышно нового? Чем кончился праздник?
Когда разыгрывалась лотерея, народу почти не было, кто-то из близнецов
вынимал билеты из открытой корзинки, и почти все выигрыши достались самим
актерам, только пианист получил маленький белый шарфик, а один
студент-кубинец - кастаньеты... но я просто случайно услыхала, как об этом
говорили немцы - Гуттены и еще кто-то. А мне самой никто ничего не
рассказывал. Ну как, поспите еще? - дружелюбно спросила она в заключение.
вы ничего не слыхали?
в эти дни почти все время пустовала, умудрилась дойти, ни на кого не глядя и
ни с кем не здороваясь. Здесь она сидела в одиночестве, листая старые
журналы, пока горн не позвал к столу. Перед глазами у нее неотступно стояли
лица Баумгартнеров. Ну конечно, им тоже пришлось в эту ночь пережить
какую-то скверность. Ей вовсе не хотелось гадать, что бы это могло быть.
Наверняка вели себя друг с другом недостойно, а теперь жалко и уныло
пыжатся, щеголяют своей воспитанностью, силясь доказать друг другу и
ребенку, что они не такие уж плохие, хотя каждый по вине другого и предстал
в самом неприглядном виде. Этот отвратительный маленький спектакль с
открыванием дверей и учтивым поклоном должен означать: смотри, в другое
время, в другом месте или в ином окружении я и сам был бы лучше, совсем не
такой, каким ты меня всегда видишь. Миссис Тредуэл откинулась на спинку
стула, закрыла глаза. На самом деле они твердят друг другу только одно: люби
меня, люби, несмотря ни на что! Люблю ли я тебя, нет ли, стою любви или не
стою, умеешь ты любить или не умеешь, даже если на свете вовсе нет никакой
любви и это просто выдумки - все равно люби меня!
брезгливость, отвращение к себе. Словно во сне вспомнилось давнее-давнее
отчаяние, долгие слезы, неисцелимое горе несчастной любви или того, что ей
называли любовью, крушение всех надежд... а на что она, собственно,
надеялась? Уже не вспомнить... и, конечно, то было просто ребячество,
нежелание как-то примириться с правдой жизни, признать, что надежды - одно,
а самые обыкновенные законы человеческого существования - совсем другое. Она
была больно ранена, а потом оправилась - что ж, всему виной глупая
романтическая неосторожность, не так ли? Миссис Тредуэл встала, глубоко
вздохнула и принялась ходить взад и вперед по душной комнатке. Все утро она
подсознательно пыталась шаг за шагом восстановить в памяти - что же
случилось с ней накануне вечером и что она сделала? Сценка с молодым моряком
вспомнилась довольно ясно. И как повис на перилах борта Баумгартнер,
кажется, его одолела морская болезнь. Потом ей передали на попечение Лиззи,
тогда она забавы ради раскрашивала себе лицо; а потом...
золоченые туфельки. Ночная рубашка спереди понизу забрызгана кровью. И
сейчас, бродя по гостиной, она все вспомнила и остановилась, схватилась за
спинку стула, чуть в обморок не упала. Походила еще немного из угла в угол,
потом пошла разыскивать Дженни Браун. Вот кому, наверно, все известно, она
ведь "подружка" того нелюдимого молодого человека, соседа Дэнни по каюте...
Теперь в памяти миссис Тредуэл отчетливо вырисовалось все, что произошло,
что она сделала; надо бы только узнать кое-какие подробности: сильно ли она
изувечила врага и - самое главное - узнал ли он ее.
подделка под старинную прокламацию - гласил:
Предполагаемые преступники находятся под наблюдением, они еще не задержаны,
но в ближайшее время предстоят весьма неожиданные разоблачения.
докеры, в скольких портах прекращены работы, число забастовщиков, каковы
потери в заработной плате, сколько миллионов убытку уже потерпели