Чтение 127–й страницы книги ~Сто полей~

мостом были заперты. Народ терпеливо ждал, уважая традиции. День - время
живых, ночь - время мертвых. День - время покорности, ночь - время
восстания.

В ядовито-синей озерной воде плавало красное заходящее солнце.
Вдалеке по стеклянистой дороге скакал отряд всадников.

Впереди человек в камчатом кафтане с золотыми пчелами, с золотой
плетеной тесьмой, - платье аравана. Ферязь спутника - холодная, лазоревая,
кисть с яхонтом, завязки тоже яхонт на шести концах, - личный
уполномоченный государыни, и, между прочим, отменный математик, гордость
столичного храма Шакуника. Толпа ворчала, но расступалась. "Успеют или
нет", - подумал настоятель, сбегая по ступенькам.

У ворот отец Кедмераг, бледный, шептал Арфарре на ухо:

- Храм - это неважно, фабрика - неважно, - шептал он. - Склады - вы
же знаете, там динамит, там акролеин, а они все палить будут. И
лаборатории - там же дивные вещи...

Всадники рассыпались по храмовой территории вслед за монахами.
Темнело.

Столичный уполномоченный сполз раскорякой с седла и протянул
настоятелю бумагу.

- Донос наместника Рехетты в столицу, - сказал он. - Писан час назад.
Копия. Оправдывает народный бунт против храма Шакуника. Пишет: "Храм
Шакуника убил изменника Баршарга, чтобы занять его место. Разве может
народ стерпеть такое? Если народ встанет на защиту государя - можно ли не
восхищаться народом?"

- Где Даттам? - спросил Арфарра.

- Уехал с утра в город, - ответили ему. - И не возвращался.

Солнце тонуло у стены, а напротив, под ногами толпы, на синей воде
оттиснулась бледная, как плохо намоченная печать, луна Галь. Толпа
удовлетворенно ворчала.

- Да задержите же их как-нибудь, - простонал настоятель.

Араван Арфарра велел распахнуть ворота и громко закричал, что власти
провинции и посланец государыни готовы выслушать обвинения народа.

Сквозь толпу протиснулись десяток простолюдинов, казенный писец,
землемер с красным носом, да оборванный монашек-шой.

Араван Арфарра и отец Дох, математик, уселись посреди резной террасы.
Двенадцать народных истцов встали слева, монахи, ответчики, - справа.

Степенный шорник, видя, что никто его не прерывает, говорил все
смелей и самозабвенней.

- Вся провинция знает: это злые духи открыли шакуникам тайны красок и
механизмов. Храмовые торговцы ходят до страны мертвых, золото храма намыто
из подземных рек.

Кто-то в небе надышал на печать луны Галь, и она стала совсем
отчетливой, а в толпе вместо людей стала одна темнота и факелы.

Маленький послушник проскользнул на террасу и склонился к уху
настоятеля. "Мастерские под охраной, - прошептал он. - Динамит увезли в
город, в управу господина Арфарры."

Тут настоятель поднял глаза и увидел, что мастеровой бестолково
топчется по пуховому ковру, похожему на дивный сад, и заляпал жемчужные
цветы своими опорками.

- Раньше здесь жили свободные общинники, а вы их превратили в
храмовых рабов. Но мало это, - отобрав земли, вы устроили так, что мы
по-прежнему платим с земли налоги!

Настоятель засмеялся на храмового раба и сказал:

- Ты изгадил ковер!

Тот испугался, сошел с ковра и закричал:

- Народ требует, чтобы храм вернул земли и еще зеркало вернул!

- Какое зеркало? - осклабился настоятель.

- Зеркало государя Иршахчана из Небесной Управы. Вы его сперли, а
теперь шпионите в него за всякой звездой на небе и всякой травкой на
земле.

- И ты думаешь, - спросил задумчиво настоятель, - мы не углядели в
этом зеркале, как ты беседуешь с наместником Рехеттой?

Храмовый раб побледнел.

- Господин инспектор, - сказал настоятель, оборачиваясь к столичному
математику, - прикажите вашей страже повесить эту сволочь повыше, а
остальных разогнать.

Все замерли.

- Я не могу отдать такой приказ, - проговорил столичный инспектор.

Было слышно, как веер, выпавший из рук настоятеля, стукнулся
деревянной ручкой о пол.

Столичный математик неторопливо поднялся:

- Если народ негодует на вышестоящих, - заметил он, - значит, тому
есть причины. Повесить бунтовщиков - не значит устранить причину бунта.
Попробуем же разобраться, в чем дело.

Вечный разум, - продолжал столичный книжник, - однажды пошутил, и
этой шуткой стал бог-ремесленник. Бог-ремесленник создал наш мир, и
обременил в этом мире дух - телом. Он, однако, тоже пошутил и оставил в
нашем мире нечто подобное вечному разуму - разум человеческий. Вы, в храме
Варнарайна, хотите уподобиться богу-ремесленнику, пославшему в мир
Иршахчана. Вы обременили мысль - телом, телом машины. Ваши механизмы
тленны, как колосья и дома, вместо того, чтобы быть безупречными, как
законы разума. Вы хотите погубить разум второй раз и заставить его
приносить прибыль.

Но разум и нажива несовместимы, и вы заплутались сами. Вместо тех
вопросов, которые стоит решать, вы приноровились ставить лишь те, которые
возможно решить. Вместо того, чтобы отвечать на вопрос "почему", вы
успокоились и отвечаете лишь на вопрос, "как". Каждое ваше открытие лишь
насмешка над настоящими открытиями. Оно не говорит "отныне вы это можете",
оно лживо уверяет: отныне это невозможно. Бог - он по-прежнему внутри вас,
но вы - снаружи... В столичном храме хотят преумножать истинное знание.
Для этого надо перестать делать из него вещи и деньги. Предоставим сие
богам-ремесленникам и богам-государям.

Монахи потрясенно молчали. В темноте ворочалась толпа, да пофыркивали
кони варваров на храмовых дорожках.

Настоятель перевел взгляд на Арфарру.

- И вы согласны со сказанным? - резко спросил он.

- Я согласен с простым народом, - сказал господин Арфарра. - Простой
человек всегда прав.

- Итак, - спросил Кедмераг, - мы должны разрушить мастерские?

- Ни в коем случае, - сказал Арфарра, - вы должны передать их
государству.

- Не вижу никакой разницы, - зло заметил Кедмераг.

- Сегодня неподходящая ночь для сомнений в могуществе государства, -
улыбнулся Арфарра и пошел с террасы.

- Мы лучше взорвем все, - отчаянно закричал ученый.

- Вам нечего взрывать, господа. Все, что может взорваться, я лично
отправил в столицу провинции, чтобы уберечь от гнева толпы...

- Вы, - крикнул ему вслед Кедмераг, - вы продали короля Алома -
экзарху, экзарха - храму, а храм - государству. И самое омерзительное - вы
еще при этом остались бескорыстны...

Арфарра покинул террасу, и народные истцы вышли вместе с ним.

Столичный инспектор по-прежнему сидел в кресле. Настоятель уронил
голову на стол и плакал навзрыд.

Вдалеке радостно закричал народ.

Молодой монашек подошел к столичному инспектору.

- Убирайтесь, - коротко сказал он.

Инспектор не обиделся.

- А что я мог сказать? В столичном храме на каждой половице по
стражнику... Это вам не надо было за властью лезть. Кто не играет - тот не
проигрывает.

- Да, - сказал отец Лой, - не захотели поделиться пирогом с араваном
Баршаргом - вот и остались голодные.

- Мы еще раньше проиграли, - сказал отец Кедмераг. - Если бы мы не
сторожили открытия, как мышь - золото, никто нас и не называл бы
колдунами.

- Да, - сказал настоятель, - господин Арфарра - как стая саранчи,
после него ничего не останется. Он повесил аравана Баршарга и расправился
с посадом Небесных Кузнецов. Рехетту он арестует завтра за
подстрекательство к мятежу, а между тем наверняка мятеж был возбужден им
самим, чтобы мы отдали храмовые мастерские солдатам. Хотел бы я знать, что
останется от господина Даттама. Если он, конечно, еще жив.

Воротившись в управу, араван Арфарра просидел с новыми знакомыми всю
ночь. Шорник, и монашек-шой, и другие, рассказывали справедливому
чиновнику об утренней беседе с наместником, и вообще обо всем, что
полагается рассказывать справедливым чиновникам.

Араван подмахнул им пропуск на хождение по городу в запретные часы, и
они ушли. Араван отпер сейф, достал заготовленные списки для ареста,
добавил несколько строк, но имена новых знакомых не вычеркнул, а только
пометил особым значком. Потом он вызвал бывшего секретаря экзарха и стал с
ним советоваться.

Под утро аравану Арфарре принесли записку наместника. Записка была
предназначена столичному инспектору и писана вчера к вечеру. В записке
было сказано: "Вы посоветовали мне сдержать обещание и умереть для блага
народа. Я думаю, вы были правы. Я слишком стар для еще одного восстания.
Пусть смерть моя послужит народу тем, что в случившемся возмущении обвинят
одного меня..."

- Да, - сказал секретарь Бариша, - а что ему оставалось делать? Народ
обратился к пророку Рехетте с прошением: "Разрешите восстать", а наместник