тельно провеял свои привязанности - и любовные и дружеские. Осталось
больше трухи, чем зерна. У него был жесткий, до странности острый
взгляд, безжалостный к тому, на ком он останавливался, - к себе самому
или другим, не все ли равно! Это были не глаза его матери, немного бли-
зорукие, горячие, блестящие. И не глаза его тетки, напоминавшие озорного
воробышка, который на лету подбирает все смешное, которому все без раз-
бора годится для смеха и еды. Марк не был так неприхотлив, все найденное
он разрубал на части; после этой операции от его случайных приятелей
редко оставалось что-нибудь ценное и полновесное. Марк упорно добирался
до самой середки и находил в ней червяка, пустоту или грязь. И среди
всей этой трухи устояло лишь одно-единственное зерно: сердце его матери.
Как он ни изощрялся, оно оставалось нетронутым. Он еще не знал, что
внутри этого зерна. Но то, что оно осталось цельным, без следа какой-ли-
бо порчи, внушало ему уважение, и тайное желание проникнуть туда... Он
очень любил Сильвию, но в этом чувстве была примесь ласкового презрения.
Впрочем, Сильвия платила ему той же монетой" Марк мог полагаться на нее,
как на сообщницу, и был ей за это признателен: когда справедливость на-
рушали ради него, он не возражал. (только чтобы из него не строили ду-
рачка - к дуракам он был безжалостен). Но Марк по-разному относился к
Сильвии и Аннете. Чтобы завоевать душу Аннеты, стоило потрудиться. Ведь
за последние полгода ему стало ясно еще кое-что: мать любит его, но вла-
сти над ней у него нет. Материнская любовь - сильный и надежный инс-
тинкт, однако Марк хочет большего: не только любить, но узнать и быть
узнанным, владеть самым потаенным, лучшим, не матерью, а человеком. Мать
- она и есть мать: безыменная наседка. Но у каждого человека своя скры-
тая сущность, неповторимая, источающая свой особый аромат. Марк почуял
этот аромат. Он хотел добраться сквозь скорлупу до душистого ядра: "Ты,
которая есть, ты, существующая один только раз! Я хочу вырвать у тебя
твою тайну...
леньких грызунов, жаждут обладать, но ничего не умеют хранить. Хорошо,
если сокровище, на которое они зарятся, защищено от их зубов.
губ читалась готовность отдать себя всю, "о она сама не владела ключом
от шкатулки, где хранилась тайна ее существа, и не могла принести ее в
дар. К счастью для нее. Сколько было случаев расточить этот клад! Это
неприкосновенное убежище влекло к себе Марка; маленькому норманну хоте-
лось силой ворваться в святилище.
он с досады грыз себе ногти. Когда, наконец, она явилась, больше недели
было потеряно зря! Надо было поскорее восстановить близость, которую она
столько раз предлагала ему и от которой он открещивался. Он ждал, что
она снова, как в прошлые каникулы, даст ему для этого повод, и если его
хорошенько попросят, он на сей раз соблаговолят откликнуться...
вого шага к сближению. У него свои тайны? Превосходно! Пусть хранит их.
У нее свои, и она тоже хранит их.
близкую - и такую далекую - свою мать. Разве попытаться подсмотреть сна-
ружи, сквозь ставни? Еще так недавно подсмотреть хотелось ей, а он отго-
раживался от нее. Унизительная перемена ролей!
Волей-неволей он проглотил эту бессознательно нанесенную ему обиду: лю-
бопытство и сила притяжения перевешивали самолюбие.
сумела сохранить среди пыльного вихря душ, кружившихся по воле ветра.
Дом походил на разбитый корабль. Сломанные машины, изнемогающий экипаж,
в душах - тайфун. На дверях снова был отпечатан - красным и черным -
знак смерти. Аполлина покончила с собой спустя некоторое время после
отъезда Аннеты, но Аннете это стало известно только сейчас: Сильвия
умышленно молчала. В конце ноября в Сене было найдено тело этой обезу-
мевшей женщины. Никто не знал, куда девался Алексис: он канул в бездну
забвения... Братья Бернарден канули в другую бездну, именуемую доб-
лестью, - подобную тем эпическим рвам, куда сваливают в Андалусии туши
растерзанных быками лошадей. Они остались на глинистом дне Соммы, кото-
рое так долго месили адские пальцы своей и вражеской артиллерии: на по-
верхность не всплыло ничего. Горе, как смерч, обрушилось на семью Бер-
нарденов. Несколько секунд - и род их уничтожен. Свежая рана еще горела
- ведь с тех пор прошло всего каких-нибудь две недели. Бернарден-отец
походил на раненого быка, глаза его налились кровью, его ярость я его
вера вступили друг с другом в жестокий бой; были минуты, когда он схва-
тывался с богом. Но бог был могущественнее, и раздавленный человек, по-
нурив голову, сдался.
поредевшим стадом в подвале дома, где их собрала воздушная тревога.
Здесь не было и следа любезности и оживления первой поры, когда люди жа-
лись друг к другу, стремясь слить воедино свою веру и свои надежды и тем
еще укрепить их. Правда, все старались соблюдать внешние приличия и ви-
димость взаимного участия, но чувствовалось, что каждая семья - а в
семье каждый человек - замыкается в своей, высохшей ячейке. Все казались
утомленными, раздраженными. Нотки гнева, страдания прорывались при самом
невинном обмене учтивостями. Почти у всех этих бедных людей было на сче-
ту немало обид, разочарований, утрат, горечи... Но кому предъявите этот
счет? Где прячется Должник?.. Не находя его, каждый срывал свое горе на
ближнем.
кая Революция. От северного сияния окрасилось кровью небо. Первые вести
о Революции получились в Париже три недели назад, а на прошлой неделе, в
Вербное воскресенье, ее бурно приветствовал на митинге народ Парижа. Но
у него не было вождей, никто им не руководил, ни малейшего единства
действий; множество противоречивых откликов, множество одиночек, которые
страдали, но не знали, как им сплотиться; разбить их не представляло бы
никакого труда. Дух революции распылялся на отдельные вспышки возмуще-
ния. Они разъедали армию. Эти полки, эти бунтари сами не знали, чего хо-
тят, как и несчастные обитатели дома, и их палачам это было на руку. Все
хорошо знали одно: они страдают - и искали, на ком выместить это страда-
ние.
жильцов, когда они "отсиживались" в подвале. Им не приходило в голосу
сложить вместе свои ноши; каждый как будто сравнивал свою ношу с чужой,
как будто упрекал соседей в том, что ему досталось влачить самую тяже-
лую. Бернарден и Жирер несли бремя своей утраты, сторонясь друг друга.
Они не разговаривали, только холодно раскланивались. Горе имело свои
пределы. Они их не переступали.
девушек, которые никогда ни словом не перекидывались с ней, поразил этот
порыв симпатии; они покраснели от волнения, но застенчивость и недоверие
взяли свое, и, отойдя от Аннеты, они спрятались за своей траурной вуалью
- ушли в свою раковину. Аннета не настаивала. Если другие нуждались в
ней, она была готова протянуть им руку, но сама в других не нуждалась. У
нее не было желания навязывать себя или свои идеи.
Клапье излагал содержание нового фильма: "Восстаньте, мертвые! ", где
разоблачались преступления немцев. Одна из надписей гласила:
что, если ты убил немца, у человечества стало одним бичом меньше! ".
новании лиги "Помните! ", благочестиво стремившейся навеки внедрить не-
нависть к врагу. Аннета молча слушала. Марк следил за выражением ее ли-
ца. Она и бровью не повела. Она молчала и тогда, когда Сильвия по своей
привычке преподносила ей, вперемежку со скандальной хроникой квартала,
какие-нибудь шовинистические бредни. Аннета слушала, улыбалась, но не
отвечала и заговаривала о другом. Она ни с кем не делилась тем, что про-
исходило в ней. Даже известие о смерти Аполлины, которое, казалось бы,
своею жесткостью не могло не вызвать у нее невольного трепета, отрази-
лось в ее глазах только лучом сострадания.
тери и решил пронять ее; он взволнованно и без обиняков начал рассказы-
вать обо всем, что видел и слышал. Аннета остановила его жестом. В раз-
говор она вступала только тогда, когда ей хотелось этого. Все старания
вовлечь ее в спор ни к чему не приводили. Однако у нее были свои опреде-
ленные взгляды, - Марк в этом нисколько не сомневался. Двух-трех слов,
спокойно произнесенных ею, было достаточно: он понял, как чужда она то-
му, что захватывает других, - войне, отечеству. Ему хотелось знать об
этом побольше... Почему она не высказывается?
ля. Пришел он из любопытства, но его захватило настроение толпы; он ап-
лодировал Северин и освистал Жуо. Марк видел русских, которые заплакали,
услышав гимн своей Революции, и хотя он презирал слезы, однако нашел,
что на этот раз они не лишены мужественного величия. Но как разобраться
во всем, что он слышит? Попытки вступить в разговор с русскими кончились
тем, что он почувствовал себя возмущенным, раздраженным, сбитым с толку;
эта геометрическая прямолинейность, это национальное тщеславие, выпирав-
шее из-под красного колпака, обидно ироническое отношение к Франции и
французам...
да этим занимались другие и когда он сам становился мишенью для насме-
Володихин Дмитрий
Суворов Виктор
Курылев Олег
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Перумов Ник