рати!
у него от гнева и обиды то вспыхивало, то бледнело. Боярин кивнул
по-доброму, показавши глазами к подножью холма, выговорил:
словно топором вырубленным лицом молодому боярину, произнес, продолжив
прерванный разговор: - Я мыслю, Оку надо переходить! Наши злее будут!
налокотниками, кивнул важно, скользом, без интереса, глянув на
отъезжающего подростка с отцовской, не по росту, саблей на перевязи,
поднял вновь на бояр повелительные глаза (то был сам великий князь
Дмитрий), вопросил:
обрыву поскакали опрометью вестоноши и ратные начали поворачивать к
берегу, понял, что решено было переходить.
близ, наконец был вновь замечен боярином, услан с поручением, толково
передал сказанное, и так к концу дня стал вельяминовским вестоношею, в
каковом чине, уже на равных, сидел вечером у походного огня - уже на той
стороне Оки, которую переходили по сработанному всего за несколько часов
наплавному мосту из челноков, бревен и уложенного на них дощатого настила,
- ел кашу из общего котла, сушил, как и все, измоченную одежу и заснул на
попонах, привалясь к боку бывалого седоусого ратника...
под Любутском. Дело створилось на заре, и Ванята, только что выполнив
очередное поручение боярина, заслыша крики и ржание, поскакал, со сладко
замирающим сердцем, вперед по полю, на краю которого выныривали из кустов
чужие, литовские комонные, сшибаясь в рубке с московской немногочисленной
сторожей. Он ощупал саблю на боку, с запозданием подумав о том, что доселе
вздымал ее только двумя руками и рубил лопухи и крапиву, стоя на земле,
хорошенько расставив ноги, а совсем не верхом и не сидя на скачущей
лошади. Представилось, как он роняет клинок под ноги коня, потом теряет
стремена... И Ванята, сжав зубы, унимая тем невольную дрожь, крепче
ухватил поводья, раздумавши обнажать саблю, и, вертя головою, начал
искать, к кому бы пристать.
все выливалась и выливалась из леса. Иван словно завороженный скакал и
скакал вперед, страшась и не смея отворотить коня, и уже различал лица
литвинов, когда с того краю вырвался, обходя литовскую лаву, свой,
московский, полк и пошел наметом, посверкивая бронями, с далеким, грозно
растущим кликом:
полк, литвины начали заворачивать коней ему, встречу. Одинокий мальчишка,
мечущийся на лошади по полю, не остановил в этот час ничьего внимания.
Ваня с запозданием понял, что вновь, как и под Скорнищевым, по отроческой
глупости полез куда не следовало и что спасти его опять может только чудо.
Чудо и произошло, когда с этой стороны, заходя литвинам в тыл, вымчала
новая волна конных москвичей. Не принимая ближнего боя, отстреливаясь из
луков, литвины начали отходить. На глазах у охнувшего Ваняты литвин
вздынул саблю и снес голову захваченному им только что русскому
полонянику, а потом, сорвав с плеч трупа аркан, крупно поскакал к лесу,
уходя от погони.
лезвия сабель, вздымался и опадал волнами ратный крик, и Иван, закусив
губу, снова поскакал вперед, в бой. Ему навстречу мчался на большом коне
длиннолицый литвин без шелома. Скорее от ужаса, чем от чего другого,
Ванята вырвал из ножен отцовскую саблю и, держа ее нелепо перед собою,
закричал с провизгом, тонким детским голосом, в надрыв:
поднял жеребца на дыбы, приобнажив было саблю, но сзади скакали двое,
свертывая арканы на руки, и, оглянувшись, завидя их, литвин уронил поводья
коня и поднял руки, показывая, что в них уже нет оружия. Подскакавшие
москвичи его живо скрутили арканом и поволокли за собой, бросив с
пол-оборота:
после чего, ощутив мгновенную слабость и тошнотный позыв, согнулся было в
седле, но, справясь с собою, выпрямился и поскакал назад, разыскивать
своего боярина.
окончило. Литвины отступили за глубокий овраг, перейти который и пешему
было бы трудно, а конному вовсе никак. Московские полки, заняв другую
сторону оврага, все подходили и подходили. К вечеру стало понятно и
Ольгерду и москвичам, что приступа тут не может быть ни с которой стороны.
Всю ночь стерегли друг друга, считали костры на вражеской стороне. Утро
застало обе рати в той же позиции. С обеих сторон шла ленивая перестрелка.
Отправленные в стороны обходные рати сталкивались друг с другом и
отступали. Боброк всюду, где были пологие спуски, повелел устроить засеки.
Он знал Ольгерда и ведал, что тот долго не простоит. Или решится на бой,
или отступит. Он боялся одного, что Ольгерд или князь Михайло, перейдя
Оку, ударит ему в тыл. Быть может, руководи ратью Кейстут с Михайлой, оно
бы так и сотворилось, но с Ольгердом произошло то, что бывало уже не раз и
что он тщательно скрывал от окружающих: он испугался. Остановленный
оврагом, лишенный возлюбленной им быстроты и внезапности натиска, он
вместо того, чтобы предпринять обходное движение, начал, не распуская воев
даже в зажитье, сосчитывать московские полки. Их было не так мало, чтобы
решиться на кровавый приступ. Представив себе овраг, полный шевелящейся
грудою сверженных коней и ратников, литовский князь почуял истому и даже
зубами заскрипел. Меж тем минул еще один день и еще. <Быть может, подойдет
Олег, грянет московитам в тыл? - думал литовский воевода. - Тогда тот же
овраг можно бы было превратить в ловушку для москвичей!> Но Олег все не
шел. (К чести его скажем тут, что он ни разу не выступал вкупе с литвою,
как и с татарами, против русичей.) И Ольгерду стало ясно в конце концов,
что рязанский князь не придет вовсе.
литовскую рать! - кричал Ольгерд, со злостью глядя на непонятливого брата,
коему он стеснялся сказать всю правду. - Ты пробовал перейти Оку? Там
всюду московские заставы! У них челны, у них наплавной мост, они перейдут
на ту сторону раньше нас! Вести полки к Туле? А потом? У наших ратников
кончается хлеб! Коней я могу кормить несжатою рожью, но не ратных!
глядя на брата.
Русью и немцами! Все прочее пусть решают Михайло с Дмитрием сами!
так захватил слишком много!
склонясь, вышел из шатра. Ольгерд повалился на кошмы, сожидая, когда
войдет мальчик-слуга. Выговорил сквозь зубы, зная, что его не услышит
никто:
ради дел своего безумного шурина!
перебирались через овраг, уряжая статьи нового мирного договора, почти
сходного с предыдущим, по крайней мере в том, что Ольгерд, заключая мир с
московским князем, отступался от своего тверского шурина, предоставляя
решение всех порубежных споров суду самих владимирских князей, Михайлы с
Дмитрием.
береглись Ольгерда, как и он их, и преследовать литву не стали. Тверской
князь уводил свои рати особо и шел быстрыми переходами, выматывая коней,
дабы воротить в Тверь раньше, чем москвичи сумеют двинуть полки под
Дмитров. Но московские рати, достигшие Москвы хоть и много ранее
возвращенья Михайлы во Тверь, в новый поход не тронулись. И не мирный
договор, а тайная грамота, присланная из Орды Федором Кошкою, была тому
виною.
литвина. (Ежели быть точным... Но уж очень точным кто захотел бы быть
после такого дела в его возрасте?!)
хлеба. И мать жала. Ему указали, где. Наталья, охнув, распрямилась и
сунула в рот обрезанный серпом палец.
потеряла сознания: живой!
в его разгоревшееся, покрытое веснушками, обожженное ветром лицо,
заплакала. А кругом уже столпились побросавшие работу бабы.
кака уж тут работа седни для тебя!
босыми ногами на колком жнивье. Сын, ведя коня в поводу, шел рядом.
Прозоров Александр
Круз Андрей
Ильин Андрей
Буркатовский Сергей
Орлов Алекс
Андреев Николай