тяжелом подозрении.
еще один весьма эксцентрический и неожиданный визит. Дождь все еще не
переставал. Весь мокрый, вошел он в двадцать минут двенадцатого в тесную
квартирку родителей своей невесты, на Васильевском острове, в Третьей
линии, на Малом проспекте. Насилу достучался и вначале произвел было
большое смятение; но Аркадий Иванович, когда хотел, был человек с весьма
обворожительными манерами, так что первоначальная (хотя, впрочем, весьма
остроумная) догадка благоразумных родителей невесты, что Аркадий Иванович,
вероятно, до того уже где-нибудь нахлестался пьян, что уж и себя не помнит,
- тотчас же пала сама собою. Расслабленного родителя выкатила в кресле к
Аркадию Ивановичу сердобольная и благоразумная мать невесты и, по своему
обыкновению, тотчас же приступила к кой-каким отдаленным вопросам. (Эта
женщина никогда не делала вопросов прямых, а всегда пускала в ход сперва
улыбки и потирания рук, а потом, если надо было что-нибудь узнать
непременно и верно, например: когда угодно будет Аркадию Ивановичу
назначить свадьбу, то начинала любопытнейшими и почти жадными вопросами о
Париже и о тамошней придворной жизни и разве потом уже доходила по порядку
и до Третьей линии Васильевского острова.) В другое время все это, конечно,
внушало много уважения, но на этот раз Аркадий Иванович оказался как-то
особенно нетерпеливым и наотрез пожелал видеть невесту, хотя ему уже и
доложили в самом начале, что невеста легла уже спать. Разумеется, невеста
явилась. Аркадий Иванович прямо сообщил ей, что на время должен по одному
весьма важному обстоятельству уехать из Петербурга, а потому и принес ей
пятнадцать тысяч рублей серебром, в разных билетах, прося принять их от
него в виде подарка, так как он и давно собирался подарить ей эту безделку
пред свадьбой. Особенной логической связи подарка с немедленным отъездом и
непременною необходимостью прийти для того в дождь и в полночь, конечно,
этими объяснениями ничуть не выказывалось, но дело, однако же, обошлось
весьма складно. Даже необходимые оханья и аханья, расспросы и удивления
сделались как-то вдруг необыкновенно умеренны и сдержанны; зато
благодарность была выказана самая пламенная и подкреплена даже слезами
благоразумнейшей матери. Аркадий Иванович встал, засмеялся, поцеловал
невесту, потрепал ее по щечке, подтвердил, что скоро приедет, и, заметив в
ее глазах хотя и детское любопытство, но вместе с тем и какой-то очень
серьезный, немой вопрос, подумал, поцеловал ее в другой раз и тут же
искренно подосадовал в душе, что подарок пойдет немедленно на сохранение
под замок благоразумнейшей из матерей. Он вышел, оставив всех в
необыкновенно возбужденном состоянии. Но сердобольная мамаша тотчас же,
полушепотом и скороговоркой, разрешила некоторые важнейшие недоумения, а
именно, что Аркадий Иванович человек большой, человек с делами и со
связями, богач, - бог знает что там у него в голове, вздумал и поехал,
вздумал и деньги отдал, а стало быть, и дивиться нечего. Конечно, странно,
что он весь мокрый, но англичане, например, и того эксцентричнее, да и все
эти высшего тона не смотрят на то, что о них скажут, и не церемонятся.
Может быть, он даже и нарочно так ходит, чтобы показать, что он никого не
боится. А главное, об этом ни слова никому не говорить, потому что бог
знает еще что из этого выйдет, а деньги поскорее под замок, и, уж конечно,
самое лучшее во всем этом, что Федосья просидела в кухне, а главное,
отнюдь, отнюдь, отнюдь не надо сообщать ничего этой пройдохе Ресслих, и
прочее, и прочее. Просидели и прошептались часов до двух. Невеста, впрочем,
ушла спать гораздо раньше, удивленная и немного грустная.
мост по направлению на Петербургскую сторону. Дождь перестал, но шумел
ветер. Он начинал дрожать и одну минуту с каким-то особенным любопытством и
даже с вопросом посмотрел на черную воду Малой Невы. Но скоро ему
показалось очень холодно стоять над водой; он повернулся и пошел на -ой
проспект. Он шагал по бесконечному -ому проспекту уже очень долго, почти с
полчаса, не раз обрываясь в темноте на деревянной мостовой, но не
переставал чего-то с любопытством разыскивать по правой стороне проспекта.
Тут где-то, уже в конце проспекта он заметил, как-то проезжая недавно мимо,
одну гостиницу деревянную, но обширную, и имя ее, сколько ему помнилось,
было что-то вроде Адрианополя. Он не ошибся в своих расчетах: эта гостиница
в такой глуши была такою видною точкой, что возможности не было не отыскать
ее, даже среди темноты. Это было длинное деревянное почерневшее здание, в
котором, несмотря на поздний час, еще светились огни и замечалось некоторое
оживление. Он вошел и у встретившегося ему в коридоре оборванца спросил
нумер. Оборванец, окинув взглядом Свидригайлова, встряхнулся и тотчас же
повел его в отдаленный нумер, душный и тесный, где-то в самом конце
коридора, в углу, под лестницей. Но другого не было; все были заняты.
Оборванец смотрел вопросительно.
недоумении оборванец.
знал. Я тоже, вероятно, имею вид возвращающегося откуда-нибудь и
кафешантана, но уже имевшего дорогой историю. А любопытно, однако ж, кто
здесь останавливается и ночует?"
маленькая, что даже почти не под рост Свидригайлову, в одно окно; постель
очень грязная, простой крашеный стол и стул занимали почти все
пространство. Стены имели вид как бы сколоченных из досок с обшарканными
обоями, до того уже пыльными и изодранными, что цвет их (желтый) угадать
еще можно было, но рисунка уже нельзя было распознать никакого. Одна часть
стены и потолка была срезана накось, как обыкновенно в мансардах, но тут
над этим косяком шла лестница. Свидригайлов поставил свечу, сел на кровать
и задумался. Но странный и беспрерывный шепот, иногда подымавшийся чуть не
до крику, в соседней клетушке, обратил наконец его внимание. Этот шепот не
переставал с того времени, как он вошел. Он прислушался: кто-то ругал и
чуть ли не со слезами укорял другого, но слышался один только голос.
Свидригайлов встал, заслонил рукою свечку, и на стене тотчас же блеснула
щелочка; он подошел и стал смотреть. В нумере, несколько большем, чем его
собственный, было двое посетителей. Один из них без сюртука, с чрезвычайно
курчавою головой и с красным, воспаленным лицом, стоял в ораторской позе,
раздвинув ноги, чтоб удержать равновесие, и, ударяя себя рукой в грудь,
патетически укорял другого в том, что тот нищий и что даже чина на себе не
имеет, что он вытащил его из грязи и что когда хочет, тогда и может выгнать
его, и что все это видит один только перст всевышнего. Укоряемый друг сидел
на стуле и имел вид человека, чрезвычайно желающего чихнуть, но которому
это никак не удается. Он изредка, бараньим и мутным взглядом, глядел на
оратора, но, очевидно, не имел никакого понятия, о чем идет речь, и вряд ли
что-нибудь даже и слышал. На столе догорала свеча, стоял почти пустой
графин водки, рюмки, хлеб, стаканы, огурцы и посуда с давно уже выпитым
чаем. Осмотрев внимательно эту картину, Свидригайлов безучастно отошел от
щелочки и сел опять на кровать.
не спросить еще раз: "не надо ли еще чего-нибудь?", и, выслушав опять ответ
отрицательный, удалился окончательно. Свидригайлов набросился на чай, чтобы
согреться, и выпил стакан, но съесть не мог ни куска, за совершенною
потерей аппетита. В нем, видимо, начиналась лихорадка. Он снял с себя
пальто, жакетку, закутался в одеяло и лег на постель. Ему было досадно:
"все бы лучше на этот раз быть здоровым", - подумал он и усмехнулся. В
комнате было душно, свечка горела тускло, на дворе шумел ветер, где-то в
углу скребла мышь, да и во всей комнате будто пахло мышами и чем-то
кожаным. Он лежал и словно грезил: мысль сменялась мыслью. Казалось, ему
очень бы хотелось хоть к чему-нибудь особенно прицепиться воображением.
"Это под окном, должно быть, какой-нибудь сад, - подумал он, - шумят
деревья; как я не люблю шум деревьев ночью, в бурю и в темноту, скверное
ощущение!" И он вспомнил, как, проходя давеча мимо Петровского парка, с
отвращением даже подумал о нем. Тут вспомнил кстати и о -кове мосте, и о
Малой Неве, и ему опять как бы стало холодно, как давеча, когда он стоял
над водой. "Никогда в жизнь мою не любил я воды, даже в пейзажах, - подумал
он вновь и вдруг опять усмехнулся на одну странную мысль: - ведь вот,
кажется, теперь бы должно быть все равно насчет всей этой эстетики и
комфорта, а тут-то именно и разборчив стал, точно зверь, который непременно
место себе выбирает... в подобном же случае. Именно поворотить бы давеча на
Петровский! Небось темно показалось, холодно, хе! хе! Чуть ли не ощущений
приятных понадобилось!.. Кстати, зачем я свечку не затушу? (Он задул ее.) У
соседей улеглись, - подумал он, не видя света в давешней щелочке. - Ведь