нескольку капель в чаши для причастия. Десятки добровольных помощников
передавали их по рядам, и в течение часа все, кто желал причаститься,
получили свой глоток. Гигантский кокон потихоньку пустел. Все уходили в
молчании.
часа, а я так ничего и не ощутил... кроме, пожалуй, самой обычной любви
к Энее - то есть любви совершенно необычной, уникальной, абсолютной, ни
с чем не сравнимой.
неловкости или разочарования, скорее - благоговение и страх,
свойственные завершению определенного жизненного этапа и ожиданию -
надежде на ожидание - нового.
близость была неспешной, нежной и почти невыносимо сладостной.
сон.
час всех после-после-послезавтра, сколько бы их ни оставалось.
дошедших до меня слухов. Увы, как это ни прискорбно, теперь мы знаем
истину. Я говорил с очевидцем, которому удалось спастись. Он рассказал
мне все. Их вывезли в Хелмно, близ Торуни, и всех их схоронили в
Жешувском лесу. Евреев убивали двумя способами: пулями и газом. Вот что
случилось с тысячами евреев из Лодзи. Не подумайте, что это писал
безумец. Увы, это трагическая, ужасная правда.
спаси нас!]
февральскую оттепель, когда в лесах вокруг моего родного Градова вдруг
запахло весной, нас, узников лагеря, сажают в фургоны. На некоторых
фургонах нарисованы яркие экзотические деревья и животные. Прошлым летом
в них вывозили из лагеря детишек. За зиму краска выцвела, а подновить
немцы не потрудились, и веселые картины поблекли как прошлогодние мечты.
этот город Кулмхоф. Здесь нам приказывают выйти из машин и облегчиться в
лесу. Я не могу на глазах у охранников и бесчисленного множества людей,
но делаю вид, что справил малую нужду и застегиваю брюки.
приказывают выйти и конвоируют в подвал через двор, заваленный грудами
одежды и обуви. На стене подвала нацарапано на идише: "Живым отсюда не
уходит никто". В подвале нас сотни - все мужчины, все из Польши,
большинство из ближайших сел, из Градова и Коло, но есть и из Лодзи. В
воздухе - застоявшийся запах сырости, гнили, холодного камня и плесени.
Приехало много новых фургонов - больших, с двустворчатыми дверями, цвета
хаки. У них на бортах нет никаких рисунков. Охранники распахивают двери
- фургоны набиты почти до отказа, в каждом от семидесяти до восьмидесяти
человек. Ни одного из них я не знаю.
и начинаю молиться, и люди подхватывают вслед за мной слова: "Шма
Израэль" - "Слушай, Израиль". Мы молимся, пока нас заталкивают в вонючие
фургоны. Мы продолжаем молиться, когда захлопываются двери.
слышу, как один из помощников по-польски выкрикивает "Газ!", и раздается
звук, как будто под днищем грузовика соединяют трубы или шланги. С ревом
заводится мотор.
плачут и кричат. Фургон медленно, очень медленно трогается с места. Я
знаю, что нас везут по узкой асфальтовой дороге, которую немцы проложили
от Хелмно до леса. Эта дорога ведет в никуда, она обрывается посреди
леса, расширяясь так, чтобы грузовики могли развернуться, не съезжая с
асфальта. А дальше - ничего, кроме печей, выстроенных по приказу немцев,
и вырытых по их же приказу рвов. Евреи в лагере, прокладывавшие эту
дорогу, строившие эти печи и копавшие эти рвы, рассказывали нам обо
всем. Мы не верили им, а потом их забрали... от-транспортировали.
дышать. Сердце бухает. Я держу за руки юношу, стоящего слева, и старика,
стоящего справа. Они молятся вместе со мной.
хорошо поставленным оперным баритоном:
который пять местных месяцев назад погиб на охоте. А еще я мать ребенка
по имени Рауль, которому сейчас три гиперионских года, он под присмотром
теток играет у костра в кругу фургонов.
мы расположились сегодня на ночлег. Вдоль ручья растет несколько
триаспий, и все - больше в долине никаких примет, только низкая трава,
вереск, осока, скалы, валуны и лишайники. И овцы. Сотни овец каравана,
опекаемые пастушьими собаками, с блеянием толкутся и кружатся на холмах
к востоку отсюда.
великолепный вид на запад. Над горизонтом висит марево, означающее
водные просторы, но вокруг нас одни только пустоши, вечернее лазурное
небо, пересекаемое беззвучными росчерками метеоров, да шелест ветра в
траве.
мамы, и она похожа на нас, только старше: кожа обветрена, седые волосы
коротко подстрижены, на волевом лице - острые скулы и острый нос, от
уголков карих глазлучиками разбегаются морщинки.
спокойным?
потом по шоссе Клюва, он не хотел платить за паром через Болота. Первую
ночь мы переночевали в Бенброкской таверне, а на вторую стали лагерем у
Суисса.
корзина с одеждой.
как мы последний раз были в Порт-Романтике. Сестры... санитарки... были
очень добры ко мне.
проглянувшего из-за туч. Свет озаряет макушки холмов, воспламеняя
закатными красками вереск, валуны отбрасывают на траву прозрачные тени.
Трорба, Лей, дядя Рауля. Вынув иголку с ниткой, заколотую в фартук, я
берусь пришивать пуговицу, которую Трорб потерял перед той злополучной
охотой. При мысли, что я отдала Лею рубашку без пуговицы, щеки мои
вспыхивают от стыда.
машины и сыворотки?
молекулярная технология...
другие методы лечения.
лежавшие у нее на коленях.
и обратной поездки - и невероятное спокойствие. А еще невероятную
печаль. Ветерок доносит смех Рауля и других мальчиков.
Василенко Иван
Корнев Павел
Бажанов Олег
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Перумов Ник