причинят, повозка отвезет ее туда, где ей будет спокойно, и как только вы
выложите эти несчастные двести тысяч, вам ее вернут. Если же по вашей
милости меня арестуют, приятель уберет Жаворонка. Вот и все.
сами этого не захотите. Я вам для того все и рассказываю. Я предупреждаю вас
о том, как обстоит дело.
заговорил:
в пути, мы вас отпустим, и вы можете беспрепятственно идти домой ночевать.
Вы видите, что дурных намерений у нас нет.
похищенную девушку не привезут сюда? Одно из этих чудовищ потащит ее куда-то
в ночной мрак? Но куда?.. А вдруг это она? А что это была она, он уже не
сомневался. Мариус чувствовал, как сердце его перестает биться в груди. Что
делать? Выстрелить? Отдать в руки правосудия всех этих негодяев? Но это не
помешает страшному человеку с топором, увозящему девушку, остаться вне
пределов досягаемости. Мариусу вспомнились слова Тенардье, и ему приоткрылся
их кровавый смысл: "Если же по вашей милости меня арестуют, приятель уберет
Жаворонка".
но и любовь, а также опасность, нависшая над любимой.
происходившее в новом свете. Мариус имел мужество последовательно перебрать
все самые страшные возможности, которыми оно грозило, стараясь отыскать
выход, но так и не нашел его. Возбуждение, царившее в его мыслях, составляло
резкий контраст с могильной тишиной притона.
тишину.
красная, задыхающаяся, запыхавшаяся, с горящим взглядом, и, хлопнув себя
толстыми руками по бедрам, завопила:
снова схватить свой топор.
господина Урбена Фабра нет! Там никто такого и не знает!
заговорила:
добр! На твоем месте я прежде всего дала бы ему хорошенько по роже для
острастки, а стал бы упираться - живьем бы изжарила! Надо было его заставить
открыть рот, сказать, где девчонка и куда он запрятал свою кубышку! Вот как
бы я, доведись до меня, повела дело! Недаром говорят, что мужчины куда
глупее женщин! В доме семнадцать - никого! Это дом с большими воротами.
Никакого господина Фабра на улице Сен - Доминик нет! А я-то мчусь очертя
голову, а я-то бросаю на водку кучеру и все такое! Расспрашивала я и
привратника и привратницу, женщину очень толковую, они о нем и слыхом не
слыхали!
которой он теперь не сумел бы уже назвать, - была спасена.
стол. Покачивая свисавшей правой ногой, он несколько минут молча, со
свирепым и задумчивым видом, глядел на жаровню.
клокотанием в голосе, спросил:
сбросил с себя веревки; они были перерезаны. Теперь пленник был привязан к
кровати только за одну ногу.
нагнулся над камином, протянул руку к жаровне и снова выпрямился, Тенардье,
его жена и бандиты отпрянули в глубь логова и оцепенели от ужаса, увидев,
как он, почти свободный от уз, в грозной позе, поднял над головой
раскаленное докрасна долото, светившееся зловещим светом.
злоумышлении в доме Горбо, установило, что при полицейской облаве в мансарде
была обнаружена монета в два су, особым образом разрезанная и отделанная.
Эта монета являлась одной из диковинок ремесленного мастерства каторги,
порождаемого ее терпением во мраке и для мрака, -одной из тех диковинок,
которые представляют собой не что иное, как орудие побега. Эти
отвратительные и в то же время тончайшие изделия изумительного искусства
занимают в ювелирном деле такое же место, как метафоры воровского арго в
поэзии. На каторге существуют свои Бенвенуто Челлини, совершенно так же, как
в языке - Вийоны. Несчастный, жаждущий освободиться, умудряется иной раз
даже без всякого инструмента, с помощью ножичка или старого долота,
распилить су на две тонкие пластинки, выскоблить их, не повредив чекана, и
сделать по ребру нарезы, чтобы можно было снова соединять пластинки. Монета
завинчивается и развинчивается; это - коробочка. В нее прячут часовую
пружинку, а часовая пружинка в умелых руках перепиливает цепи любой толщины
и железные решетки. Глядя на бедного каторжника, мы полагаем, что он
обладает одним су. Нет, он обладает свободой. Вот такую монету стоимостью в
два су, обе отвинченные половинки которой валялись под кроватью у окна, и
нашли при обыске в логове Тенардье. Была обнаружена и стальная пилка
голубого цвета, умещавшаяся в монете. Когда бандиты обыскивали пленника,
монета, вероятно, была при нем, но ему удалось спрятать ее в руке, а как
только ему освободили правую руку, он развинтил монету и воспользовался
пилкой, чтобы перерезать веревки. Этим объясняются легкий шум и едва
уловимые движения, которые заметил Мариус.
левой ноге.
него привязана, и ему не уйти. Могу ручаться. Эту лапу я сам ему затянул.
бороться. А если вы воображаете, что меня можно заставить говорить,
заставить писать то, чего я не хочу говорить и чего не хочу писать, то...
раскаленное до свечения долото, которое держал за деревянную ручку.
камеры пыток. У Мариуса, обезумевшего от ужаса, подкосились ноги; даже
бандиты, и те содрогнулись. Но едва ли хоть один мускул дрогнул на лице
этого удивительного старика. Меж тем как раскаленное железо все глубже
погружалось в дымящуюся рану, невозмутимый, почти величественный, он
остановил на Тенардье беззлобный прекрасный взор, в возвышенной ясности
которого растворялось страдание.
боли, бунт плоти и чувств побуждает их душу открыться и явить себя на челе
страдальца; так солдатский мятеж заставляет выступить на сцену командира.
остававшееся открытым. Страшный огненный инструмент, кружась, исчез в
темноте ночи и, упав где-то далеко в снег, погас.
голосом чревовещателя, встал перед ним, готовый при малейшем его движении
размозжить ему череп ключом.
близости, что Мариус не мог видеть собеседников, он услышал тихие голоса:
нерешительность! Вот уже целый час два голоса звучали в его душе: один
призывал чтить завет отца, другой требовал оказать помощь пленнику.
Непрерывно шла борьба голосов, причиняя ему смертельную муку. Он все лелеял
надежду, что найдет средство примирить два долга, но так и не нашел. Между
тем опасность приближалась, истекли все сроки ожидания. Тенардье, с ножом в
руках, о чем-то думал, стоя в нескольких шагах от пленника.
бессознательно прибегает отчаяние.
на него, листок бумаги. Мариусу бросилась в глаза строчка, которую еще нынче
утром вывела крупными буквами старшая дочь Тенардье:
решение страшной, мучившей его задачи, как, пощадив убийцу, спасти жертву,
было найдено. Не слезая с комода, он опустился на колени, протянул руку,