было и так всегда будет. Но, по мнению мисс Миллс, это не имеет значения.
Опутанные паутиной сердца разорвут в конце концов путы, и тогда-то Любовь
будет отомщена.
обольщать меня обманчивыми надеждами. Мне стало куда хуже, чем было раньше,
и я почувствовал (о чем и сказал с глубокой благодарностью), что она мне
истинный друг. Мы порешили, что утром она первым делом отправится к Доре и
любым способом - взглядами или словами - сообщит ей о том, как я ее обожаю и
в каком нахожусь отчаянии. Подавленные скорбью, мы расстались, и мне
кажется, мисс Миллс была вполне удовлетворена.
она могла мне сказать, лег спать в отчаянии. В отчаянии я встал утром и в
отчаянии вышел из дому. Было субботнее утро, и я прямо направился в
Докторс-Коммонс.
рассыльных, о чем-то беседующих, и кучку зевак, которые смотрели в наглухо
закрытые окна. Я ускорил шаги, прошел между собравшимися, недоумевая, почему
они так пристально меня разглядывают, и поспешно вошел в контору.
в своей жизни, думается мне, - сидел на чьем-то чужом табурете и не повесил
на гвоздь своей шляпы.
я вошел.
окружили меня.
клерков подхватил меня. Меня усадили на стул, развязали мне галстук,
принесли воды. Я не имел ни малейшего представления о том, сколько прошло
времени.
груму приказал сесть в пассажирскую карету. Вы ведь знаете, он иногда так
делал...
вышел с фонарем. В фаэтоне никого не было.
разгорячены, чем обычно. Вожжи были порваны, но ведь они волочились по
земле. Весь дом всполошился, трое слуг вышли искать на дорогу. Они его нашли
в миле от дома.
от церкви... Он лежал ничком поперек дороги возле самой обочины так, что
часть тела была на боковой тропинке. То ли с ним случился припадок, и он
выпал из фаэтона, то ли вышел, когда почувствовал себя плохо, а припадок
случился потом, и был ли он уже мертв, или только без сознания - этого
никто, по-видимому, не знает. Если он и дышал еще, то, во всяком случае,
говорить уже не мог. Немедленно был вызван врач, но ничем помочь было
нельзя.
сообщение. Потрясение от такой развязки, развязки, наступившей столь
внезапно для того, с кем я был отчасти не в ладах; ужасная пустота в
комнате, занимаемой им так недавно, где кресло и стол как будто ждали его, а
бумаги, написанные им еще вчера, казались призрачными; полная невозможность
мысленно отделить его от конторы, а когда открывалась дверь, такое чувство,
что он сейчас войдет в комнату; застой в делах и праздность служащих,
которые с неутолимою страстью болтали о случившемся; непрерывное в течение
всего дня мелькание посторонних людей, насыщавшихся по горло разговорами на
одну и ту же тему, - все это легко может себе представить каждый! Но я не
могу описать, как в сокровенных глубинах моего сердца я тайно ревновал даже
к Смерти, какие чувства я испытывал, размышляя о том, что эта смерть
отодвинет меня на задний план в мыслях Доры, с какой несказанною завистью
думал я даже о ее скорби, как тревожился, что она плачет перед другими и
другие ее утешают, как охватило меня эгоистическое желание прогнать от нее
всех и каждого, остаться одному с ней и заменить для нее всех на свете в это
самое неподходящее для такого желания время.
знакомо не только мне, но и другим, - я отправился в тот вечер в Норвуд.
Узнав у одного из слуг, что мисс Миллс находится там, я вернулся домой,
написал ей письмо, а бабушку попросил надписать адрес. Я вполне искренне
выражал свою скорбь по поводу скоропостижной смерти мистера Спенлоу и,
всплакнув при этом, просил ее сказать Доре, если только та в состоянии ее
слушать, что он говорил о ней с беспредельной нежностью и заботливостью, не
упрекая ее ни в чем. Знаю, я сделал это из себялюбия, ради того, чтобы
напомнить ей о себе, но старался себя уверить, что воздаю этим должное его
памяти. Возможно, я и в самом деле в это верил.
были к ней, но предназначались для меня. Дора была вне себя от горя, а когда
подруга спросила, хочет ли она послать мне привет, Дора, рыдая, только
воскликнула: "О мой дорогой, бедный мой папа!" - как восклицала все это
время. Но она не ответила отрицательно, что я счел очень важным.
появился в конторе только спустя некоторое время. Вместе с Тиффи он удалился
в кабинет, но скоро Тиффи выглянул и пригласил меня войти.
собираемся осмотреть конторку и ящики покойного, чтобы наложить печати на
личные его бумаги и отыскать завещание. Пока нет никаких следов завещания.
Может быть, вы будете добры нам помочь?
например, кто будет ее опекуном и тому подобное, - и это предложение
отвечало моим желаниям. Мы тотчас же приступили к осмотру. Мистер Джоркинс
отпирал ящики, и мы все втроем вытаскивали оттуда бумаги. Деловые бумаги
фирмы мы откладывали в одну сторону, личные бумаги (их было немного) - в
другую. Делали это мы очень торжественно, и когда случайно попадались нам
печатка, пенал, кольцо или какая-нибудь другая вещица, которую мы привыкли
видеть у покойного, наши голоса понижались до шепота.
бумаги, как вдруг мистер Джоркинс произнес о своем умершем компаньоне те же
самые слова, в каких сей последний отзывался о нем:
знаете! Я склонен думать, что завещания нет.
завещание и что уже давно он привел в порядок свои дела.
плечо, закрыв глаза и покачивая головой, - если бы вы пробыли в
Докторс-Коммонс столько, сколько пробыл я, вы бы знали, что ни в одном деле
люди не бывают так ненадежны, как в этом, и что никак нельзя полагаться на
их слова.
Тиффи.
Поскольку можно было судить на основании бумаг покойного, он никогда не
помышлял о завещании: мы не нашли ни малейшего намека на него, ни наброска,
ни заметок, сделанных с целью составить завещание. Но не менее удивило меня,
что его дела находились в полном беспорядке. Как мне потом рассказывали,
крайне трудно было установить, сколько он должен, сколько уплатил и чем
располагал ко дню своей смерти. Вполне возможно, что и сам он в течение
многих лет не имел об этом ясного понятия. Мало-помалу обнаружилось, что,
желая соревноваться с другими в широком образе жизни, которому в ту пору
придавали в Докторс-Коммонс особое значение, он тратил больше, чем
зарабатывал, - а зарабатывал он не очень много, - и свое состояние, ранее
ему принадлежавшее, если когда-нибудь оно и было значительным (что весьма
мало вероятно), почти совсем исчерпал. Пришлось продать обстановку и
уступить аренду дома в Норвуде, и Тиффи, не предполагая, как заинтересован я
во всем этом, сообщил, что после уплаты долгов покойного и вычета его доли
для погашения безнадежных и сомнительных обязательств, выданных фирме, он,
Тиффи, не дал бы и тысячи фунтов за оставшееся имущество.
готов был наложить на себя руки каждый раз, когда мисс Миллс сообщала мне,
что моя бедняжка Дора при упоминании обо мне повторяла все одно и то же: "О
мой дорогой, бедный мой папа!" Сообщила она также, что у Доры нет другой
родни, кроме двух незамужних теток, сестер мистера Спенлоу, которые
проживают в Патни и в течение многих лет не поддерживали с ним почти никаких
отношений. Они не то чтобы поссорились с ним (сообщила мне мисс Миллс), но
когда-то мистер Спенлоу, по случаю крещения Доры, пригласил их к чаю, а они
считали себя вправе притязать на приглашение к обеду и свое мнение выразили
письменно в той форме, что, дескать, "в интересах обеих сторон" будет лучше,