освидетельствования объявил:
Томаса Будденброка.
громко рыдая, зарылась лицом в стеганое одеяло; она всецело отдалась
порыву чувств, даже не пытаясь с ним бороться или подавить его в себе,
одному из тех бурных порывов, которые всегда были в распоряжении ее
счастливой натуры. С мокрым лицом, но окрепшая духом и успокоившаяся, она
поднялась с колен и, уже обретя полное душевное равновесие, заговорила об
извещениях, которые надо было заказать безотлагательно: ведь потребуется
целая кипа "аристократически оформленных" извещений о смерти сенатора.
сенатором настигла его в клубе, и он немедленно ушел оттуда. Но из боязни
страшного зрелища, которое может представиться его глазам, предпринял еще
дальнюю прогулку за Городские ворота, так, что его нигде не могли сыскать.
Теперь он наконец объявился и еще внизу узнал, что брат его отошел в
вечность.
стал подниматься по лестнице.
на кривых сухопарых ногах, слегка согнув их в коленях и напоминая собой
вопросительный знак; у него голый череп, впалые щеки, взъерошенные усы и
огромный горбатый нос. Его маленькие, глубоко сидящие глаза устремлены на
брата - молчаливого, холодного, чуждого, недоступного упрекам и уже
совсем, совсем неподсудного суду человеческому... Уголки рта у покойника
опущены с выражением почти презрительным. Томас, которого Христиан в свое
время попрекал тем, что он не заплачет, если умрет младший брат, сам лежит
мертвый. Он умер, ни слова не сказав, горделиво, спокойно замкнулся в
молчании, безжалостно предоставив другим стыдиться самих себя, как часто
делал это при жизни! Справедливо он поступал или несправедливо, относясь с
неизменным холодным презрением к страданиям Христиана, к его "муке", к
человеку на софе, кивающему головой, к бутылке со спиртом и к открытому
окну?.. Этот вопрос повис в воздухе, стал совершенно бессмысленным, ибо
своенравная, пристрастная смерть отличила и оправдала старшего брата, его
отозвала и приветила, ему воздала почести, властно приковала к нему
всеобщий взволнованный интерес, а Христиана презрела, решив, как видно, и
впредь дразнить его, донимать сотнями вздорных придирок, которые никому не
внушают уважения. Никогда еще Томас Будденброк не импонировал так своему
брату, как в эти часы. Успех решает все. Только смерть способна заставить
людей уважать наши страдания; она облагораживает даже самую жалкую нашу
хворь. "Ты оказался прав, и я склоняюсь перед тобой", - думает Христиан,
торопливо и неловко опускаясь на колени и целуя холодную руку, простертую
на стеганом одеяле. Потом он встает и начинает ходить по комнате; глаза
его блуждают.
Брейтенштрассе, старый г-н Маркус. Бедная Клотильда тоже явилась и стоит
теперь у кровати, худая, пепельно-серая, с равнодушным лицом, молитвенно
сложив руки в нитяных перчатках.
меня холодное сердце, раз я не плачу. У меня больше нет слез... И ей верят
на слово, такая она безнадежно серая и высохшая.
шамкающим ртом, которая явилась, чтобы вместе с сестрой Леандрой обмыть и
переодеть покойника.
освещенным газовой лампой, сидели Герда Будденброк, г-жа Перманедер,
Христиан и маленький Иоганн и усердно трудились. Они составляли список
лиц, которым надлежало послать извещения о смерти сенатора, и надписывали
адреса на конвертах. Перья скрипели. Время от времени кому-нибудь
приходило в голову еще одно имя, и оно тотчас же вносилось в список. Ганно
тоже засадили за работу, - он писал разборчиво, а дело это было спешное.
шаги, быстро терявшиеся в отдалении. Чуть-чуть попыхивала газовая лампа,
кто-то бормотал запамятованное было имя, шелестела бумага. Время от
времени все они вдруг поднимали глаза от работы, смотрели друг на друга и
вспоминали то, что произошло.
пять минут, словно по часам, откладывала перо, всплескивала руками на
уровне своего, подбородка и разражалась стенаниями.
начинает постигать происшедшее. - Так, значит, всему конец! - продолжала
она выкрикивать в неподдельном отчаянии и, рыдая, бросалась на шею
невестке, после чего с новыми силами бралась за работу.
Клотильдой. Он не пролил еще ни единой слезы и был этим несколько
сконфужен. Чувство стыда возобладало в нем над всеми другими ощущениями.
Кроме того, непрестанное наблюдение за самим собой, за своим душевным и
физическим состоянием вконец изнурило и притупило его. Время от времени он
выпрямлялся, проводил рукой по облысевшему лбу и сдавленным голосом
восклицал: "Да, ужасное несчастье!" Он, собственно, обращался к самому
себе и при этом силился выдавить из глаз хоть несколько слезинок.
расхохотался. Надписывая адреса, он увидал в списке какую-то фамилию,
звучавшую до того комично, что он не смог удержаться от смеха. Он произнес
ее вслух, фыркнул, ниже склонился над бумагой, весь задрожал, даже
всхлипнул, но смеха подавить не сумел. Поначалу можно было подумать, что
он плачет. Но он и не думал плакать. Взрослые недоверчиво и недоуменно
посмотрели на него. И вскоре Герда отослала его спать.
9
Но, черт возьми, от этого же не умирают! У него были сильные боли,
господин Брехт сломал ему коронку, и потом он попросту свалился на улице.
Слыханное ли дело?"
вот о чем сейчас действительно надо позаботиться, так это о венках... И на
Фишергрубе, чтобы воздать честь покойному, доставлялись большие,
дорогостоящие венки - венки, о которых будут писать в газетах и по которым
сразу видно, что они присланы людьми солидными и денежными. Их несли и
несли; казалось они стекаются со всех сторон - венки от общественных
учреждений, от отдельных семейств, от частных лиц; венки из лавров, из
пахучих цветов, из серебра, украшенные черными лентами и лентами цветов
города, с надписями, вытесненными золотыми буквами. И еще пальмовые ветви
- огромные пальмовые ветви...
магазин Иверсена, напротив будденброковского дома. Г-жа Иверсен по
нескольку раз в день звонила у подъезда и передавала всевозможные изделия
из цветов - от сенатора имярек, от консула имярек, от такого-то и
такого-то городского учреждения... Однажды она спросила, нельзя ли
подняться наверх и проститься с сенатором? "Да, можно", - отвечали ей; и
она пошла за мамзель Юнгман по парадной лестнице, дивясь великолепию ее
колонн и обилию света.
несколько грубоватым, но чуть-чуть раскосые черные глаза и малайские скулы
были прелестны и явно свидетельствовали о том, что в свое время она была
чудо как хороша. Ее ввели в большую гостиную, где на катафалке лежало тело
Томаса Будденброка.
лежал в гробу, обитом белым шелком, в белом шелковом одеянии, под белым
шелковым покровом, окруженный изысканным и дурманящим ароматом тубероз,
фиалок и других цветов. В головах его, на затянутом траурным флером
постаменте, среди расставленных полукругом высоких серебряных канделябров,
высился "Благословляющий Христос" Торвальдсена. Пучки цветов, венки,
букеты, корзины были расставлены вдоль стен, разбросаны по полу и
гробовому покрову; пальмовые ветви окружали катафалк и склонялись к ногам
покойного. Лицо Томаса Будденброка было покрыто ссадинами, нос сильно
помят, но волосы были зачесаны так же, как при жизни, и усы, которые в
последний раз вытянул щипцами старик Венцель, жестко прочерчивали белые
щеки; голова его была слегка повернута набок, а в скрещенные руки ему
вложили распятие из слоновой кости.
жмурясь, смотрела на катафалк. И только когда г-жа Перманедер, вся в
черном, с заплаканными глазами, откинув портьеру, вошла из соседней
маленькой гостиной и ласково предложила ей подойти поближе, она решилась
ступить еще несколько шагов по навощенному паркету. Она стояла, сложив
руки на торчащем животе, и оглядывала своими чуть раскосыми черными
глазами растения, канделябры, ленты, потоки белого шелка и лицо Томаса
Будденброка. Трудно сказать, что именно выражали расплывшиеся черты
женщины на сносях. Наконец она протянула: "Да...", всхлипнула - один
только раз, коротко, потихоньку - и пошла к двери.
покидала дома на Фишергрубе и с неутомимым рвением наблюдала за почестями,
в изобилии воздававшимися останкам ее брата. Гортанным голосом, по многу
раз подряд, читала она газетные статьи, превозносившие, как в дни юбилея
фирмы, его заслуги и скорбевшие о невозвратной утрате. Она принимала в
маленькой гостиной всех, кто приходил выразить соболезнование. Герда
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Елманов Валерий
Конан-Дойль Артур
Березин Федор