судовладельцы, а конца всему этому не предвидится; на Кубе положение
попрежнему напряженное, все попытки примирить враждующие группировки
провалились; безработица охватила весь мир и все обостряется, спокойствие и
порядок всюду под угрозой; вчера на корабле главный карточный выигрыш в
таком-то размере достался герру Левенталю; сегодня в два часа состоятся
"бега"; потерявшего самопишущую ручку с золотым ободком и выгравированной
буквой "Р" просят обратиться к казначею.
вчерашних развлечений, - обратилась к Дженни миссис Тредуэл. - Интересно,
как они себя чувствуют.
танцовщица, которую зовут Пастора, напала на Уильяма Дэнни с кухонным
ледорубом. А тот долговязый швед стукнул Рибера пивной бутылкой по голове. Я
все это мельком слышала сейчас, когда гуляла по палубе.
не то чтобы легкомысленно, нет, искренне, весело, с истинным наслаждением,
да так заразительно, что тихонько, неуверенно засмеялась и Дженни; вообще-то
при ее настроении ей было вовсе не до смеха, и она даже не понимала, почему
смеется.
радуясь, что несносный малый получил по заслугам.
справедливость, - сказала Дженни.
Тредуэл увидела, что к ним приближается Фрейтаг, и непринужденно, без
малейшего смущения пошла прочь своей удивительно плавной походкой, будто ее
несли не самые обыкновенные мышцы, как у всех людей. А Дженни осталась и
ждала, пока Фрейтаг не подошел к ней и не заговорил. Он близко наклонился к
ней, сказал мягко:
всем желании надолго не потеряешься... Ох, как мне надоело! Как бы я хотела
сойти в Виго! Но у меня нет испанской визы.
плохо. Вам совершенно не из-за чего расстраиваться.
девушка, Дженни. У вас сейчас такое лицо, будто вам только что вынесли
смертный приговор. Послушайте-ка, - продолжал он запросто, по-братски, и
таким же спокойным движением, как старший брат, легонько взял ее за локоть,
повернул, вывел на середину палубы и зашагал с нею рядом. - Может быть, вы
мне не поверите, но ничего не случилось, ничего, ровным счетом ничего. Очень
об этом жалею, но оба мы слишком много выпили; я никуда не годился, а вы...
вы были вовсе не в себе, так сказать, витали в облаках; Дженни, все это
получилось, пожалуй, скучновато, безусловно нелепо, нам обоим тут не о чем
думать, и не стоит об этом вспоминать. Вы меня слушаете? - Он наклонился и
внимательно заглянул ей в лицо.
рассмеялась.
в такой переплет - и все зря! Хоть было бы ради чего! Вы-то можете про это
больше не думать, а вот Дэвид будет думать до конца жизни. Вчера вечером он
нас видел... видел что-то такое, что его совсем подкосило, по-моему...
увидал чего-нибудь похуже, - дерзко сказал Фрейтаг.
хорошего.
мягко говоря, без тени смирения, с кривой усмешкой отметил про себя Фрейтаг.
Не вдруг удалось ему отделаться от самолюбивой досады и странной обиды,
вызванных этим ее нежданным высокомерием. В который раз он напомнил себе,
что в этой девчонке нет ничего хорошего - подумаешь, ничтожество, смотреть
не на что, просто капризная, пустая, дерганая американка, только пыжится,
воображает себя художницей, хочет придать себе важности... но как он ни
старался ее принизить, ничто не успокаивало уязвленного самолюбия и не
утоляло жажду хоть какой-нибудь да мести. Он совсем уже перестал злиться на
миссис Тредуэл за то, что она прежде некстати наболтала Лиззи... в сущности,
он теперь был немного зол на нее за другое: ни разу она не пыталась сделать
еще хоть малый шажок вперед в их двусмысленных полуприятельских отношениях,
а недурно было бы ее поддразнивать, давать щелчок за щелчком (у него есть
для этого множество уловок!) - не слишком сильно, чтоб не охладить вовсе, а
как раз настолько, чтобы подогреть в ней охоту его покорить. Он был очень
доволен, когда она с легкостью согласилась еще раз с ним позавтракать,
словно после того первого завтрака между ними уже установилась какая-то
близость, а кончилось тем, что она просто ушла, отвернулась от него так же
грубо, как Дженни, хотя, казалось бы, она - женщина более воспитанная; что
ж, возможно, все американки грубы. Фрейтаг помотал головой, будто хотел
вытряхнуть из нее неудобные мысли... лучше думать о Мари, но вот что
странно: чем ближе встреча с нею, тем туманней и мимолетней возникает перед
ним ее образ. О чем тут, собственно, думать? Мари есть Мари, она его ждет,
они возобновят свою жизнь с того самого места, на котором ее прервали... да
нет же, ничего они не прерывали, эта их разлука не в счет, просто получился
перерыв в обиходе, в привычной доброй, теплой повседневности их супружества
- но разве в супружеской жизни что-то может перемениться или пострадать,
если на время люди поневоле расстались? Фрейтаг глубоко вздохнул, шумно
перевел дух.
разверстую могилу. Испанцы за столом пили кофе, Рик и Рэк поминутно
запускали лапы в сахарницу; все они, молчаливые, угрюмые, поглощены были
только собой. О корабле и пассажирах они и думать забыли, со всеми делами на
борту покончено, больше незачем как-то выказывать свою ненависть и
презрение. В своей угрюмости все они как-то отупели и погрустнели, словно
победа обошлась им слишком дорого и вымотала все силы. Фрейтаг мельком
оглядел посетителей и прошел через бар, не останавливаясь: среди этой
публики и пиво пить не стоит, не будет в нем никакого вкуса.
делать пошла к умывальнику вымыть руки, спросила:
них, мама сказала довольно громко: "Осторожно, берегите кошельки!" - но они
притворились, что не слышат. А папа, бедный, так мне его жалко стало,
наверно, хотел пошутить и зашептал, что, если мама будет так разговаривать с
такими иностранцами, они всадят ему нож в спину, а мама возьми и скажи в
полный голос по-испански, что ворами их мало назвать, они-то всех называли
гораздо хуже. Я чуть не умерла, - неожиданно докончила Эльза.
опрокинулась на спину и зарыдала, слезы ручьями потекли по вискам ей на
волосы.
нигде не сказано, как мне жить, если я такая уродина и такая дура и никто ко
мне даже не подходит, никто не хочет со мной танцевать! Когда-то мама
заставляла меня играть на рояле, я сколько лет училась и все равно играю
хуже всех, никто не хочет меня слушать...
и пойдем на палубу. Скоро уже Виго, мы все сойдем на берег, погуляем, а эти
мерзкие танцоры там и останутся, и тогда на корабле станет гораздо лучше,
приятнее.
довольства, разлитого во всем теле; потянулся, зевнул, по-кошачьи
перекатился с боку на бок и даже как-то гортанно заурчал от удовольствия. Он
вернулся к себе в каюту перед самым рассветом, вполне пристойно, без шума,
но и без лишней осторожности, вовсе не как виноватый; дядя не спал, но не
задавал никаких вопросов, только попросил стакан воды. А сейчас он тихо спит
глубоким сном, лицо спокойное, умиротворенное, морщины разгладились, кожа,
отливающая восковой желтизной, кажется совсем холодной. Охваченный внезапным
испугом, Иоганн приложил ладонь к губам старика, к ноздрям - дышит ли? -
потом к груди - не остановилось ли сердце? - Рука его дрожала.
ничего не ответил, опять закрыл глаза. Иоганн неуверенно ждал новых
признаков жизни, силился вспомнить свои обещания, подавить досаду,
нетерпение, страх перед этим полутрупом... ну что бы ему испустить дух - и
кончилась бы эта гнусная история!
умыть и накормить завтраком? Или после?
Мережковский Дмитрий
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Флинт Эрик
Сапковский Анджей
Каменистый Артем