Чтение 128–й страницы книги ~Долгий путь в лабиринте~

- Молодец, - сказал он. - Получишь награду: медаль и деньги.
Повышать в должности не буду - ты на месте, хорошо делаешь свое дело.
Теперь иди!

Оставшись один, Мюллер вернулся к документам, взял фотографии
недавнего постояльца "Кайзерхофа", доставленные из управления
пограничной полиции. Имя, конечно, вымышленное, как и гражданство
Швейцарской конфедерации. Это русский, кадровый русский разведчик.
Можно только догадываться, какими связями оброс он здесь, в Германии,
сколько успел сделать за десятилетия работы на Западе!..

Вошел адъютант, положил на стол пакет. Там было заключение
судебно-медицинской экспертизы. Целленлейтор был убит без применения
огнестрельного оружия. Ему нанесли удар в горло, сильный удар,
порвавший хрящи гортани и сместивший шейные позвонки. К акту экспертов
был приложен рентгеновский снимок.

Мюллер долго рассматривал снимок. Казалось, силился что-то
припомнить.

Вот он позвонил. Секунду спустя позвонил снова, несколько раз
подряд. Вбежал встревоженный адъютант.

- Дело о нераскрытом убийстве двух работников СД, мужчины и
женщины!

Адъютант вопросительно посмотрел на шефа.

- Весна 1939 года... Они были убиты в собственном коттедже, дом
сожжен после взрыва газа! - Мюллер почти кричал. - Быстрее
поворачивайтесь!

Папки с документами были принесены. Шеф гестапо стал торопливо
листать бумаги. Вскоре нашел нужное - пачку рентгенофотографий трупа
Бориса Тулина.

Да, он не ошибся. Оба раза применялся тот же прием: удар в горло,
косой удар спереди, слева. Будто действовала одна рука.

2

В эти минуты за пятьдесят с лишним километров от Берлина, в
местечке со странно звучащим для русского уха названием - Кляйн-Махно,
умирал старый чекист Кузьмич.

Он был без сознания. Все силы ушли на то, чтобы покинуть отель,
ставший ловушкой, когда внезапно осложнилась болезнь, выбраться из
него и в течение часа пробыть на вокзале - не впасть в беспамятство,
дождаться, чтобы подъехал почтовый грузовичок с двумя немецкими
антифашистами.

С тех пор он почти не приходил в себя - метался в жарком
чахоточном огне, сжигавшем остатки легких...

Сейчас он затих, вытянулся на своем ложе в пустом подземном
гараже домика на самом краю поселка, лишь изредка вздрагивал, ловя
воздух широко открытым ртом.

Те, кто сидел у изголовья, ничем не могли помочь. Не смели
вызвать врача. Один из них, шофер почтового грузовика, понимал, что
это конец: семь лет назад он потерял мать, скончавшуюся от
туберкулеза, ее последние часы были такими же, что и у человека,
лежащего сейчас на сдвинутых вместе ящиках из-под маргарина... Второй
еще на что-то надеялся, шептал Кузьмичу ободряющие слова... Он был
руководителем небольшой группы подпольщиков и радистом, как Эссен.

Послышались осторожные шаги. Подпольщики встали у выхода, подняли
обрезки водопроводной трубы - единственное свое оружие.

Вошел Энрико. Эти последние дни он навещал Кузьмича лишь
урывками: после того как отделение Тилле было передано абверу, работы
прибавилось - группа готовилась к переезду на побережье Черного моря.

Он молча подсел к лежащему, взял его руку.

В следующую секунду он вскрикнул, сорвал фонарь, висевший на
вбитом в стену гвозде, приблизил свет к лицу Кузьмича.

Широко раскрытые глаза старика неподвижно глядели в потолок.
Полотенце, которое несколько минут назад положили ему на лоб, валялось
на полу под изголовьем.

Глубокой ночью вернулись оба немца. Два с половиной часа назад
они отправились в лес и вот теперь закончили работу и пришли.

- Надо бы обыскать карманы, - сказал радист.

Ответа не последовало, и он, передав лопату товарищу, осмотрел
одежду Кузьмича, снял часы с его руки. Все это было вручено Энрико.

- Дайте огня!

Второй подпольщик достал зажигалку. Вспыхнул крошечный огонек.
Энрико сжег документы Кузьмича.

Покойного завернули в серое байковое одеяло. Немцы приготовились
взять его.

- Я сам, - сказал Энрико.

Он поднял Кузьмича на руки, направился к выходу.

На воле было безветренно. Шел снег. Крупные рыхлые хлопья
неслышно ложились на землю.

Вскоре они дошли до леса, еще через полчаса оказались у вырытой
могилы - комья земли на ее краю уже только угадывались под снегом.

Энрико стал на колени, осторожно опустил свою ношу. Откинул край
одеяла и поцеловал Кузьмича в лоб, в отвердевшие на морозе губы.

Немцы были сзади, шагах в десяти. Ждали, чтобы Энрико простился с
товарищем, выплакался наедине.

Но Энрико стоял перед Кузьмичом и молчал.

Наконец поднялся с колен, побрел в сторону, остановился у
деревьев на краю поляны.

Он слышал за спиной шорох шагов подпольщиков, тяжелое прерывистое
дыхание.

Потом застучали лопаты о грунт, стала сыпаться земля.

Он обхватил древесный ствол и заплакал, уткнув лоб в шершавую
холодную кору.

Обернулся, когда все смолкло.

Ничто не указывало на то, что несколько минут назад здесь
погребли человека. Разве что снег у подножия толстого бука лежал
комьями, а не пеленой, как на всей поляне. Но снегопад продолжался, к
утру должен был скрыть и этот последний след.

- Мы заметим место, - сказал радист. - В первый же сеанс связи я
передам в Центр...

Энрико кивнул.

- Мы всегда будем помнить о нем, товарищ...

Энрико вынул из кармана часы Кузьмича.

- В память о нем, - сказал он, передавая часы радисту.

- Я сохраню их, - проговорил руководитель подпольщиков. - Если
уцелею, верну его родственникам, когда они приедут в новую Германию.

"Если уцелею..." Радист понимал, что у него очень мало шансов
выжить. Гестапо уже ищет владельца коттеджа в Бабельсберге, у любого
шпика имеется его фотография. Отныне он обречен на нелегальное
существование. А это трудно, почти невозможно в нацистском рейхе, где
едва ли не каждый второй человек - агент или осведомитель полиции.

Знал это и Энрико.

- Есть ли надежное убежище? - спросил он.

- Пока поживу у него. - Радист кивнул на товарища. - Долго
нельзя: он с семьей...

- Что-нибудь придумаем, - сказал второй. - Семья есть семья, но
мы знали, на что шли. Не беспокойтесь, товарищ. Рискуем не больше, чем
вы... Давайте думать о работе.

Энрико вспомнил слова, сказанные Кузьмичом на одной из последних
встреч. Вот и пришло время, когда он все должен взять на себя.

ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ ГЛАВА

Утро и первую половину дня адмирал Вильгельм Канарис провел в
своем кабинете, изучая все то, что относилось к деятельности нового
отделения, переданного абверу из СД.

В ту минуту, когда на совещании у Гитлера было принято решение,
чтобы отделение штандартенфюрера Тилле сменило хозяина, он подумал,
что у Гиммлера и Гейдриха не получилось с работой по этому
направлению. Передача отделения в военную разведку - ловкий ход: РСХА
избавляется от малоперспективного дела, более того, взваливает его на
плечи своего давнишнего конкурента. Такое бывало, и не один раз.

Но сейчас, листая бумаги, он все больше убеждался, что поспешил с
выводами. Судя по документам, отделение действовало активно. Все, что
оно осуществило - от поисков и вербовки нужных людей до подготовки
агентуры и заброски ее на Кавказ, - все было сделано квалифицированно,
в хорошем темпе. И вот итог: в нефтяном центре противника осели и
действуют несколько групп...

Так почему же их передали в абвер, эти группы и само отделение?
Как объяснить, что с таким предложением выступил Геринг, который
последнее время вообще стоял в стороне от всего, что касалось
деятельности секретных служб? Вот и Гиммлер с Гейдрихом не очень-то
защищали свои права. Гейдриха еще можно понять - у него кроме РСХА
полно дел в Богемии и Моравии, где с началом восточного похода все
больше накаляется обстановка. Ну а Гиммлер? Достаточно было его
твердого "нет", и фюрер никогда не пошел бы против воли "железного
Генриха".

Канарис прошелся по кабинету, мягко ступая по толстому ковру,
постоял у военной карты с нанесенной обстановкой. Пунктир крохотных
голубых флажков причудливо изгибался, образуя линию фронта в России.
До Кавказа было еще очень далеко...