шек. А эта оскорбительная фамильярность, эта бесцеремонность!.. Марк был
по духу аристократом: его нисколько не прельщало смешение со стадами
"иудео-азиатов" (так он их называл, осел этакий). После первого увлече-
ния он отступает; его обуревают противоречивые чувства, - среди них
есть, пожалуй, и вполне естественные, есть и определенно ложные, но он
над ними не задумывается: уж таковы его чувства и таков он сам. Диктату-
ра отечества или диктатура пролетариата - он видит и тут и там лишь ти-
ранию: можно ли выбирать между двумя видами безумия, двумя крайними ре-
шениями? И в сердце его еще нет той человечности, той щедрости, когда
принимаешь решение в пользу народа - даже во вред себе. Чтобы сделать
выбор, ему нужно прежде всего разобраться. И уж, конечно, не Питан и его
товарищи помогут ему в этом! Питан, разумеется, без всяких колебаний
расположился на новом плоту, но его доводы так туманны, что они скорее
отталкивают юного Ривьера, чем привлекают его; это какой-то мистический
восторг перед катастрофой и разрушением, ликующий пессимизм, упоение
жертвой...
тот, кому нечего терять! Мне же надо отстоять великие ценности: свое я,
свой ум, свою будущность, свою добычу... Когда я завладею всем, что мне
причитается, когда я все увижу и все изживу, тогда!.. Пожертвовать собою
при свете дня... Да, может быть... Но во мраке, с завязанными глазами?..
Спасибо, друг! Жертва кротов - это не для меня. "Царство пролетариа-
та"... Нашел светоч!.."
деть ее без маски. Чтобы подзадорить ее, он говорит в ее присутствии чу-
довищные глупости... Она будто не слышит, и камень падает в пустоту. А
Марку становится стыдно от того, что он наговорил. Значит, эта женщина
ни о чем не размышляет?.. Мыслить - это всегда было для Марка чем-то
вроде приступа крапивной лихорадки, раздражения кожи. Облегчение получа-
ешь, только почесавшись, потершись о других. Мышление всегда было для
него равносильно атаке. Мыслить - значит метнуть своей мыслью в другого,
обрушиться на него. Пусть она войдет в него - все равно как: с его сог-
ласия или силой?.. Аннета же, казалось, была равнодушна к тому, что и
как думают другие...
ли - это своего рода ростки. Пусть спокойно набираются сил! Если они вы-
растут до времени, первые же заморозки убьют их. Вокруг нее - в этих ду-
шах - еще царит зима. Не время еще им пробудиться от спячки. Она заглу-
шает муки, боль сомнений. Преждевременное пробуждение будет пагубным для
таких душ.
Перрэ. Он увлечен спором с товарищем. Он получил на несколько дней от-
пуск и приехал домой, измученный, озлобленный. Все, чего он насмотрелся
на фронте, все, что он застал в тылу, - расточение жизней, расточение
ценностей, развеянные иллюзии, разложившийся семейный очаг, его дочь,
ставшая проституткой, женщины, которые кутят на деньги, заработанные на
фабриках смерти и тотчас пущенные на ветер, - все это наполняет его зло-
бой и гневом на товарищей и начальников, на весь мир. Но он с каким-то
бешеным упрямством продолжает твердить: "До конца!" В ответ на доводы
своего товарища-анархиста, который смеется над ним и старается переубе-
дить его, он кричит:
ло, что ли, у меня горя? Какой будет толк, если ты, дурень, даже дока-
жешь мне, что нас всех околпачили, что отечество, как и все остальное,
отвратительная ложь, что нас убивали зря? Во что же мне верить? Я уже не
верю в революцию. Я не верю в религию. Я не верю в человечество (это еще
глупее и еще более плоско, чем все остальное!). Но если у меня отнимут и
отечество, за что же мне ухватиться, скажи? Остается только одно: пуля в
лоб!
товать с жизнью, чтобы жить. Марк не плутует. Но юность жаждет жить на-
перекор всему, и вот он вкупе со своими товарищами - анархистами, дада-
истами - мстит безудержной, бесшабашной насмешкой над всем существующим,
доводит смешное до бредового, до последних границ нелепости; он мстит за
убийственное бессилие ума, предпочитая ему заумь...
влияниям (в этом-то он готов поклясться!), не испытывает ни малейшей
потребности ни нападать, ни защищаться. Она ничего не критикует. Не за-
тевает тяжбы с чужими мыслями. У нее есть собственные мысли, есть разум,
есть дом, и она держится за них. Она выстроила для себя фундамент... На
чем?
мышляет распространить ее на весь мир. Поле ее зрения заполнено одним
делом, трудным, точно отграниченным. Она не занимается решением траги-
ческой загадки, над которой бьется мир. Эта загадка и эта трагедия сво-
дятся для нее к задаче, которая стоит перед ней, которую она сама себе
поставила: спасти завладевшее ею священное чувствоДружбу... Нет, не
то!.. Спасти двух друзей, с судьбой которых сплелась ее судьба. Она не
смешивает ее с судьбой других людей. У нее свой удел, данный ей роком, и
она довольствуется им. Она всецело отдается ему. Чтобы ответить на обра-
щенный к ней зов, она готова преступить все чтимое людьми, любой челове-
ческий закон: в ней говорит закон высший...
чайшая Революция человечества.
чем кого бы то ни было. Ведь Марк, несмотря на свое желание сблизиться с
ней, по своей привычке к самообороне всегда старался задеть чувства, ко-
торые предполагал в Аннете: он подчеркнуто и оскорбительно глумился над
пацифизмом, который приписывал ей.
этим она занята. Это слишком далеко! Она держит в своих руках руки двух
людей, которые положились на нее и которых ей предстоит соединить. Это
не идеи. Это жизнь - их и ее жизнь. Да, на карту поставлена и ее жизнь.
Безрассудная игра! Если слушаться ума - да. Но у сердца есть свой ум. И
сердце сказало свое слово.
дела. Марк случайно заговорил при "ней о русских революционерах, живших
во Франции, о том, что союзники отказывают им в паспортах, лишая их воз-
можности вернуться на родину и занять свое место в борьбе. И тем не ме-
нее они уезжают. Говорят также, что французские противники войны, живу-
щие в Швейцарии, поддерживают разными обходными путями тайные сношения
со своими товарищами во Франции. В сети проволочных заграждений, которые
зажимают и душат французскую мысль, некоторые узлы подались, и через них
еще каплями просачивается жизнь: письма и газеты уходят и приходят через
эти мышиные лазейки на границе. В руках Питана сосредоточились нити этой
рискованной игры, которая ничем не угрожает только хозяевам жизни: ведь
не этими вольными речами можно пробить забетонированные уши и толстый
панцирь великого ящера - вооруженной нации. Они лишь подогревают иллюзии
у тех, кто, влача цепи, все еще пытается уверить, что они свободны. Ан-
нета запомнила фамилию Питана. Надо будет с ним поговорить. Но не Марка
она попросит устроить эту встречу.
тельные и тайные совещания с Жерменом. Она принесла ему живую весточку
от друга, его невидимое присутствие. Они вместе изучали смелый план. Ан-
нета не делится с Жерменом своими сомнениями. Пока она еще не видит ни-
чего реального. Но пусть Жермен остается в неведении. В данную минуту
важно подстегнуть в нем волю к жизни, вырвать у него согласие на отъезд:
как ни мало сулит перемена климата, это последний шанс, и его необходимо
использовать. Жермен тянет; он хотел бы уехать накануне решительного ша-
га, когда успех будет обеспечен. Пока их план все еще неясен. Нужен весь
эгоизм страсти, чтобы не замечать смертельной опасности, которую Жермен
навлекает на Аннету и своего друга. А если бы он и видел ее, то не гла-
зами живого человека: ведь он уже наполовину мертвец. Ради успокоения
Жермена Аннета старается создать видимость подготовки к осуществлению
сомнительной затеи. Через Марселя Франка она добивается некоторых льгот
для молодого австрийца. Францу по болезни разрешают жить вне лагеря. Ему
даже разрешают поселиться в городе, где надзор не так строг, якобы для
занятий, представляющих интерес для французского искусства. Некоторым
военнопленным давались льготы во время войны, и это было не таким уж
редким исключением. Какой-нибудь берлинский приват-доцент живет же себе
на воле, без всякого надзора, в одном из городов Центральной Франции. А
шестьдесят интернированных немцев, до войны занимавших видное положение,
живут в Карнаке, в приличном пансионе, вместе с женами или любовницами,
и пользуются полной свободой на территории в сто гектаров. После первых
лет войны, когда озлобление к врагу притупилось, с военнопленными в не-
которых местах свыклись: они понемногу вошли в нормальную колею провин-
циальной жизни; по молчаливому соглашению устанавливается новый порядок,
и надзор за пленными почти уже не ощутим. Для Франца такое положение
очень выгодно. Жермен считает, что это первые вехи на пути к освобожде-
нию.
Аннета уверяет его, что медлить больше нельзя, что надо поселиться в
Швейцарии: ведь ему придется приютить Франца после побега. Жермен слуша-
ет ее недоверчиво:
бы непростительно втереть очки умирающему, сплавить его отсюда, усыпить
несбыточными надеждами.
Маккарти Кормак
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Майер Стефани
Конан-Дойль Артур
Акунин Борис