бабушки каким-то коротким и колючим.
об этом миссионер, сейчас он снова был бы жив.
меня начались боли, я плачу. Плачу не о себе - просто мне вдруг
вспомнилось, как Трорб улыбнулся и помахал мне на рассвете, отправляясь
с братьями на охоту.
думать ни о ком другом.
еще не забыла, как вырастить ребенка. Я еще многое могу рассказать и
многому научить. И я сохраню в нем память о тебе.
говорит бабушка. - Когда мы стареем и дряхлеем, воспоминания детства
встают перед нами яснее всего.
избегая встречаться глазами с бабушкой.
хочу видеть его... каждый день... видеть, как он играет и растет.
была едва ли старше Рауля?
декламирую, избегая напевного речитатива, как учила меня бабушка, когда
я сама была чуть старше Рауля:
пергамент.
следующей неделе, через год или через десять лет, чтобы испытать счастье
сейчас?
нежностью голоса умеряя грубость слов. - Ты собирала зелень семьдесят
четыре весны и будешь собирать ее еще весен семьдесят.
ее. - Суть в том, что важно пойти с детьми сейчас, в лучах сегодняшнего
весеннего заката, чтобы собрать зелень быстро, к сегодняшнему обеду. Я
приготовила твое любимое блюдо.
созрел!
набрали полный котел. Ступай же, собери весенней зелени, чтобы добавить
в суп. Возьми малыша и возвращайся до темноты.
разорвался. Беги же.
ночь заслонили солнце, и сквозь прозрачную стенку кокона видны сияющие
звезды. Голоса не стихают. Видения не угасают. Это совсем не похоже на
сон. Это шквал видении и звуков, тысячи голосов сливаются в едином хоре,
и каждый взывает ко мне, жаждет быть услышанным. До сих пор я не помнил
материнского голоса. Когда рабби Шульман кричал на Старой Земле
по-польски и молился на идише, я понимал не только его слова, я понимал
его мысли.
теплой стены кокона, прижимая меня к себе. Хронометр показывает, что
период сна в этом районе Звездного Древа почти закончился и уже через
час листья переместятся, чтобы впустить в кокон свет солнца.
глубине сознания, как вспышки в глазах после удара по голове. Я ловлю
себя на том, что весь напружинен, кулаки сжаты, зубы стиснуты, жилы на
шее вздулись, словно я сражаюсь с ураганным ветром или приступом боли.
вокруг меня едким ореолом. - Нет, Рауль, расслабься. Ты чрезвычайно
чувствителен к этому, милый. Я так и думала. Расслабься - и голоса
стихнут. Не держи их. Ты можешь этим управлять, милый. Ты можешь
слушать, когда захочешь, и заставить их умолкнуть, когда потребуется.
Бродяги-"ангелы".
Боже мой...]
в нашу деревню на Кум-Рияде идут войска Священной Империи. Наша деревня
- далеко от городов, далеко от шоссе, далеко от воздушных трасс, даже от
караванных путей, пересекающих каменистую пустыню и Пылающие Равнины, -
и то далеко.
совсем как раскаленные угли. Отец говорит, они летают выше воздуха.
Вчера деревенское радио приняло приказы имама из Аль-Газали, а он слышал
по телефону из Омара, что все, кто живет в оазисах Плоскогорий и
Пылающих Равнин, должны выйти из своих домов и чего-то ждать. Отец ушел
на собрание мужчин в нашей глинобитной мечети.
Наш деревенский поэт Фарид уд-Дин Аттар ходит от одного к другому, он
пытается успокоить нас стихами, но даже взрослым - и то страшно.
убьют неверные. Деревенское радио не смогло связаться с мечетью ни в
Аль-Газали, ни в Омаре. Папа думает, что радио опять сломалось, а мулла
- что неверные уже убили всех к западу от Пылающих Равнин.
сестренка хотят убежать, но отец велит им остаться. Я слышу крики. Я
смотрю на небо и жду, когда опять покажутся корабли неверных. Когда я
опускаю взгляд, исполнители воли муллы выходят из-за нашего дома,
вставляя в свои винтовки новые магазины. У них суровые лица.
Аллаха.
высоко-высоко в зените плывут с востока на запад.
сознанием касаюсь одного из них... они ярче и отчетливее, чем мои
собственные воспоминания.
языки... английский, идиш, польский, фарси, тамильский, греческий,
китайский... но еще и язык их сердец. Душу их памяти.
уникальная комбинация воспоминаний и личности, которую мы проносим через
жизнь... когда жизнь уходит, душа умирает тоже. Остается лишь то, что мы
оставили в памяти тех, кто любил нас.