не было, расположился лагерем и укрепился большой отряд французских войск.
городок, вся равнина, как пруд, который выкачивают, освобождалась от воды,
стекавшей к морю по ее естественному наклону, и некоторые более возвышенные
точки этой местности уже выступали над водной гладью, как после Великого
потопа.
тины. По мере того как ветер сдувал туманную пелену, расстилавшуюся над
равниной, глазам открывалось печальное зрелище: около пятидесяти всадников,
вязнувших в грязи, тщетно старались добраться либо до городка, либо до
холма.
трубы.
французское знамя, величаво реявшее в воздухе.
обе стороны в знак радости принялись палить из мушкетов.
вокруг; равнина местами подсохла, и можно было различить узкую дорожку,
проложенную по гребню возвышенности.
что под зыбким слоем тины лежит мощеная дорога, ведущая кружным путем к
холму, где расположились французы. Он также определил, что жидкая грязь
покроет копыта коней, дойдет им до половины ноги, даже, может быть, до
груди, но все же лошади смогут двигаться вперед, поскольку ноги их будут
упираться в твердую почву.
поэтому других охотников не нашлось, и он один отправился по опасной дороге,
оставив Реми и Диану на попечение офицера.
всадник. Но если Анри хотел найти путь от поселка к лагерю, то этот
неизвестный, видимо, задумал проехать из лагеря в поселок.
поднимавшие руки к небу и, казалось, умолявшие неосторожного всадника
вернуться.
и вскоре убедились, что их задача менее трудна, чем они опасались и чем
прежде всего за них опасались другие.
балкой водопровода и, словно по заданию, смывавшая грязь с дорожного
настила, который виднелся уже сквозь эту более прозрачную воду и который
инстинктивно нащупывали лошадиные копыта. Теперь всадников разделяли
каких-нибудь двести шагов.
на котором развевалось белое перо.
лошадей галопом друг к другу. И вскоре под восторженные клики зрителей с
насыпи и с холма они нежно обнялись и долго не размыкали объятия.
гвардейцы, дворяне-гугеноты и дворяне-католики, - все хлынули к дороге, на
которую первыми ступили два брата.
самой дороге, где они думали найти смерть, три тысячи французов вознесли
благодарность небу и закричали: "Да здравствует Франция!"
"Да здравствует адмирал!" - ибо не кто иной, как герцог Жуаез спас нам жизнь
в эту ночь, а сегодня утром даровал нам великое счастье обняться с нашими
соотечественниками.
выступили слезы. Они обменялись несколькими словами.
опознали его самого. Лошадь тащила за собой тело всадника, нога которого
застряла в стремени, а голова была под водой.
к своим людям, он громко объявил:
только вода спадет, на нас будет произведено нападение. Нам надо окопаться
здесь, пока мы не получим продовольствия и достоверных известий.
Лошадей кормили последний раз вчера около четырех часов, они, несчастные,
подыхают с голоду.
с людьми?
есть то же, что и лошади.
поговорить с тобой наедине.
меня и жди меня там.
спрячьтесь в помещении, которое я подыщу. Не следует, чтобы кто-нибудь видел
вашу госпожу. Сегодня вечером, когда все заснут, я соображу, как обеспечить
вам большую свободу.
кавалеристов, с прибытием Жуаеза ставший всего-навсего исполнителем
распоряжений адмирала.
вступил со своими частями в поселок, разместил людей и дал строгие приказы,
которые должны были воспрепятствовать какому-либо беспорядку.
несколько бочек пива и вина, найденных в погребах, были по его распоряжению
отданы раненым, а сам он, объезжая посты, подкрепился на глазах у всех
куском черного хлеба и запил его стаканом воды. Повсюду солдаты встречали
адмирала как избавителя возгласами любви и благодарности.
только фламандцы сунутся сюда, я их разобью наголову, и даже - богом клянусь
- я их съем, так как голоден как волк, а это, - шепнул он Анри, швырнув
подальше кусок хлеба, который он только что притворно ел с таким восторгом,
- пища совершенно несъедобная.
очутился во Фландрии. Я был уверен, что ты в Париже.
тебе во Фландрию.
страстью стала отныне неизбывная печаль.
дурную женщину.
твари земные преступают волю божью и становятся человекоубийцами и палачами,
что в равной степени осуждается церковью. И когда от избытка добродетели
человек не считается со страданиями ближнего, это - варварское изуверство,
это отсутствие христианского милосердия.
И повторяю, что это - дурная женщина, и даже обладание ею, как бы ты его ни
желал, не стоит тех страданий, которые ты испытал из-за нее. И - бог ты мой!
- это как раз тот случай, когда можно воспользоваться своей силой и властью,
воспользоваться для самозащиты, а отнюдь не нападая. Клянусь самим дьяволом,
Анри, скажу тебе, что на твоем месте я бы приступом взял дом этой женщины, я
бы взял ее себе, как ее дом, а затем, когда, по примеру всех побежденных
людей, становящихся перед победителем такими же смиренными, какими они были
яростными до борьбы, она бы сама обвила руками твою шею со словами: "Анри, я
тебя обожаю!", - тогда бы я оттолкнул ее и ответил ей: "Прекрасная сударыня,
теперь ваша очередь, я достаточно страдал, теперь пострадайте и вы".
он.
преступлением, но что я считаю актом справедливого возмездия.
ты не влюблен. Но прошу вас, господин адмирал, перестанем говорить о моем
любовном безумии и обсудим военные дела!
сведешь с ума.