восстановите, пожалуйста, по возможности точно, что именно она
вам говорила.
которому она больше не видела, единственным по высоте
неподдельности, и сказала, что если бы на конце земли еще раз
замаячило видение дома, который она когда-то с вами делила,
она ползком, на коленях, протащилась бы к его порогу откуда
угодно, хоть с края света.
неприкосновенное, припомните, когда, при каких обстоятельствах
она это сказала?
вытряхнуть ковер.
откидывалась, высоко взмахивая руками, как на качелях, и
отворачивалась от летевшей пыли, жмурилась и хохотала? Не
правда ли? Как я знаю ее привычки! А потом вы стали сходиться
вместе, складывая тяжелый ковер сначала вдвое, потом вчетверо,
и она шутила и выкидывала при этом разные штуки? Не правда ли?
Не правда ли?
смотреть в разные стороны. После некоторого молчания
Стрельников подошел к Юрию Андреевичу. Ловя его руки и
прижимая их к груди, он продолжал с прежней торопливостью.
сокровенное. Но если можно, я еще расспрошу вас. Только не
уходите. Не оставляйте меня одного. Я скоро сам уйду.
Подумайте, шесть лет разлуки, шесть лет немыслимой выдержки.
Но мне казалось, -- еще не вся свобода завоевана. Вот я ее
сначала добуду, и тогда я весь принадлежу им, мои руки
развязаны. И вот все мои построения пошли прахом. Завтра меня
схватят. Вы родной и близкий ей человек. Может быть, вы
когда-нибудь ее увидите. Но нет, о чем я прошу? Это безумие.
Меня схватят и не дадут оправдываться. Сразу набросятся,
окриками и бранью зажимая рот. Мне ли не знать, как это
делается?
18
долгое время Юрий Андреевич не заметил, как заснул, едва
только растянулся на постели. Стрельников остался ночевать у
него. Юрий Андреевич уложил его спать в соседней комнате. В те
короткие мгновения, когда Юрий Андреевич просыпался, чтобы
перевернуться на другой бок, или подтянуть сползшее на пол
одеяло, он чувствовал подкрепляющую силу своего здорового сна
и с наслаждением засыпал снова. Во второй половине ночи ему
стали являться короткие, быстро сменяющиеся сновидения из
времен детства, толковые и богатые подробностями, которые
легко было принять за правду.
итальянского взморья вдруг оборвалась, упала на пол и звоном
разбившегося стекла разбудила Юрия Андреевича. Он открыл
глаза. Нет, это что-то другое. Это, наверное, Антипов, муж
Лары, Павел Павлович, по фамилии Стрельников, опять, как
говорит Вакх, в Шутьме волков пужая. Да нет, что за вздор.
Конечно, картина сорвалась со стены. Вот она в осколках на
полу, -- удостоверил он в вернувшемся и продолжающемся
сновидении.
долго. Он не сразу сообразил, кто он и где, на каком он свете,
поздно. Надо одеваться. Он, наверное, уже встал, а, если нет,
подыму его, кофе заварю, будем кофе пить".
Юрий Андреевич, не торопясь, оделся и зашел в соседнюю
комнату. На столе лежала военная папаха Стрельникова, а самого
его в доме не было. "Видно, гуляет", -- подумал доктор. "И без
шапки. Закаляется. А надо бы сегодня крест на Варыкине
поставить и в город. Да поздно. Опять проспал. И так каждое
утро".
колодцу за водою. В нескольких шагах от крыльца, вкось поперек
дорожки, упав и уткнувшись головой в сугруб, лежал
застрелившийся Павел Павлович. Снег под его левым виском
сбился красным комком, вымокши в луже натекшей крови. Мелкие,
в сторону брызнувшие капли крови скатались со снегом в красные
шарики, похожие на ягоды мерзлой рябины.
* Часть пятнадцатая. ОКОНЧАНИЕ *
1
восемь или девять последних лет его жизни перед смертью, в
течение которых он все больше сдавал и опускался, теряя
докторские познания и навыки и утрачивая писательские, на
короткое время выходил из состояния угнетения и упадка,
воодушевлялся, возвращался к деятельности, и потом, после
недолгой вспышки, снова впадал в затяжное безучастие к себе
самому и ко всему на свете. В эти годы сильно развилась его
давняя болезнь сердца, которую он сам у себя установил уже и
раньше, но о степени серьезности которой не имел
представления.
фальшивого из советских периодов. Он исхудал, оброс и одичал
еще более, чем во время своего возвращения в Юрятин из
партизанского плена. По дороге он опять постепенно снимал с
себя все стоящее и выменивал на хлеб с придачею каких-нибудь
рваных обносков, чтобы не остаться голым. Так опять проел он в
пути свою вторую шубу и пиджачную пару, и на улицах Москвы
появился в серой папахе, обмотках и вытертой солдатской
шинели, которая превратилась без пуговиц, споротых до одной, в
запашной арестантский халат. В этом наряде он ничем не
отличался от бесчисленных красноармейцев, толпами наводнивших
площади, бульвары и вокзалы столицы.
красивый крестьянский юноша, тоже одетый во все солдатское,
как он сам. В таком виде они появлялись в тех из уцелевших
московских Гостиных, где протекло детство Юрия Андреевича, где
его помнили и принимали вместе с его спутником, предварительно
деликатно осведомившись, побывали ли они после дороги в бане,
-- сыпной тиф еще свирепствовал, -- и где Юрию Андреевичу в
первые же дни его появления рассказали об обстоятельствах
отъезда его близких из Москвы за границу.
избегали случаев являться в гости в единственном числе, когда
нельзя молчать и надо самим поддерживать беседу. Обыкновенно
они двумя долговязыми фигурами вырастали у знакомых, когда у
них собиралось общество, забивались куда-нибудь в угол
понезаметнее и молча проводили вечер, не участвуя в общем
разговоре.
доктор в неказистой одежде походил на искателя правды из
простонародья, а его постоянный провожатый на послушного,
слепо ему преданного ученика и последователя. Кто же был этот
молодой спутник?
2
проехал по железной дороге, а первую, гораздо большую, прошел
пешком.
лучше того, что он видел в Сибири и на Урале во время своего
бегства из лесного плена. Только тогда он проходил через край
зимою, а теперь в конце лета, теплою, сухою осенью, что было
гораздо легче.
неприятельского похода, поля покинуты и не убраны, да это в
самом деле были последствия войны, войны гражданской.
обрывистого высокого берега реки. Река, текшая навстречу Юрию
Андреевичу, приходилась ему справа. Слева широко, от самой