холопов, поворачивают коней. Через час, развьючив поклажу, уносят добро
назад, в терема. Окинф с прочими сидит под стражей, город - радостный - в
руках москвичей и переяславской рати. Юрий без шапки, рассыпая рыжие
кудри, под крики толпы едет шагом по городу, машет рукой, улыбаясь во весь
рот направо в налево. Радость переполняет его, он весь сейчас из одной
радости, из одного ликования. Ну каким же умным оказался отец! Ну какие же
они все славные! Ну какой же город, какой собор, какая чаша воды за
валами! А терема, а толпы народа, а торг! Отсюда он, пока будет жив, не
уйдет! Единственное, что нарушает счастье Юрия в ближайшие дни, - строгий
наказ отца, которого невозможно было ослушаться; отпустить всех
захваченных бояр великого князя Андрея с их дружиною, не чиня им никаких
обид, воротив коней и оружие. Сам бы Юрий ни за что этого не сделал,
сгноил бы захваченных в яме. Но по отцову слову пришлось отпустить.
в думе и в войске, даже Федор, вызванный через дружинника, получает место
в охране дворца, хоть и не прежнее, но и не самое низкое. Юрий принимает
его милостиво, и Федор наконец уверяется, что, по крайности, почти ничего
не потерял во всей этой замятне, когда, рискуя головой, исполнял последнюю
службу покойного князя Ивана.
были в страшном гневе. Но ежели Андрей, как великий князь, попросту не
пожелал считаться с волей покойного и послал своих бояр на Переяславль, то
положение Михаила оказалось труднее. Собрать рать и пойти на своего
союзника и друга князя Данилу? Зачем? Чтобы Андрей смог без хлопот
получить Переяславль? Поддержать Данилу, самому вовсе отказавшись от
города? Ему оставалось ждать событий и хранить мир. И мать, великая
княгиня Оксинья, сказала:
Переяславля, а Даниле навряд усидеть, ратной силы недостанет. (Про
посольство Данилы Московского в Орду не знали еще ни она, ни Андрей
Городецкий.)
задержаться, заключая мир со свеей. Увидя своих, с соромом изгнанных из
Переяславля бояр, он рвал и метал. Не задумавшись дня, Андрей велел
собирать полки, послал гонцов в Ростов и в Тверь, к Михаилу. Но из Твери
пришел ответ, что тверской князь, поскольку Переяславль дан Даниле по
завещанию, ратей своих на московского князя не пошлет. А Константин
Борисович Ростовский без тверского князя тоже не решался начать войну (а
быть может, и не хотел) и советовал просить помощи у хана. Оставалось одно
- идти в Орду.
отправился в Сарай жаловаться на брата и оспаривать незаконное завещание
князя Ивана. Потянулись томительные дни, недели, потом месяцы ожидания.
все не возвращался, прочно застряв в Орде. Тохта не говорил ни да ни нет.
Подоспели дела церковные, митрополит возвращался с Константинопольского
собора, и Андрею пришлось хлопотать о новых ярлыках для служителей церкви,
о жалованье церковном: праве церкви не платить со своих доходов ордынского
выхода, - без конца дарить и дарить татарских вельмож и самого царя. А меж
тем из Москвы тоже шли и шли подарки в Орду, и хан Тохта, принимая своего
русского улусника, оглядывал его бесстрастным взглядом и, угощая
бараниной, привозными винами, сластями и виноградом, гадал: так ли прочно
сидит на столе своем князь Андрей, чтобы уже перестать ему помогать и
избрать другого, тоже послушного, но более слабого князя? Или же он ослаб
и надо ему помочь, но так помочь, чтобы он не усилился слишком и не начал
гибельной войны на Руси и чтобы в любом случае - от силы ли чрезмерной или
от крайней слабости - не перестал платить ордынского выхода, русской дани
Орде?
животом, хан все не отпускал его на родину. Стояли наготове, без дела,
собранные дружины, томились ратники, воеводы потихоньку рассылали людей по
домам. Застыли реки, земля укрылась белою пеленой, и установился санный
путь. Скрипели и визжали на морозном снегу полозья, ползли обозы со снедью
и зерном из деревень в города. В Новгородской волости стояло тепло, снегу
не было и ожидали недорода.
княжеском терему, умер маленький бледный мальчик, оставшийся без матери,
наследный князь, внук Александра Ярославича Невского, князь костромской и
будущий князь городецкий, Борис Андреевич. Седые бояре сидели у постели
малыша, сновали бабки, мамки, лекари и знахарки, и вот - понадобился
только священник: отпеть и похоронить. Седой ветхий Давыд Явидович
потерянно глянул на Ивана Жеребца, на его склоненную воловью шею, в дикие,
уставившиеся на труп ребенка глаза:
княжича, все еще не понимая. Он мог взять меч и обратить в бегство десяток
ратников, мог ударом кулака свалить лошадь, порвать ременной аркан, мог во
главе дружины опрокидывать вражьи полки, под Ландскроной расшвыривал
шведов, проламывая клевцом вражьи головы в шеломах, - и был бессилен,
совсем бессилен здесь, перед этой тихою, беззвучной, на мягких ногах
детской смертью. Он с трудом разогнул шею, глянул на Давыда с
сумасшедшинкой, отмолвил хрипло:
последние февральские метели к князю Андрею, в Орду.
однако, съездил в Переяславль, к Юрию. Поглядел хозяйство, поругал сына
для прилику, так, чтобы носа не драл. Принимал бояр. Вспомнив, спросил про
Федора. Федора вызвали ко князю.
и Федоровых - сорока с малым лет. Расспросил, покивал головой. Спросил про
мать, про сестру. Узнав, что Параська пропала, огорчился, вздохнул.
глаза.
оглядывая Федора быстрым взором голубых беззастенчивых глаз. Тот понял
отца, встал, вышел, воротился, неся женскую кунью распашную шубу. Отец
одобрил, кивком головы, подарок.
он? Спрошу. Вот, Юрий, кто нам Переяславль подарил!
Данил Лексаныч выглядел уж очень нехорошо, а в чужого для себя князя Юрия
Федор не очень верил. Воротясь в этот день в Княжево, он долго убирал
коня, потом взошел, торжественно остановился у порога, развернул подарок:
Прикинь-ко!
проговорила Феня. - Не в наряде дак!
чеботов. Стала выше, стройнее. Усмехнулась, задумчиво щурясь, виднее стали
мелкие морщинки у глаз.
смог тогда, всю жизнь...
приобняв:
вишь...
себе за плечи. С той же горькой жалостью увидел близко тронутые сединой,
поредевшие волосы.
чести у боярина, бает...
справиться с собой, что-то запершило в горле. Закашлял и только прижал
сильнее. Она поняла без слов, пояснила:
у нее достала!
ушли из сердца. Правда, молодость ушла. А жизнь - кто ее измерит! Вон
старик Никанор все волочится, а ему уж не сто ли летов? А дядя Прохор
погиб, какой богатырь был! Умерла мать, а Олену, ее подругу, словно и годы
не берут. Жить еще долго нужно. Нужно поставить сына на ноги, быть может,
дождаться внуков, а то и правнуков. Княжеский дар, серебро и перстень, он
зарыл в землю на черный день. Может, скоро война, и тогда Козел по старой
злобе снова подожжет его хоромину, и снова, когда схлынет вражеская рать,