испытывался в шести клиниках одновременно.
дед и требовал, чтобы все было рассказано сначала. Сгорбившись, положив ногу
на ногу, задумчиво почесывал подбородок, выслушивал он очередные новости, и
характерное скептическое лицо никуда не торопящегося, очень старого человека
постепенно смягчалось, принимая удивленное, умиленное выражение.
сухой протокол беды, кончающейся смертью или выздоровлением, или ни тем, ни
другим. Но нечто фантастическое вдруг вспыхнуло в протоколе, который на
очередном "четверге" прочитал нам Селезнев - старый, опытный, давно ничему
не удивлявшийся хирург с седыми, длинными казацкими усами.
он поправится - рана была неопасная, в ногу. После первой операции он даже
написал родным, что теперь-то дело обязательно пойдет на поправку. Но когда
у него отрезали ногу и вместо облегчения открылись три новые болезни, он
стал понемногу готовиться к смерти. Он написал жене, простился и приказал
недолго горевать, а лучше поберечь меньшую дочку, родившуюся перед самой
войной. Он беспокоился: справились ли в колхозе с уборкой? Молодая женщина
заменила его, и хотя она была работящая, но болезненная, и, говоря с
врачами, он спрашивал уже не о себе, а о ней, о ее болезни. Наконец он
успокоился. Упрекать себя ему было особенно не в чем, а вот пожалеть есть о
чем! Да что толку жалеть, если жизни осталось уже от силы дней на пять?
сердился и говорил, что раз уже не сумели его вылечить, так оставили бы уж
лучше в покое!
впрыскивать пенициллин, - он почувствовал, что изнурительный озноб, от
которого все внутри ежеминутно трепетало и содрогалось, оставил его. В
руках, беспомощно лежавших вдоль исхудалого тела, появилась сила. Усталая
голова прояснилась, и впервые за много дней ему захотелось двигаться,
говорить, жить...
сказал, что ее нужно золотыми буквами высечь на мраморном обелиске и
поставить этот обелиск перед зданием нашего института, эта история, чтение
которой было встречено аплодисментами, была забыта через несколько дней.
Другие события заслонили ее, и о самом необычайном из них рассказал на
очередном "четверге" главный врач детской инфекционной больницы.
скарлатины, - сказал он, - и были свидетелями картины, которую смело можно
назвать "возвращением с того света".
дом, требуя, чтобы их прочитали. Они слетались со всех концов страны,
свернутые треугольниками, в самодельных конвертах - иные больше месяца
проводили в дороге. Они лежали вокруг меня на столе, на окнах, на диване, на
откидной крышке бюро - так что Андрей, вернувшийся в конце марта из
Сталинграда, сказал, что я "вписана" в этот эпистолярный пейзаж, как
шишкинские медведи в пейзаж соснового леса. Это были письма-просьбы,
письма-исповеди, письма-признания.
попадались письма, которые нельзя было читать без улыбки: некий гражданин со
странной фамилией Непейпиво спрашивал меня, не помогает ли наш препарат при
выпадении волос. Он, Непейпиво, недавно вторично женился и теперь до
крайности озабочен тем, что "самый факт ускорившегося за последнее время
выпадения" может неблагоприятно отразиться на отношении к нему молодой
супруги.
между строк, что, потеряв в 1935 году супругу, с которой благополучно прожил
более двух десятков лет, подумывает о том, что недурно бы вновь сочетаться
браком.
Рахмановского переулка, никто не интересуется нашим "Большим экзаменом", как
назвал клинические испытания дед.
заместителю наркома, и с грубоватой снисходительностью принимает нас сей
государственный муж.
почтительными голосами разговаривают заведующие отделами и подотделами,
которых по разным вопросам, не имеющим отношения ни к русскому, ни к
английскому пенициллину, вызывает заместитель наркома. Поросшая толстыми
рыжими волосами рука нажимает звонок, и является тот, кому надлежит, и
произносит то, что надлежит. Все совершается быстро, свободно, легко - но
совершается ли? Легкий оттенок непрочности, шаткости сопровождает решительно
все, что происходит в этом просторном, богатом, устланном большим ковром
кабинете. И на самой коренастой фигуре хозяина лежит этот оттенок, даром,
что он сидит за таким внушительным письменным столом, на котором стоит такой
внушительный малахитовый прибор с чашей-чернильницей, вокруг которой
обвилась змея - символ мудрейшей из наук, медицины. Можно подумать, что
кроме нас здесь присутствует какой-то неведомый и невидимый дух, и, прежде
чем ответить на любой вопрос, заместитель наркома безмолвно советуется с
этим духом, да не советуется, а с унизительной покорностью прислушивается к
каждому его слову. "Что ты думаешь по этому поводу, глубокоуважаемый дух?" -
как будто спрашивает нарком, и дух отвечает или молчит, и если он молчит,
заместитель наркома тоже молчит, предоставляя нам понимать его молчание так
или иначе.
обладающие магической силой? Боязнь ответственности, страх перед
начальством, попытка угадать, что скажет тот или подумает этот? Кто знает!
Но почти все, что мы слышим, говорит этот дух, а на долю заместителя наркома
остается очень немногое, почти ничего.
пенициллина, которое мы выпускаем, ничтожно, а потребность велика и растет с
каждым днем. Начальство соглашается, но будет ли разрешена лаборатория,
остается неясным.
уважаемому Павлу Ильичу, что в Англии уже приступили к строительству
пенициллинового завода. Павел Ильич соглашается - пора подумать и нам. Но,
по-видимому, невидимый дух, с которым он ежеминутно советуется, еще не
принял решения по этому вопросу. Поэтому, сказав "пора и нам", заместитель
наркома умолкает и лишь произносит неопределенный звук, когда мы спрашиваем,
когда будут вызваны руководители колбасных фабрик, на базе которых можно
временно наладить массовый выпуск пенициллина.
окнами, с тяжелым письменным столом, за которым сидит человек, от которого,
к сожалению, зависит очень многое в огромной системе советского
здравоохранения.
нас.
мы уходили?
власти назначать наркомов.
образованный, смелый... Каков был бы наш разговор? Помечтаем.
что придумываем этот несостоявшийся разговор.
СЛУХИ
профессор Власенкова была вынуждена огласить записку, автор которой
спрашивал: сделала ли она соответствующие выводы из того обстоятельства, что
ее препарат послужил непосредственной причиной гибели генерал-лейтенанта,
лежавшего в клинике Бурденко? Генерал-лейтенанта? Да, известного, его имя
часто упоминалось в приказах!
спрашивает Виктора Мерзлякова: "Правда ли, что Татьяну Петровну отдают под
суд за то, что она дала больному непроверенный препарат?" - "Кто вам это
сказал?" - "Лаборантка из соседнего института".
препарат спешно изымается из всех лабораторий, госпиталей и клиник?" - "Что
за вздор! Почему изымается?" - "Да тут все говорят, что Фармакологический
комитет взял назад свое одобрение!"
смущается и переводит разговор, когда вы начинаете рассказывать ему о своих
удачах. У него становятся виноватые глаза, и вы догадываетесь, что хотя он
сочувствует вам, но, к сожалению, не верит.
слухи. То уходят - и тогда начинает казаться, что это был просто мираж, на
который не стоит, разумеется, обращать никакого внимания. Мало ли о чем
говорят? То возвращаются - и вместе с ними возвращается тревожная мысль о
том, что все это не случайно, что кому-то на руку эта игра.
кабинете. Он изменился за годы войны, похудел, постарел, и уже трудно
Шилова Юлия
Буркатовский Сергей
Володихин Дмитрий
Никитин Юрий
Акунин Борис
Каменистый Артем