Чтение 130–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

Заметив обоих слуг, она стала взывать о помощи, не только для Мирабо, но
и для себя: Мирабо в своих конвульсиях душил ее.

Казалось, переодетая смерть хочет увлечь ее за собой в могилу.

Соединив усилия, оба слуги разжали руки умирающего, Мирабо простерся в
кресле, а женщина в слезах вернулась в свои покои.

Тогда Жан бросился за доктором Жильбером, а Тайч попытался подать своему
господину первую помощь.

Жильбер не стал тратить время на то, чтобы запрячь лошадей или подогнать
карету. От улицы Сент-Оноре до Шоссе-д'Антен было недалеко, он поспешил
вслед за Жаном и за десять минут добрался до особняка Мирабо.

Тайч ждал внизу, в вестибюле.

- Ну, друг мой, что у вас стряслось? - спросил Жильбер.

- Ах, сударь, - сказал старый слуга, - все эта женщина, опять эта
женщина, да еще проклятые цветы; вот увидите, вот увидите!

В этот миг послышалось рыдание. Жильбер стремительно взбежал по лестнице;
когда он уже был на верхней ступеньке, дверь, соседняя с дверью Мирабо,
отворилась, показалась женщина в белом пеньюаре и бросилась в ноги врачу.

- Жильбер, Жильбер, - простонала она, цепляясь обеими руками за его
грудь, - во имя неба, спасите его!

- Николь! - вскричал Жильбер. - Николь! Так это были вы, несчастная!

- Спасите его! Спасите его! - взывала Николь.

На мгновение Жильбер застыл, пронзенный ужасной мыслью.

- Вот как! - прошептал он, - Босир торговал памфлетами, направленными
против него, Николь - его любовница! Да, он и в самом деле погиб, потому что
за всем этим стоит Калиостро.

И он поспешил в покои Мирабо, хорошо понимая, что нельзя терять ни
минуты.

Глава 14

ДА ЗДРАВСТВУЕТ МИРАБО!

Мирабо лежал в постели: он пришел в сознание. Здесь же были остатки
ужина, тарелки, цветы - улики не менее красноречивые, чем остатки яда на дне
бокала у постели самоубийцы.

Жильбер быстро подошел к нему и, видя его, вздохнул с облегчением.

- А, - выговорил он, - дело все же не так плохо, как я опасался.

Мирабо улыбнулся.

- Вы полагаете, доктор? - произнес он.

И покачал головой с видом человека, знающего о своем состоянии не меньше
врача, который подчас хочет обмануться сам, чтобы лучше обманывать других.

На сей раз Жильбер не обратил внимания на внешние симптомы болезни.

Он пощупал пульс: пульс был быстрый и возбужденный. Он посмотрел язык:
язык был обложенный и желтый; он осведомился об ощущениях в голове больного:
голова была тяжелая и болела.

По нижним конечностям начинал распространяться холод.

Внезапно начались такие же спазмы, как два дня назад; они сводили Мирабо
лопатки, ключицы и диафрагму. Пульс, и раньше быстрый и возбужденный, стал
перемежающимся и судорожным.

Жильбер прописал те же отвлекающие средства, что вызвали облегчение в
прошлый раз.

К несчастью, больной или не в силах был терпеть это мучительное лечение,
или не желал исцеляться, но спустя четверть часа он стал жаловаться на такие
невыносимые боли в местах припарок, что пришлось их снять.

И начавшееся было улучшение сразу сошло на нет.

Мы не собираемся прослеживать во всех подробностях все фазы этого
страшного недуга; скажем лишь, что наутро по городу распространился слух о
нем, и на сей раз вести были более тревожные, чем накануне.

Болезнь вернулась, говорили люди, и грозит свести больного в могилу.

Вот тут-то и появился случай оценить ту огромную роль, которую может
играть один человек в жизни нации.

Весь Париж взволновался, как в те дни, когда жизням отдельных людей и
всего населения в целом угрожает тяжкое общественное бедствие. Весь день,
как и накануне, улица оставалась перегорожена, и на ней стояли на часах
простые люди, чтобы стук карет не беспокоил больного. Кучки людей, собираясь
под окнами, постоянно требовали известий; сводки о состоянии больного тут же
распространялись с улицы Шоссе-д'Антен по всему Парижу.

Дверь осаждала толпа граждан всех сословий, всех политических убеждений,
словно все партии, в какой бы вражде они ни состояли одна с другой, несли в
лице Мирабо значительную утрату.

Тем временем друзья, родственники и знакомые великого оратора заполнили
дворы, вестибюли и помещения нижнего этажа, хотя сам Мирабо понятия не имел
об этом наплыве народа.

Мирабо и доктор Жильбер почти не разговаривали.

- Значит, вы решительно хотите умереть? - спросил врач.

- А что толку жить? - возразил Мирабо.

И, вспомнив о том, какие обязательства принял на себя Мирабо по отношению
к королеве и какой неблагодарностью она ему отплатила, Жильбер не стал его
переубеждать; он пообещал сам себе, что до конца исполнит свой врачебный
долг, но понимал заранее, что он не бог и не в силах совершить невозможное.

В первый же день обострения болезни, вечером, Клуб якобинцев прислал
депутацию во главе с Барнавом, чтобы справиться о здоровье своего бывшего
председателя. Вместе с Барнавом хотели отрядить обоих Ламетов, но те
отказались.

Когда Мирабо сообщили об этом обстоятельстве, он сказал:

- А, я прекрасно знал, что они трусы, но я не знал, что они еще и глупцы!

В течение суток Жильбер ни на миг не отлучался от Мирабо. В среду
вечером, около одиннадцати, больной был в относительно спокойном состоянии,
так что Жильбер согласился выйти в соседнюю комнату и несколько часов
передохнуть.

Перед тем как лечь, доктор распорядился, чтобы его немедля уведомили о
малейших угрожающих симптомах, если они появятся.

На рассвете он проснулся. Никто не потревожил сна, но все же ему стало
тревожно: трудно было поверить, что улучшение держится столько времени без
малейших настораживающих проявлений.

В самом деле, когда спустился Тайч, он со слезами на глазах и со слезами
в голосе сообщил, что Мирабо совсем худо, но, какие бы терзания он ни
испытывал, он запретил будить доктора Жильбера.

А между тем больной, должно быть, жестоко страдал: пульс был угрожающий,
боли усиливались и свирепо терзали его и, наконец, возобновились приступы
удушья и спазмы.

Много раз - Тайч полагал, что это начинался бред, - много раз больной
произнес имя королевы.

- Неблагодарные! - твердил он. - Даже не прислали справиться о моем
здоровье!

А потом добавлял, словно рассуждая сам с собой:

- Как странно! Что же она скажет завтра или послезавтра, когда узнает,
что я умер?

Жильбер подумал, что все решит кризис, который должен наступить уже
скоро; и, собираясь вступить с недугом в яростную схватку, он велел
поставить пациенту пиявки на грудь, но пиявки, словно сговорившись с
умирающим, не желали присасываться к коже, и их пришлось заменить новым
кровопусканием из ноги и мускусными пилюлями.

Припадок длился восемь часов. В течение восьми часов Жильбер, как опытный
дуэлянт, давал, так сказать, бой смерти, парируя каждый наносимый ею удар,
опережая иные ее выпады, а иногда и не успевая отразить ее натиск. Наконец
на исходе восьми часов лихорадка успокоилась и смерть отступила; но, подобно
тигру, который удирает, чтобы вернуться, она оставила отпечаток своих когтей
на лице больного.

Жильбер застыл, скрестив руки, над постелью, которая недавно была полем
жестокой битвы. Он был слишком искушен в секретах своего искусства, чтобы
еще на что-то надеяться или хотя бы сомневаться.

Мирабо был обречен, и в этом трупе, простертом перед ним, Жильбер,
несмотря на теплившиеся в нем остатки жизни, не в силах был видеть живого
Мирабо.

И странное дело! Начиная с этой минуты больной и Жильбер, словно
сговорившись и словно пронзенные одною и той же мыслью, говорили о Мирабо
как о человеке, который был, но которого больше нет.

Кроме того, начиная с этой минуты на лице Мирабо запечатлелось выражение
торжественности, часто сопутствующее агонии великого человека: голос его
сделался медленным, важным, почти пророческим; в речах появилось больше
суровости, широты, глубины; в чувствах - больше доброты, самоотречения и
возвышенности.

Ему объявили, что какой-то молодой человек, видевший его всего один раз и
не желающий назваться, настойчиво просит допустить его к больному.

Мирабо оглянулся на Жильбера, словно испрашивая у него позволения принять
этого молодого человека.

Жильбер понял.

- Впустите его, - сказал он Тайчу.

Тайч отворил дверь. На пороге возник молодой человек лет девятнадцати или
двадцати. Он медленно приблизился, опустился перед постелью Мирабо на
колени, взял его руку, поцеловал ее и разрыдался.

Мирабо, казалось, пытался поймать ускользавшее от него воспомнание.

- А, - внезапно сказал он, - я вас узнал: вы молодой человек из Аржантея.

- Вы мой бог, будьте же благословенны! - сказал молодой человек. Вот и
все, о чем я просил.

Он встал, прижал руки к глазам и вышел.

Спустя несколько секунд вошел Тайч с запиской, которую молодой человек
написал в передней.

Вот что говорилось в записке: