Чтение 14–й страницы книги ~Волчье солнышко~

надвигалось, росло, заслонило весь мир, там, в этом ослепительном
круговороте света, был отцветающий яблоневый сад загородного дворца, и
ослепительно синее небо, Ирина, едва вставшая на ноги, смеясь, ковылявшая
по тропинке, и молодой капитан Морлоков с приставшими к погону белыми
лепестками, и тут же няня держит Наташку, и умиленные до приторности лица
свитских генералов...

Но как смеет Сиреневая Дама грустно и ласково улыбаться его девчонкам?
Ведь тут он сам, он тут са...

Когда лейб-онкологи осмелились войти, он уже окоченел. Стеклянный
взгляд был прикован к розовым шарам бра. На дубовых панелях медленно гас
сиреневый отблеск.

Медики были молодыми, помнили императора с раннего своего детства и
оттого не могли подобрать аналогий к своим чувствам, хотя и осознавали всю
мрачную торжественность исторической минуты. Так, как прежде, больше не
будет. Совсем.

Вместе с ним уходили те, кто держался лишь благодаря ему. Уходила целая
эпоха.

Они стояли и смотрели на труп. Каждый ждал, чтобы кто-то другой сказал
что-то, что-то сделал. В ушах комариным звоном отдавалась тишина.

И наконец сказал кто-то:

- Ну что, взяли? В анатомичку?

И словно прорвало водопад - зазвенели звонки, замигали лампочки,
затрещали рации, во дворце затопали сотни ног, каблуки грохотали по
лестницам, фельдъегери вылетали из ворот на ревущих огромных мотоциклах,
гремели приклады караула...

И никто не плакал.

14

Венки снимут -

гроб поднимут -

знаю,

не спросят.

Проплываю

за венками -

выносят.

Поют,

но не внемлю,

и жалко,

и жалко

мне землю.

А.Белый

Электричество во дворце было погашено согласно традиции, только три
узких прожекторных луча подсвечивали окаймленные черным крепом знамена с
двуглавыми орлами, некогда полученными в приданое от Византии. На площади
стояли шеренгой коробчатые броневики с погашенными фарами, а позади них -
тройная цепочка солдат в полной боевой выкладке. Противники Морлокова
приняли все меры, казармы войск МУУ были под прицелом реактивных пакетов
"Шквалов" и "Перунов", где-то на пристоличных аэродромах приготовились к
рывку истребители, десантники Бонч-Мечидола взасос курили в кузовах
урчащих моторами огромных грузовиков. Хрусталев, не доверявший сейчас
никому и ничему, наизусть знал историю разнообразных смутных времен.

Даниил не без труда миновал караулы и по темным коридорам добрался до
кабинетов секретной службы. Воткнутые в бутылки свечи освещали комнату не
щедро и не скупо, на стенах висели автоматы, боевой лазер впился острой
треногой в широкий старинный подоконник. На столе парила над рюмками,
россыпью пистолетных патронов и разодранной копченой рыбой четвертная
бутыль спирта. Вокруг стола сидели Хрусталев и несколько его полковников -
в расстегнутых мундирах, тихие, пришибленно как-то, задумчиво пьяные.
Меланхолически бренчала в темном углу гитара, и забубенный голос выводил:

Императором гоним

и гоним судьбой,

отправлялся на войну

прапрапрадед мой...

В счет, не в счет, чет-нечет,

ментик - не броня...

Деда меч стережет,

автомат - меня...

И картечь

сшибла с плеч

эполет бахрому...

Ты перечь, не перечь,

пули не поймут...

- Ах, кто к нам пришел, - сказал Хрусталев. - Садись и пей. Под шелест
уплывающей эпохи. Ты случайно не знаешь, как положено себя вести при смене
эпох? Вот и мы тут не знаем. Всегда был император, и вдруг его нет...
Совсем. Навсегда. Все понимают, что нужно как-то вести себя, говорить
что-то, что-то делать... Что?

- Плохо еще, что оно выглядит так обыденно, - сказал из темного угла
полковник. - Вот если бы какие-нибудь небесные знамения, откровения в
грозе и буре, пылающие облака, неземные голоса... А так - обидно и
страшно, прошлого уже нет, будущего еще нет, и все остается по-прежнему,
машины ездят по той же стороне, водка с той же этикеткой, закаты не
тусклее и мусора при погонах... Мужики, может, нам поджечь чего-нибудь?
Пусть себе полыхает...

- Жечь - это печенежские пошлости, господа офицеры. Лучше уж стрелять.
Генерал, можно, я из лазера - по собору? По шпилю дерну разок? Все равно
тверяки нам объясняют, что это сплошной опиум...

- Его знаменитость строила.

- Ну и что? Лучше бы кабак построил в мавританском стиле. И девочек
понапихал.

- Мавританский стиль - это хорошо. Особенно в одежде. Живот видно с
пупком. Мне зять рассказывал, он там военным советником.

- Брысь ты, кот-баюн! - цыкнули неизвестно из какого угла. - Расплескай
по стопарям да кинь мне вон тот хвост. Нет, серьезно, мужики, я не того
ждал. Связно это, пожалуй, не объяснишь. Я и сам не знаю, что мне такое
мерещилось - толпы в белых хитонах, исповеди на площадях, немедленные
ответы на все без исключения вопросы бытия, магазины без водки, города без
барахолок и хулиганов, постовые с университетскими значками, самые нежные
и чистые женщины, самые высокие и светлые слова, и все такое прочее.
Просто ждал чего-то грандиозного, глобального, сверкающего, блистающего и
щемящего...

- Глупости. Комплексы и болтовня импотентов. Ведь сколько бы мы ни
талдычили, ничего мы такого не сделаем и никаких истин не откроем -
нажремся и упадем под стол согласно субординации. Ни на что мы не
способны, даже учения нам не создать, даже учеников не воскресить, не
накормить пять тысяч тремя воблами, бабу не продрать с неподдельной
нежностью, пить не бросить, бунтарей серьезных из нас не получится, знай
вой на волчье солнышко, и даже выблядка вроде Морлокова мы не в состоянии
ненавидеть серьезно, и гуманизм для нас - вроде зубной щетки пополам с
презервативом...

- Ну, возьми шпалер и спишись.

- Да нет, я не к тому. Просто обидно - почему мы ничего не можем, а,
ребята? Ведь ничего не можем...

Кто-то врубил магнитофон, сквозь бешено пульсирующие синкопы не сразу
прорвалась ностальгическая летка-енка, Хрусталев встал впереди, за ним,
держа друг друга за бока, встали пять полковников, и все запрыгали в такт
полузабытой песне. Гудел пол, звенели рюмки, а они, расхристанные, пьяные,
скакали, выбрасывали ноги и горланили:

Эх, раз! Плавки надень-ка!

Как тебе не стыдно спать?

Милая, ладная девчонка Енька

нам обещает что-то дать...

Дальше шла сплошная похабень, но в рифму и в ритм. Только шестой
полковник забился в угол и, роняя слезы на гитару, не обращая ни на кого
внимания, тянул:

- Хмуриться не надо, Лада...

Потом без всякого перехода врезал по струнам и заорал, силясь заглушить
топот и уханье:

Выходил приказ такой -

становись, мадама, в строй!

Его никто не слушал, и тогда он, озлясь, вытащил пистолет и высадил в
магнитофон обойму. Танцы прекратились, все уселись за стол, отдуваясь,
молча разлили, молча выпили, и кто-то вздохнул:

- Купить пуделя, что ли, да научить на голове стоять...

- И не кушать водку с утра...

- И не сношать шлюх...

- И прочитать наконец второй том полного собрания сочинений...

- И забыть, что мы - это мы...

- А пошло оно все к черту! Свобода!