Чтение 14–й страницы книги ~Шаги в неизвестное~

Воздух сгустился до состояния желе. Чтобы идти, мне нужно было
совершать руками плавательные движения, иначе я не мог преодолеть его
плотную стену.

Было трудно дышать, сердце постоянно стучало, как после бега на
стометровку.

Но самым страшным все-таки была жара. Пока я лежал не двигаясь, мне
было просто жарко, но стоило поднять руку, как ее тотчас оплескивало, как
кипятком. Каждое движение обжигало, и, если мне нужно было сделать
несколько шагов в сгустившемся воздухе, мне казалось, что я иду через
раскаленный самум пустыни.

Я мог бы все время лежать, если бы меня не мучили голод и жажда.

Но вода была дома, в ванне, а пища - в ларьке.

В этом состоянии я несколько раз вспоминал о Жорже. Неужели и он
испытывает такие же страдания?

Помню, что в восемь часов двадцать две минуты я пошел в ларек.

Мне не хватит красок, чтобы описать это путешествие.

Когда я выбрался из дома, мне показалось, что, если я пойду через наш
сад не по тропинке, а по траве, мне не будет так жарко. Глупо, конечно,
потому что я никуда не мог укрыться от этой жары. Она была во мне, в
чудовищной скорости моих движений, которые мне самому представлялись
чрезвычайно медленными.

Я был обнажен до пояса, и это еще усугубляло беду. Сначала мне пришло в
голову, что я локтями должен закрыть грудь, а ладонями лицо. Но оказалось,
что, не помогая себе руками, я не могу пробиться через плотный воздух.

От жары я несколько раз терял сознание. Все вокруг делалось красным,
потом бледнело и заволакивалось серой дымкой. Затем я снова приходил в
себя и продолжал путь.

Наверное, три часа я шел до ларька.

Продавец стоял в странной позе. На его усатом лице была написана злоба.
В руке он держал большой нож для мяса, которым замахнулся на полку, где
стояли консервы.

По всей вероятности он увидел, как банки бычков в томате и тресковой
печени исчезают одна за другой, и решил перерубить пополам невидимого
вора.

Было удивительно, что его не столько поразил сам факт этого чуда,
сколько заботило наказать похитителя и прекратить утечку товара.

Пока его большой нож опускался бы, я успел бы вынести весь магазин.
Впрочем, не успел бы.

Странно, но постепенно моя сила превратилась в бессилие.

Сорок или пятьдесят часов назад, когда мы шли с Жорой в Глушково, мне
казалось, что мы чуть ли не всемогущи. Дерево ломалось в наших руках без
всякого сопротивления; нам, например, ничего не стоило бы согнуть в
пальцах подкову.

Но теперь, с еще большим увеличением скорости жизни и скорости наших
движений, непрочность вещей обернулась другой стороной. Я ничего не мог
взять, все ломалось, крошилось, расползалось у меня под руками. Я был
бессилен от чрезмерности своей силы.

Я не мог уже взять с собой даже кирпичик хлеба. С таким же успехом я
пытался бы унести большой сгусток водяной пены с волны.

Хлеб расползался, как только я до него дотрагивался, и его нельзя было
поднять с прилавка.

Некоторое время я стоял рядом с продавцом - он оставался таким же
неподвижным - и ел хлеб горстями. Мне уже опять очень хотелось пить.
Позади ларька была колонка, но пока я открутил бы кран, начал качать и
дождался воды, прошло бы два-три моих часа. Кроме того, я боялся отломать
вентиль крана неосторожным движением.

Затем я взял в руки по банке консервов и побрел назад.

Я сразу перешел на свою сторону улицы, потому что этот переход был для
меня самой трудной частью пути. Я боялся, что упаду и не встану, а возле
забора чувствовал себя увереннее.

Проходя мимо дома Моховых, я бросил взгляд в раскрытое окно кабинета.
Андрей и Валя стояли рядом и смотрели на стол. Наверное, ждали моего
очередного появления.

У меня в ушах колоколом отдавался стук сердца, и при каждом движении
оглушал пронзительный свист. От страшной жажды пересохло во рту, и весь
поселок то краснел, то бледнел в глазах.

Помню, с какой тоской я смотрел на своего друга. Он ничем не мог помочь
мне, если бы и знал о моих мученьях. Никто из людей не мог мне помочь.

А в поселке все жило прежней мирной жизнью. Было раннее воскресное
утро, люди собирались на пляж, на озера. Никто, кроме Андрея с Валей, не
видел меня, и никто не знал о трагедии, которая развертывалась здесь.

Дома я съел консервы, - жесть резалась ножом, как бумага, - напился и
сделал запись в дневнике.

"То же число, 25 минут 5 секунд девятого.

По-видимому, скорость жизни у меня в 900 раз превышает нормальную.
Может быть, и больше.

От шоссе по направлению к станции идут мужчина и женщина с большим
красным чемоданом. Когда они дойдут до моей калитки, я уже умру".

После этого я забрался в ванну и, лежа на животе, с яростным
наслаждением стал поедать густое желе - воду.

Я ждал смерти. Мне было только очень жаль, что я не сам сознательно
пошел на такой опыт, что эта неведомая сила случайно захватила именно
меня.

Помню, что мне в голову вдруг пришли строчки из Лермонтова:

Под снегом холодным России,

Под знойным песком пирамид...

Может быть, оттого, что меня палила эта страшная жара, я терял сознание
и держался за эти стихи, как утопающий за соломинку.

Под знойным песком пирамид...

И затем я услышал стон. Человеческий стон.

Наверное, этот звук раздался раза три, пока я понял, что это такое.

Я приподнялся, отчего всю спину охватило жаром, и выглянул через край
ванны.

На полу в коридоре лежал Жорж. Я сразу узнал его по полосатому пиджаку,
хотя этот пиджак был весь в клочьях и местами прогорел.

Это удивительно, но, видимо, человек никогда не может так заботиться о
себе, как он заботится о других.

Не понимаю, откуда у меня взялись силы, чтобы вылезти из ванны и
подползти к Жоржу. Когда я его перевернул на спину и увидел его красное
распухшее лицо, я понял, как должен выглядеть я сам. Это было не лицо -
заплывшая красная масса со щелками-глазами и черным провалом рта.

По всей вероятности, увеличение скорости захватило его во многих
километрах от поселка. Он почувствовал, что труднее становится двигаться,
что невозможно напиться и наесться, и испугался. Может быть, он пробовал
получить помощь от людей, живущих обычной жизнью, и, когда понял, что от
них невозможно чего-нибудь добиться, вспомнил обо мне. Вспомнил и решил,
что только я смогу его понять и ему помочь.

По-моему, последние метры к дому он проделал уже почти слепым, на
ощупь.

Я знал, что ему нужно было в первую очередь. Втащил его в ванную и
попробовал эмалированной кружкой собрать воды со дна ванны. Но кружка
только состругивала длинную стружку воды, которая закруглялась в воздухе и
медленно опускалась обратно на дно.

Тогда я стал собирать воду горстями и совать ему в рот. Он жадно глотал
это желе.

Потом глаза его чуть приоткрылись, и вы понимаете, что я увидел в них?
Слезы. Слезы от боли. Он ведь был очень обожжен.

Я сорвал с его спины дымящиеся лохмотья пиджака и рубашки, втащил его в
ванну и сунул щекой в остатки воды на дне.

Потом я сказал себе, что должен дать ему поесть. Я понимал, что, если
не сделать этого, он просто умрет через час. Я чувствовал это по себе.

Я выгреб себе из ванны несколько горстей воды и, стиснув зубы, побрел в
ларек. Не знаю, отчего, но я был уверен, что дойду туда и вернусь с
консервами для Жоржа.

В саду я навалился грудью на плотный воздух и пошел напролом. Грудь и
плечи палило огнем.

Дойдя до калитки, я огляделся. Прохожие с красным чемоданом были метрах
в тридцати от меня. Они шли тут уже так долго, что я привык воспринимать
их почти как часть пейзажа. Напротив, в саду Юшковых, их сын стоял с
поднятыми руками. Рядом с ним домработница Маша уже несколько часов подряд
снимала с веревки пеленку.

Самое трудное для меня было пересечь улицу. Собрав все силы, я сделал
первый шаг, затем второй. Помню, что я довольно громко стонал при этом...
И вдруг...

И вдруг...

Я даже не сразу понял, что происходит.

В плечо и в бок мне задул свежий ветер, мужчина и женщина слева
сдвинулись с места и кинулись ко мне с такой ужасающей скоростью, что мне
показалось, они собьют меня с ног своим чемоданом. Пеленка вырвалась из
рук Маши и птицей полетела по направлению к станции. Сын Юшкова с
быстротой фокусника стал приседать и выбрасывать руки в стороны.

В уши мне одновременно ударили очень громкий звук рояля и шум прибоя на
заливе.

Спящий мир проснулся и ринулся на меня.