практически на всех кадрах фотограммы "контакта". Из чего я делаю вывод
"Мирмико" уткнулся в сложно устроенное зеркало. Таким образом, никаких
пришельцев не было. Антей Шимановский "вступил в контакт" с собственным
отражением.
Амфитеатр взвыл. Курсанты топали ногами, свистели, улюлюкали. Оба
букваря, обнявшись, встали и громко скандировали: "Был пришелец! Даешь
пришельца!" Вся аттестационная комиссия разбилась на лагеря, и каждый
лагерь, не стесняясь в выражениях, что-то доказывал другому. О Шимановском
забыли. Казалось, уже ничто не остановит разбушевавшуюся людскую стихию.
-- Сми-и-ир-рна! -- гаркнул генерал таким басом, что, раскатившись по
аудитории, он всосал в себя все шумы и оставил тишину, которой невозмутимо
воспользовалась Дельта:
-- Материалы полета требуют более тщательного изучения, а отнюдь не
легкомысленного просмотра. Слабое вторичное нейтринное излучение каким-то
образом катализировало подсознание пилота, обостренное еще обстановкой
псевдоконтакта. Я не знаю, почему запаздывали действия мнимого двойника,
видимо, под оболочкой потока течение времени замедлено. Не понимаю, что
могло разделить одинаково излученные мысли Шимановского: когда он говорил за
себя, их непосредственно принимала биосвязь, зато подсознательные ответы за
двойника приходили к Эске отраженными, усиленными и как бы сфокусированными
по ту сторону зеркальной защитной оболочки. Нужны эксперименты для
подтверждения возможности некоторого рассогласования светового отражения и
оригинала. Но именно совокупность странностей и обманула сначала дипломника
Шимановского, а потом ввела в заблуждение всю нашу аттестационную комиссию,
которая два дня изучала материалы полета и не заметила ложных предпосылок. Я
позволю себе напомнить уважаемой аудитории, что описания планеты и чужого
звездолета вообще явились галлюцинацией курсанта и не зафиксированы
фотограммой.
-- Но ведь тогда получается... -- Психолог вскочил. -- Получается, наш
тест никуда не годится?
-- Я понимаю, что вы хотите сказать...
-- Боюсь, товарищ генерал, даже вы пока этого не понимаете. Ведь что
знал курсант Шимановский до этой воображаемой встречи в космосе? Школу,
училище, стартовую площадку, не так ли? Каких людей, кроме родителей, видел
за свою жизнь? Учителей, профессоров, офицеров. И все. Надо прямо сказать,
не всегда даже среди нас попадаются лучшие представители человечества. В
результате Землю представляет человек, чье подсознание активно борется
против любой мысли о превосходстве иной цивилизации над земной. Мы выходим
во Вселенную со старыми представлениями о мире, товарищ генерал. А ведь в
любой момент в нашем космическом дворике, даже в собственном доме мы можем
встретиться с другими мирами. Готовы ли мы к этой встрече?
-- Нет! -- самокритично выдохнула аудитория.
-- Так разве не пора нам даже на воспитание детей взглянуть сквозь
толщу всей земной атмосферы? Космическая раса не рождается сама собой. Ее
надо делать сегодня. И каждый день.
-- Да. Придется прекратить одиночные вылеты. -- Генерал встал, подошел
к Антею, с солдатской прямотой неожиданно обнял и притиснул к орденам
железными руками. Потом отступил на шаг. -- Поздравляю вас с первым
офицерским званием, Шимановский. Вы будете храбрым и знающим водителем
кораблей. Но, боюсь, вас никогда не назначат командиром рейса. У них, -- он
кивнул в сторону психолога, -- у них это называется контактной
несовместимостью. Хотя лично мне ваш антропоцентризм по душе.
Генерал взял со стола кожаную папочку с материалами полета "Мирмико" и
скомандовал:
-- Вольно. Экзамен окончен.
Едва за комиссией захлопнулась дверь, буквари и старшекурсники кинулись
к Антею. Следом, увлеченные движением воздуха, с пола поднимались обрывки
отживших программ -- теста номер семнадцать.
Расскажи мне про Стешиху, папа...
Она влетела в луч фары и на мгновенье остолбенела -- прежде, чем ее
сшиб радиатор.
Я притормозил, выскочил из машины, поднял ее, еще теплую, недвижную,
подышал в клюв. У нее были выпуклые, разведенные к краям лицевого диска
глаза и длинные пушистые штанишки, до того пушистые -- словно мельчайшая
воздушная кольчужка. Я и не подозревал, что совы вблизи так красивы.
Подошел Олег, сокрушенно поцокал языком, легкомысленным движением --
растопыренной пятерней, в два гребка, от затылка на лоб -- пригладил волосы.
В свои тридцать два года он все еще юно круглолиц, розовощек, мальчишковат.
На мою руку с птицей падал непрямой отблеск света фар.
-- Разбилась? -- спросил Олег. -- А ты и затосковал?
-- Жалко... Красавица...
-- Душевный... -- издевательски протянул он. -- Брось расстраиваться,
сама виновата.
-- Будто ей от этого легче...
-- Хочешь, закажу тебе из нее чучело?
Я не ответил, осторожно положил птицу на заднее сиденье, тронул
стартер. Настроение испортилось. Я погнал машину, зло давя на газ, не так из
чувства вины, как от сознания плохо законченного дня. Есть случайности,
сразу выбивающие из колеи. Еще бы: с одной стороны хрупкая сова, с другой --
слепая торпеда мчащегося сквозь ночь автомобиля. Сравнение не в пользу
природы...
По бокам шоссе трепетали две стены мрака. Пронзительные фары неровно
толкали темноту, раскатывая перед нами бесконечную, серую, грубой домашней
вязки дорожку. Скоро покажется одинокое дерево, единственное на много
километров пути. А там уже и земли нашего целинного совхоза
"Тихоокеанский"... Олег заночует у меня, на биостанцию махнет завтра
автобусом...
Строго говоря, я немножко завидую Олегу. Нет-нет, не его успехам, хотя
он уже доктор наук и твердо целит в членкоры. В конце концов, и я ни много
ни мало главный агроном области, и знаю по секрету, что последнее бюро
обсуждало мою кандидатуру на орден. И все же я завидую Олегу, завидую его
умению подгонять жизнь по своим меркам. Вот приедем в мою просторную,
пятикомнатную, саманную хату. Конечно, современная городская мебель,
телевизор, изящная накатка на стенах, чехословацкие светильники -- в
принципе, неплохо. Оля встретит нас хорошим ужином, постелит Олегу в
гостиной, на журнальном столике он найдет модный роман, которым приятно
позабавиться перед сном. Но посмотришь его глазами -- и ужаснешься от копоти
над плитой, от горки угля возле топки, от чуда сельского быта -- кнопочного
умывальника в углу, в который надо таскать воду из колонки -- моя грешная и
не выполненная сегодня обязанность. Не говоря уж об укромном закутке позади
гаража -- допотопной будочке со скрипучей дверцей...
У Олега на биостанции все иначе. Ослепительно белые призмы лабораторных
корпусов. Поодаль, в продуманном беспорядке, рассыпаны одноэтажные коттеджи
научных сотрудников. Мой друг немало похлопотал над устройством своего
гнездышка. Прихожая в виде грота, с грубой объемной штукатуркой и обоями под
замшелую каменную кладку... Забранные чем-то ворсистым двери... Мохнатая
синтетика под ногами... Убийственно красивая югославская кухня... Сложный
агрегат утилизации отходов, персонально заказанный Олежкой чуть ли не в
Звездном городке... И еще много всякого такого, от чего я каждый раз
буквально обалдеваю.
Единственное, что не может примирить меня с его экстрадомом, это
прочный холостяцкий дух. К Олегу никто никогда не выбегает навстречу, не
спрашивает, замирая на манер моей Алены: "Папа, а хлеб от зайчика принес?" И
черствый, пропахший табаком кусок хлеба из портфеля дочурка прижимает к
груди крепче самой нарядной шоколадки... Впрочем, у Олега свое понятие уюта,
где нет места жене, тем более -- детям. И все же мы часто встречаемся по
работе. Да и старая дружба не ржавеет. Сейчас, например, мы возвращаемся с
охоты. Километрах в сорока к югу пять лет назад затопили заброшенный карьер,
высеяли камыши, поселили карпов и нутрий. Невесть откуда сами собой
притопали бобры. А там уж и перелетные птицы признали наше искусственное
озеро -- второй сезон разрешена официальная охота.
Я, правда, в обычном смысле не охочусь -- у меня фоторужье. Зато Олег
азартно палит из обоих стволов, по большей части -- мимо. То немногое, что
удается добыть, раздает первым встречным, чаще всего мне. Оля смеется: "Ну,
муж! Одним фотоаппаратом крякв промышляет..."
Мы с Олегом и встретились-то на охоте. Точнее, возобновили смутное
знакомство, если можно так назвать последствия одной детской драки. Однажды,
еще в шестом классе, на меня налетел третьеклассник, которому показалось,
будто я недостаточно быстро уступил ему дорогу. Он наскакивал, бодался,
пинался, отчаянно размахивал портфелем. Сначала мне было смешно, и я, не
давая воли рукам, лишь отталкивал этот рыжий розовощекий ураган. Потом
петушиная ярость пацаненка мне надоела, я, к своему стыду, прилично нащелкал
ему. С тех пор при встречах он издали грозил мне портфелем, я молча
отворачивался. Через два года мы оттуда переехали. Нисколько не удивлюсь,
если он решил, из-за него. Олег всю жизнь полагает, что все на свете
совершается из-за него.
Вплоть до прошлого года мы с Олегом не виделись. А в прошлом году я
проявлял свой "охотничий трофей": на переднем плане утка, за ней, в
необычном ракурсе -- с дула -- направленная в зрителя двустволка. Снимок,
конечно, рискованный -- я сам мог угодить под выстрел. Но все обошлось.
Телеобъектив поймал и зафиксировал охотника -- в глубине кадра, на
продолжении ружья. В великом изумлении я узнал стрелка -- по особому прищуру
глаз перед тем, как драться. И, вероятно, стрелять. Этакое тонкое выражение
лица, когда цель сосредоточена в миге: кончилось прошлое и нет будущего.
Тоска по невозвратному детству, ну, и еще, может быть, любопытство -- что же
вышло из петушка? -- заставили меня заговорить с ним в следующую субботу.
Поводом послужила подаренная фотография. Олег оказался славным малым, и
Сертаков Виталий
Ильин Андрей
Суворов Виктор
Суворов Виктор
Панов Вадим
Посняков Андрей