Однако мне нужны гарантии. Ни одна живая душа не должна знать о наших
делах. Сами понимаете, Лейж, никакие ваши заверения меня не убедят. Оба мы
хотим одного и того же. Вы хотите участвовать в наших разработках, знать о
них все, - для чего вам это, мне, в конце концов, безразлично, - и я хочу,
чтобы вы работали у нас, так как иного пути заполучить фермент пока не
вижу. Мы не доверяем друг другу, значит, выход один: полное подчинение
нашим правилам режима.
пока цедил крепкий напиток, видел в зеркале, как изменилось красивое лицо
молодого биохимика, как дрогнул уголок рта, чуть сощурились и потемнели
его глаза. Хук резко обернулся.
разглашать сведения о проводимых нами работах. Если вы нарушите слово, то
я не смогу поручиться за вашу безопасность. Просто не смогу. В этом нет
ничего удивительного: ведь жизнь полна всяческих неожиданностей. Не так
ли? Мало ли что может произойти с человеком. Автомобильная катастрофа,
отравление пищевыми продуктами, внезапно сорвавшийся кусок карниза.
Понимаете. Тонут вот еще люди. Тонут. И при самых различных
обстоятельствах.
странным, что светит солнце, плещет океан, столица полна жизни, люди
спешат по своим делам, читают газеты, выбирают в парламент, а здесь...
обязуется не разглашать сведений, полученных в лаборатории Хука - Ваматра.
ним будет установлена слежка. Тщательная, не позволяющая сделать ни одного
неосмотрительного шага. Он не рискнул повидаться с Ноланом, даже не писал
ему. О маленьком подарке Нолана - губной гармонике - никто не знал и
никто, конечно, не находил ничего предосудительного в том, что Аллан
частенько играл на ней."
представлял себе: укрытой в зелени запущенного парка, - прошло будничней,
чем он ожидал. Оборудование лаборатории, размещенное в большом загородном
доме, перестроенном для этой цели, было современным, рабочие помещения
удобны, содержали все самое необходимое и ничего излишнего или
неоправданно дорогого. Более того, во всем чувствовалась скромность, если
не сказать недостаток средств, компенсируемый умением вести дело экономно,
по-хозяйски.
стольких дней напряженного ожидания и волнений от мысли; удастся ли
проникнуть к Ваматру, "ли план сорвется, внезапно наступило ощущение
покоя, даже некоторого разочарования: "Ну вот, попал в святая святых, и
что?"
отпускавшая ни на минуту, а затем крепнущая день ото дня, мешающая жить и
работать. И чем дальше, тем трудней было с сотрудниками. В лаборатории они
занимались каждый своим четко ограниченным кругом вопросов, и Лейж считал,
что никто из них не знает о работе соседа.
приводит к отчужденности, к взаимной подозрительности. Временами такая
обстановка казалась Лейжу непереносимой, он готов был плюнуть на все,
пренебречь угрозами Хука и, не взирая на трехгодичный контракт, бежать.
Вероятно, он так бы и сделал, если бы не протоксенусы.
похожие ни на что земное создания вызвали у него отвращение, сама мысль о
необходимости прикасаться к ним, проводя опыты, представлялась чудовищной.
протоксенусами он понял, что тошнотное чувство проходит, а на другой день
ему вдруг захотелось пойти к ним. Желание это возникло без всякой причины.
Надобности идти в питомник не было никакой: опыты, намеченные на день,
были закончены. "Идти не нужно", - внушал себе Лейж, а тяга к
протоксенусам росла и росла. В тот раз он поборол это чувство. С трудом.
Вечер показался бессмысленно длинным, а сон, беспокойный, сумбурный, не
принес отдыха. Утром, когда действительно потребовалось взять в опыт
протоксенуса, его испугало внезапно возникшее чувство радости. Непонятной,
ничем не оправданной. Хорошо было от самой мысли, что вот сейчас, сию
минуту он, наконец, может, должен пойти к ним. Привычка сдерживать себя,
умение не поддаваться сомнительным порывам заставила его начать борьбу с
чужой, непонятной силой. Лейж решил испытать себя, оттянуть момент
встречи, отложив очередной опыт на два часа.
он не выдержал зарока и отправился в вольер. И там пришло успокоение. Чем
ближе Лейж подходил к вольеру, тем легче становилось на душе. Не ломило
больше в висках, появилось чувство бодрости, почти веселья. Тонкого, какое
дает стакан хорошего вина. Приподнятое настроение усиливалось по мере
приближения к медленно двигавшейся в полутьме массе удивительных существ.
И отвратительных, как все непривычное человеку, чуждое и, вместе с тем,
почему-то привлекательных. Они все время меняли форму, цвет, становясь то
почти прозрачными, то коричневато-серыми. Неизменными оставались только
глаза, всегда устремленные на того, кто на них смотрел.
отойти от вольера. Тяжелы были первые шаги, но затем удаляться стало
немного легче, и он овладел собой настолько, что уже мог думать о
происшедшем. Необычайное явление захватывало и вместе с тем настораживало.
Первая попытка справиться с влечением к таинственному клубку жизни вселила
уверенность в себя, но тут он подумал о том, придется ли ему испытать эту
гамму неведомых ранее ощущений вновь, удастся ли опять насладиться
совершенно новым эйфорическим чувством?
к вольеру. Хотя бы ненадолго. О чем бы ни заходила речь, что бы ни
обсуждалось в лаборатории, мысли настойчиво возвращались к протоксенусам.
тревожиться, понимая, как нелегко ему преодолевать постоянное стремление к
ним. Тяга эта представлялась чем-то порочным, даже стыдным, влечением
противоестественным, а говорить обо всем этом было не с кем. Недоверие к
окружающим его людям усугублялось. Лейж пришел к убеждению, что полагаться
здесь следует только на себя. Трезвый его ум позволил определить, в какое
положение он попал, и вскоре, последовательно анализируя факты, он
успокоил себя в главном: общение с протоксенусами никакого побочного,
вредного для его организма воздействия как будто не оказывает. Едва
преодолимое, постоянное желание находиться поблизости от них, в общем,
работе не мешало, голова оставалась ясной, он считал, что хорошо владеет
собой и только не может, совершенно не может отказаться от удивительного
возбуждения, вызываемого чужаками.
лаборатории Ваматра, овладел навыками, необходимыми при работе с новыми
существами и уже готов был к тому, чтобы испробовать на них фермент.
экспериментаторов, и вместе с тем заставили убедиться, что обладание
ферментом еще не решает задачи. Дело получалось сложнее, чем
представлялось. Применение даже микроскопических доз препарата вызывало
глубочайшие изменения в организмах протоксенусов. Приходилось перебирать
тысячи возможных вариантов, поиск получился длительным, и вскоре для Лейжа
настали трудные времена.
лаборатории стремятся к одному - как можно скорее израсходовать имевшийся
у него запас и этим самым поставить его перед необходимостью все же начать
синтез. Теперь уже в стенах хуковской лаборатории.
торжествует, зная о исчезающем постепенно запасе, и не мог придумать,
какой сделать ход, как отразить готовящийся удар. В самые трудные дни он
отправлялся в питомник и там подолгу просиживал у металлической сетки,
отделявшей его от странных существ. Он уже установил оптимальное
расстояние, на котором лучше всего себя чувствовал. Находясь слишком
далеко от клеток, Лейж не так полно испытывал пьянящее чувство,
возбуждаемое протоксенусами. Придвигаясь к ним слишком близко, он начинал
ощущать, какой утомительной становилась эта близость по прошествии
двадцати - тридцати минут. На удачно найденном расстоянии он не только
оставался бодрым и радостным, но и отмечал порой, как четко начинает
работать мысль. А мысль билась над одним - остаются последние капли
вещества, как сделать так, чтобы их хватило, чтобы под действием фермента
до минимума сократился период развития и через несколько часов отложенные
протоксенусами яйца перешли бы в фазу имаго. Как?
думал о странных созданиях с теплым чувством, относился к ним лучше, чем к
окружавшим его людям, он еще третировал их, называя уродцами, но все чаще
убеждался, что они сложней и загадочней, чем кажутся.
необыкновенно ясно, логично стали складываться у него представления о
механизме действия фермента. Недоставало, правда, какого-то одного,
вероятно, самого главного звена. Он подгонял, подстегивал самого себя,
незаметно приближаясь к вольеру, заглядывая в жуткие, огромные глаза,
устремленные на него из-за сетки. Глаз было много. Они перемещались.
Казалось: это не множество особей, а одно гигантское, все время как-то
изменяющееся существо воззрилось на него сотнями глаз. Чужих. Все же очень
чужих.