Чтение 14–й страницы книги ~Враг за Гималаями~

- Тело потом можно будет подобрать. Хоть обезьянье, хоть дельфинье. Лишь бы серого вещества хватало. - Он вновь постучал себя по голове, отозвавшейся глухим, деревянным звуком. - Да и человеческие тела найдутся. Мало ли у нас олигофре-нов всяких. Но пока это всё так - смелые замыслы. Дальше опытов на крысах дело не идёт.

- Вот вы говорите - финансирование... А откуда оно, интересно, поступает? Денег ведь на самое насущное не хватает.

- Люди говорят, что из Америки, от национального управления по аэронавтике. Там на точно такую же работу в сто раз больше придётся истратить. Где американцу лазер подавай, наши надфилем справляются. Они испытателям бешеные деньги платят, а наши всё сами на себе проверяют. Экономический фактор, едрёный корень.

- Что только на белом свете делается! - пригорюнился Кондаков. - Нет, даром это издевательство над естеством не пройдёт. Отомстит природа за себя, отомстит.

- Ну и бес с ней, - махнул рукой разомлевший от чая Лукошников. - Меня к тому времени уже на свете не будет.

- А где же ваша семья? - Кондаков оглянулся по сторонам, словно собираясь обнаружить до поры до времени скрывающихся родственников хозяина.

- Не интересуюсь даже, - отрезал тот. - У них своя жизнь, у меня своя.

- Бобылем-то, поди, невесело жить. Ни тебе стакан воды подать, ни спинку потереть... Нашли бы себе симпатию. Одиноких женщин сейчас хватает. А за вас, наверное, любая пойдёт. Непьющий, хозяйственный и с деньгами.

- Моя симпатия сейчас косу точит да саван штопает. И иных уже не предвидится.

- Не надо прибедняться, Аскольд Тихонович, - вмешался в разговор Донцов. - Говорят, захаживали вы к одной дамочке, и неоднократно. - Он назвал адрес квартиры Таисии Мироновны.

- Ты говори, да не заговаривайся. - Лукошников смерил Донцова тяжелым взглядом. - Не знаю я ни улицы этой, ни дома такого. Не знаю и знать не хочу. А если тебя интересует кто-то, так прямо и спроси, без экивоков.

- Так и быть. Спрашиваю прямо. Бывали ли вы когда-нибудь по указанному мной адресу?

- Отвечаю прямо - нет.

- Хозяйка утверждает обратное.

- Это её дело. Она, наверное, из той публики, которая раньше в нашей клинике мозги поправляла. Эти что угодно могут утверждать. Что соль сладкая, что снег чёрный, что заграница - выдумка, а всё, что ни есть в мире, - их бред.

- Тогда объясните мне, что означает этот символ? - Донцов предъявил снимок, на котором Таи-сия Мироновна опознала Лукошникова, случайно оказавшегося на фоне третьего корпуса.

- Не знаю.

- Зачем же тогда вы нарисовали его на проходной экспериментального бюро?

- Ты видел, как я его рисовал? Мало ли у нас всяких вахлаков, которые от безделья стены расписывают. Почему я за их мазню должен отвечать?

В ответах Лукошникова была определённая логика, а главное - непоколебимая уверенность в своей правоте. Безусловно, это был тёртый калач. Загнать его в угол могли только неопровержимые факты.

- Этот документ вам знаком? - Донцов продемонстрировал фотокопию зашифрованного текста.

- Впервые вижу. - Фыркнул Лукошников.

- А что будет, если мы сравним отпечатки пальцев, оставленные здесь, с вашими собственными? - со стороны Донцова это уже был чистый блеф: на рукописи среди многих других, имелись отпечатки пальцев какого-то неизвестного человека, но для идентификации они не годились в связи с плохим качеством.

- Ничего не будет. Умоетесь.

- Про закрытое акционерное общество "Теремок" вы слыхали? - Донцов решил пойти ва-банк.

- Не приходилось.

- Следовательно, никакого отношения к пропаже денег из его сейфа не имеете?

- Не имею, как и к пропаже вкладов населения в Сбербанке.

- Зато одна дама, которой вы симпатизируете, принимала в этом неблаговидном деле самое прямое участие. Я имею в виду "Теремок", а не Сбербанк.

- Передавай ей привет, хотя я и не знаю, про кого ты здесь толкуешь.

- В электропроводке разбираетесь?

- Допустим.

- В сигнализации тоже? " - Надо будет - разберусь.

- Сигнализацию в столовой психиатрической клиники не вы отключали?

- На фиг мне это. Всех собак на меня хотите повесить? Не выйдет.

- Вы по-прежнему продолжаете утверждать, что про убийство Олега Намёткина узнали только спустя пять дней непосредственно от меня?

- Так и было.

- В это трудно поверить. Вся клиника стояла на

ушах.

- Не хочешь - не верь.

Ворон опять подал голос - требовательно и немелодично.

- На волю просится, - пояснил Лукошников. - Надоело ему тут с нами...

Он открыл форточку, и птица с криком канула во мрак, словно грешная душа, уносящаяся в преисподнюю.

Некоторое время Лукошников стоял у окна, опираясь на подоконник и глядя в ночь, потом повернулся, взял со стола остывший чайник и, не говоря ни слова, отправился на кухню.

- Куда вы, Аскольд Тихонович? - крикнул ему во след Донцов. - Мы ещё не закончили. Да и чая больше не хочется. Животы от воды раздуло.

Хозяин на эти слова даже ухом не повёл. Было слышно, как он наполняет водой чайник, как зажигает газ, для чего-то хлопает дверцей духовки, звякает посудой.

- Не сбежит? - прошептал Кондаков.

- Вряд ли, - ответил Донцов. - Какой из него бегун в такие годы. Да и Цимбаларь внизу караулит.

- А с чего бы это ему речь отняло?

- Совесть, наверное, не на месте. Или просто время тянет.

Донцов и Кондаков сидели как на иголках, но вот наконец раздалось приближающееся шарканье старческих шагов. Гости вздохнули с облегчением, однако, как выяснилось - преждевременно.

Дверь, ведущая из единственной комнаты в прихожую, до этого приоткрытая, резко захлопнулась, и с той стороны щёлкнул замок.

- Аскольд Тихонович, что это за глупые шутки! - возвысил голос Донцов, но ответом ему был только шум, обычно производимый человеком, спешно собирающимся в дорогу.

- Там что-то горит! - воскликнул Кондаков. - Спалит нас старый хрыч! Спасаться надо!

Действительно, с кухни запахло горелым, но это был не смрад превращающегося в уголь бифштекса, а нечто ностальгическое, напоминающее дым осеннего костра, в который для разнообразия брошены ненужные любовные письма.

Путь к спасению преграждала дверь - филенчатая, крепкая, не чета нынешним фанеркам. Да и Донцов был не в том состоянии, чтобы использовать своё плечо вместо тарана. Кондаков физических нагрузок вообще чурался, ссылаясь на артрит и гипертоническую болезнь третьей степени. Однако и сгореть заживо не хотелось.

Дверь они в конце концов выбили, воспользовавшись столом, полновесным и грубым, как и всё в этой квартире, но хозяина к тому времени и след простыл. Более того, он каким-то образом сумел заклинить дверь, ведущую на лестничную клетку.

Пока Кондаков разбирался с этим новым препятствием, Донцов забежал на кухню, в которой находился очаг возгорания и голыми руками выгреб из духовки пылающие комья бумаги.

Огонь проще всего было бы погасить водой из-под крана, но это окончательно погубило бы хрупкие листы.

Поскольку половиков, скатертей, занавесок и даже приличных полотенец в квартире Лукошнико-ва не имелось, Донцову пришлось пожертвовать собственным, ещё вполне приличным пальто.

Когда с пожаром (который на деле оказался BOB- се не пожаром, а так, мелкой диверсией) было покончено, оба сыщика с облегчением вздохнули.

- Пакостник старый! - Кондаков размазывал сажу по потному лицу. - Уж всыплю я ему!

- Это непременно. - Донцов заметно нервничал. - Пора бы уже и Цимбаларю появиться... Кстати, а вы лифт, на котором старик уехал, слышали?

- Вроде бы...

- Куда он ушёл - вверх или вниз?

- М-м-м... - Кондаков задумался. - А ты знаешь, скорее всего вверх.

- То-то и оно! Здесь же чердак на весь дом. Он по нему в другой подъезд переберется и поминай как звали.

Общими усилиями они выломали входную дверь (оказалось, что Лукошников заклинил её снизу топориком для рубки мяса) и, не дожидаясь лифта, устремились вниз. Гипертоник и почечник - наперегонки.

Цимбаларь, как ни в чём не бывало, грел у батареи поясницу и заодно покуривал. Проскочить мимо него было невозможно - под контролем находились и лифт и лестница.

- Что вы такие распаренные, отцы родные? - удивился он. - Отпор у клиента получили?

- Сбежал он! - вместе с последними остатками сил выдохнул из себя Донцов. - По чердаку ушёл. Только не знаем, в какую сторону. Давайте все на улицу. Ты, Саша, налево, а вы, Петр Фомич, направо. Вдруг успеете перехватить. А я на всякий случай здесь останусь.

Стоит ли говорить, что в многоэтажном доме, построенном в форме буквы "Г" и имеющем двенадцать сквозных подъездов, задержать беглеца такими ничтожными силами было столь же неосуществимо, как руками поймать стрижа.

Организм Донцова исчерпал предел своих возможностей, а вдобавок в боку что-то словно оторвалось. На подгибающихся ногах он вернулся в полную дыма квартиру Лукошникова и рухнул на жесткую хозяйскую койку.

Следом приковылял Кондаков, выглядевший ненамного лучше. Цимбаларь на машине объезжал окрестности, надеясь наскочить на сбежавшего старика, но в его успех уже никто не верил.

- Дожили! - сетовал Кондаков, лязгая зубами р край кружки. - Старый пень вокруг пальца обвёл.

- О старые пни много молодых ног поломано, - пробормотал Донцов, изо всех сил пытаясь удержать сердце в пределах, предусмотренных анатомическими нормами.

- Как грязной тряпкой по роже... И ведь не пожалуешься никому.

- Ничего страшного, - попытался успокоить его Донцов, и сам нуждавшийся в утешении. - Оставим здесь засаду. К Экспериментальному бюро пошлем наружку. Все другие места, где он может появиться, тоже перекроем... Никуда не денется. Личность приметная.

- Боюсь, ляжет на дно. Хрен мы его тогда найдём.

Отдышавшись немного, Донцов прошёл на кухню и занялся сортировкой того, что уцелело в огне. Всего здесь было около полусотни листов с зашифрованным текстом. Часть их безвозвратно погибла, но основная масса сохранилась, только по краям обуглилась. Бумага, собранная в пачку или сброшюрованная в книгу, - не самая доступная пища для огня, в чём Донцов уже неоднократно убеждался.

- Послушайте, - обратился он к Кондакову, приканчивающему третью кружку воды подряд. - Пока никого нет, давайте устроим здесь капитальный шмон. Авось и откопаем что-нибудь ценное.

- Ты в смысле денег?

- Я в смысле улик. Деньги, кстати, тоже улика.

Особенно американские доллары одной определён

ной серии.

- Шмон так шмон, - согласился Кондаков. - Другого-то занятия всё равно нет. Ты пока отдохни, а я пошурую. Всё, что найду, к тебе буду носить.

- С кухни начинай, - посоветовал Донцов. - Тайник у него где-то там.

Тайник обнаружился сразу - две половицы свободно сдвигались в сторону. Однако, кроме мышеловки с мумифицированным мышонком, там ничего не было. Перед тем как податься в бега, Лукош-нико'в выгреб всё ценное, а то, что не смог унести, попытался сжечь.

Обстучав стены и измерив при помощи спичечного коробка внешние и внутренние габариты всех предметов кухонной меблировки, Кондаков перешёл в санузел, а затем и в прихожую.

Много времени это не заняло. Например, в хитрой комнатке, куда согласно старой поговорке сам царь пешком ходит, кроме выщербленной ванны, жестяной раковины и заросшего ржавчиной унитаза, нашлись только липкие обмылки, сточенная опасная бритва с фашистским орлом на лезвии и полупустой флакон самого дешевого одеколона. Как Лукошников чистил зубы и чем подтирался, установить не удалось.

Все надежды оставались на жилую комнату. Под подушкой и в матрасе ничего заслуживающего внимания не оказалось. Следы вскрытия на половицах отсутствовали. Каких-либо пустот в мебели не имелось. Два десятка книг, подобранных безо всякой системы, тоже ничем не порадовали, хотя и лишились своих переплётов. Лишь в старом фибровом чемодане, под слоем дырявых носков, изношенных сорочек и полинялых трусов, удалось откопать нечто вроде личного архива.

Сначала Кондаков аккуратно выложил на подоконник медали, начиная с довоенной "XX лет РККА" и кончая недавней "50 лет Победы". Орденов сыскалось только три штуки - две Красные Звезды и один Красного Знамени.

- Для фронтовика не густо, - заметил Кондаков, очевидно что-то понимавший в этом деле. - И те, похоже, за выслугу лет получены.

- Фронта он не видел, - сообщил Донцов. - Хотя порох нюхал. Правда, в основном свой собственный... Взгляни сюда.

Из стопки всевозможных документов, как правило, снабжённых коленкоровыми обложками, он извлек скромную коричневую книжечку с косой надписью "Удостоверение". Полистав её, Донцов торжественным тоном зачитал:

- "Народный комиссариат внутренних дел. Удостоверение личности. Предъявитель сего, Лукошни-ков Аскольд Тихонович, состоит на действительной военной службе в 24 дивизии войск НКВД. Должность - командир батальона. Пользуется льготами и преимуществами, установленными Кодексом, объявленным в собрании законов 1930 года № 23". Во как! И какие же это, интересно, льготы?

- Водка в распивочной без очереди и вокзальные шлюхи бесплатно, - в свойственной ему грубоватой манере пошутил Кондаков. - Я-то откуда подобные тонкости могу знать?

- Что тут ещё есть... Ага, вот. "Состоящее на руках и разрешенное к ношению холодное и огнестрельное оружие, а также почётное революционное оружие". Холодного оружия нет, зато огнестрельное меняется чуть ли не каждый год. Наган, наган, наган и ещё один наган. Только в сорок пятом появляется "ТТ". Почему же у него наганы не держались?

- Стрелял много, - пояснил Кондаков. - У нагана, не в пример пистолету, ствол быстро изнашивается.

- Теперь понятно, почему он невинно пролитую крдвушку всё время вспоминает. Стрелять-то приходилось не по мишеням, а по людям. Причём по своим. Ладно, смотрим дальше... "За передачу удостоверения личности в чужие руки виновный привлекается к строгой ответственности". Да, это вам не фунт изюма. Грозный документ.

- А как же! Случалось, что кое-кто в штаны делал, подобную ксиву узрев.

Было в чемодане ещё множество всяческих справок, написанных преимущественно от руки, иногда даже карандашом, зачастую на оборотной стороне листков с немецким текстом. Все эти разномастные, крошившиеся от времени бумаженции роднили между собой только печати - жирные, лиловые, круглые, обязательно с гербом.

Единственная фотография, попавшая в архив, имела, наверное, какую-то особую значимость, иначе зачем бы её хранить здесь, а не в семейном альбоме.

На толстом картоне с фирменными виньетками были изображены двое - мужчина средних лет в форме офицера гвардейской кавалерии, имевший явное портретное сходство с Лукошниковым, и маленький мальчик в матроске, ещё лишённый каких-либо индивидуальных особенностей.

- Это он с папашей, наверное, - догадался Кондаков. - Дворянская каста. Белая кость. Голубая кровь.

Затем внимание Донцова привлекла крошечная, с ладонь величиной, справка, из которой следовало, что возраст Лукошникова Аскольда Тихоновича путём внешнего осмотра определён в семнадцать лет и что сведения о его родителях отсутствуют, но, по собственным словам, он происходит из крестьян-бедняков Нижегородской губернии.

- Странно... - произнёс Донцов. - Выходит, что он беспризорник.

- Нет, тут совсем другое дело. - Кондаков взял справку из его рук. - Отрёкся он от отца с матерью. Вместо волчонка овцой прикинулся. Чтобы свою будущую карьеру не подпортить. Сей документик сродни расписке, которую Иуда при получении тридцати сребреников подмахнул.

- Это нам сейчас хорошо судить, - вступился за старика Донцов. - Глядя, так сказать, из другого времени. Не дай бог никому в его шкуре оказаться. Хранились в чемодане и другие любопытные реликвии: например, какое-то чудное удостоверение шофера первого класса с талоном общественного автоинспектора, "не подлежащим отбору и обмену", или громадная, с газетный лист, почётная грамота, выданная Лукошникову А.Т. за активное участие в общевойсковой выставке самодеятельного изобразительного искусства, посвящённой семидесятилетию товарища И.В. Сталина.

Однако наиболее пристальное внимание Донцова привлекло обыкновенное заявление в городской исполком Совета народных депутатов, где Лукош-ников в категорической форме требовал улучшить его жилищные условия.

Сличение почерков заявителя и загадочного автора шифрованных записок безоговорочно свидетельствовало о том, что это одно и то же лицо.

Приходилось признать поистине невероятный факт - бывший энкавэдэшник Лукошников не только ретиво выполнял свои служебные обязанности, но и втайне от всех изучал древние языки, достигнув на этом поприще завидного совершенства. Воистину наша жизнь полна парадоксов. Итоги обыска подвёл Кондаков: - Всё это макулатура, имеющая интерес только для краеведческого музея. А паспорт, пенсионное удостоверение и другие серьёзные документы он с собой прихватил. Да и деньги, наверное, тоже. Кроме того, у него и оружие есть. Именной пистолет, на хранение которого имеется соответствующее разрешение... Ничего не скажешь, ценный презент ему при выходе на пенсию отвалили. Нам про такой только мечтать остаётся...

Глава 14

ШИЗОФРЕНИКОВ НАЧАЛЬНИК И МАНЬЯКОВ КОМАНДИР

Сутра обязанности распределили так: Кондаков повёз спасённую рукопись в Институт языкознания на экспертизу, Цимбаларь отправился проведать Доан Динь Тхи (а вдруг у той прорезалась память), сам же Донцов, совершив длительное турне по городу и расставив в заранее намеченных местах (Экспериментальное бюро, квартира Таисии Мироновны и так далее) посты наружного наблюдения, навестил клинику, которая, надо признаться, успела ему изрядно поднадоесть.

Отделавшись от назойливого Шкурдюка под тем предлогом, что ему нужно самому пройтись всеми предполагаемыми маршрутами преступника, Донцов переходными галереями добрался до первого корпуса, в котором, по его сведениям, и располагался кабинет главного врача.

Сначала он по ошибке попал в приёмный покой, где будущие пациенты клиники ожидали своей очереди на госпитализацию - одни в сопровождении родственников, другие под бдительным присмотром дюжих санитаров, третьи в скорбном одиночестве, - но быстро сориентировался и неприметной боковой лестницей поднялся на нужный этаж, сделав по пути всего три остановки для отдыха.

Искать встречи с человеком, который тебя принципиально избегает, дело неблагодарное, но Донцов сегодня решил идти напролом, поскольку все другие зацепки, на начальном этапе расследования казавшиеся такими многообещающими, вдруг сами собой пресекались, превратившись в бесполезный мусор, словно хвоя новогодней ёлки, простоявшей до самого Сретенья.

Приёмная главного врача вопреки ожиданиям оказалась пуста, и никто не помешал Донцову проскользнуть в заветную дверь, за которой он ожидал получить ответы на многие животрепещущие вопросы.

В скромно обставленном кабинете, похожем на ординаторскую какой-нибудь провинциальной больницы, находился всего один человек. В данный момент он стоял возле окна, спиной к входу, и при появлении посетителя даже не шелохнулся, что не позволило Донцову составить представление о его внешности.

Однако такой костюм, а в особенности такие туфли мог носить лишь всемирно известный профессор, нефтяной олигарх или самый крутой авторитет из тех, что закуривают сигары от стодолларовых банкнот.

- Добрый день. - Донцов деликатно откашлялся. - Мне нужно видеть профессора Котяру.

В ответ прозвучал негромкий отрешённый голос:

- Уточните: видеть его или говорить с ним.

- Конечно, говорить.

- Впредь попрошу выбирать выражения. Как говорил Конфуций: "Назовите вещи своими подлинными именами, и тогда успех обеспечен".

- Я майор Донцов, расследующий обстоятельства смерти Олега Намёткина.

- Очень приятно. - Человек у окна продолжал всматриваться в серую муть, объявшую город.

- Можно задать вам несколько вопросов? - Донцову очень хотелось присесть, но в присутствии стоявшего столбом хозяина это могло пока заться нетактичным.

- Согласно этикету вопросы нельзя задавать только английской королеве и папе римскому.

Расценив эти слова как завуалированное приглашение к разговору, Донцов спросил:

- Какой болезнью страдал при жизни Олег Намёткин?

- Он страдал весьма распространённой в настоящее время душевной болезнью, которая называется манией ничтожества. В отличие от куда более известной мании величия её симптомы проявляются в том, что больные воображают себя не Наполеоном или стратегическим бомбардировщиком, а чем-то до невозможности крошечным. Амёбой, например.

"Интересные тары-бары у нас завязываются", - подумал Донцов, а вслух произнёс:

- Есть сведения, что к Намёткину применялись не совсем обычные методы лечения, а именно электрошок и сильнодействующие медицинские препараты. - Тут он целиком полагался на анонимное сообщение, только по мере возможности смягчал чересчур резкие выражения.

- Это вполне объяснимо. - Человек у окна кивнул. - К существу с психологией амёбы иные методы лечения применять абсолютно бесперспективно. Одноклеточный организм реагирует лишь на самое ограниченное число раздражителей - свет, электрический ток, изменение химизма окружающей среды.

- Не могли ли эти факты послужить причиной смерти Намёткина?

- Это праздный вопрос.

- Почему?

- Он не умер. Одноклеточные практически бессмертны. При делении они распадаются на две совершенно идентичные половинки, продолжающие жить в прежнем облике. И так может продолжаться До бесконечности.

Это начинало походить на дурной сон. Или человек, маячивший у окна, издевался над ним, или у него самого в голове ползали тараканы.

Донцов уже собрался перейти к более действенным мерам, ведь как-никак, а он являлся официальным лицом, пусть даже и занятым неофициальным расследованием, но тут дверь за его спиной резко хлопнула.

В кабинет ввалился лысый человек, громоздкий, как водолаз в полном снаряжении, и, мимоходом кивнув Донцову, устремился прямиком к окну.

- Всё в порядке, Павел Петрович, - произнёс он довольно небрежно. - Ни о чём не беспокойтесь. Вас сейчас поместят в самую удобную палату клиники под надзор наших ведущих специалистов. Уверен, что в самое ближайшее время вы почувствуете облегчение.

Последние слова послужили как бы сигналом для двоих санитаров, до поры до времени остававшихся в приемной.

Они деликатно взяли Павла Петровича подгруки и с фальшивыми улыбочками повели к выходу - ну просто ангелы, провожающие душу праведника в райские кущи. Однако можно было легко предугадать, что', оставшись без свидетелей, они церемониться с больным не будут.

Проходя мимо Донцова, Павел Петрович повёл на него глазами, где обманчивым огнём сияло безумие, и всё тем же отрешённым голосом произнёс: