Чтение 14–й страницы книги ~Великий маг~

Я порылся в памяти, переспросил:

- В самом деле?.. Хорошо, поговорим о языке. Но я предупреждал, что в расположении читаемого материала не будет математической правильности. Итак, о языке... Правда, боюсь, что услышите не совсем то, что ждете.

Бархатный переспросил ядовито вежливо:

- Вы даже знаете, чего мы ждем?

- Догадываюсь, - ответил я.

- Вообще-то о языке говорить проще всего, потому большинство редакторов, да и критиков в первую очередь цепляются к языку произведения. Проще потому, что это арифметика литературы. Здесь гораздо проще указать пальцем на ошибку. Она заметна и доказуема. И хотя находятся упертые, что на "стрижено" все равно скажут "брито", но друзья же поправят: "Федя, ты не прав. Даже нам, малограмотным, видно". К примеру, о крайне низком уровне пишущего говорят предложения-нематоды. Или солитеры, так даже точнее... Так, щас я тыкаю наугад во "Всемирную библиотеку", теперь наугад - в прозу... Так, вот середка какого-то романа... Привычная фраза: "Он взял свои рыцарские доспехи и долго шел с ними по длинному залу королевского дворца к выходу". Эти две фразы, связанные союзом "и", называются, как уже сказал выше, предложением-нематодой. Абсолютно плоские, как ленточные черви, фразы.

Мерилин Монро поинтересовалась:

- Наверное, это плохо. Но как лучше?

- Можно сказать все то же, но иначе. К примеру: "Он взял свои рыцарские доспехи, а портреты со стен длинного зала королевского дворца хмуро наблюдали, как он их нес к выходу". Портреты можно заменить статуями, вельможами, слугами, барельефами, даже стенами... Чуть выше классом, уже не единицу, а добротную двойку заслуживают фразы типа: "Он взял свои рыцарские доспехи, долго шел с ними по длинному залу королевского дворца к выходу, поздоровался с королевой, бегом сбежал по ступенькам длинной лестницы, выскочил во двор, подозвал коня, сел на него верхом и поехал на фиг". Ну не на фиг, но поехал. Заинтересовались, ибо это уже нечто конкретное, применимое сразу же, сегодня, прямо сейчас. Я добавил:

- Но это однообразное перечисление вообще-то недопустимо, ибо фраза тянется, как ленточный червь, но только теперь, благодаря запятым, похожа на длинную гусеницу с ее сегментированным телом. Дабы фразу спасти, ей надо придать объем. То есть сказать то же самое, но бросать взгляды с разных точек. Например: "Он взял свои рыцарские доспехи, портреты провожали его взглядами до самого выхода, королева ответила на поклон, ступеньки весело простучали под его сапогами, солнечный свет ударил в глаза, конь подбежал на свист, он сел на него верхом, мир рванулся навстречу..." То есть все то же самое, но приобретается некая стереоскопичность. А если убрать эти "свой", "свои", уточнить, кто на кого сел, то и вообще станет приличнее. Уже на двойку с плюсом. А для публикации достаточно писать даже на двойку. Они кивали, записывали, я закончил:

- Вывод, в литературе все нужно говорить не в лоб, а некими хореографическими танцами пчел. Это не писатель, который напишет: "Рыцарь рассердился" или "Рыцарь обрадовался". Писатель создаст узор, скажет настолько иначе, что не будет упомянут ни рыцарь, ни его сердитость, но у читающего в мозгу вспыхнет яркая картинка именно рассерженного рыцаря! Я прошелся до окна, выглянул, хотя смотреть особенно не на что, зато даст необходимую паузу, ребята выделят этот текст, скопируют в места наиболее важные, куда смотрят чаще всего. Когда я вернулся, Мерилин и ее окружение, эта группка чем-то выделяется, смотрели с ожиданием. Чуют, что это не все.

- И все же, - заговорил я другим тоном, - по поводу совершенствования в языке вынужден сказать и нечто противоположное. Хотя такое сказать трудно... Кощунственно даже! Ведь всякий, кто находит в книге погрешности в языке, тем самым как бы косвенно вопит во всю пасть, что уж он-то выше автора, умнее, грамотнее! Не просто вопит, а подпрыгивает и указывает на себя чисто вымытым, как ему кажется, пальцем: смотрите на меня! Только на меня!!! Я - грамотнее Шекспира!!! Да, таких - тьмы и тьмы. Каждый хвастает перед таким же "грамотным": вот, смотрите, я у писателя Г. нашел неверный оборот, да и у писателя К., а что уж говорить о филигранности их текстов...

Я перевел дыхание, заговорил спокойнее, стараясь не выдавать своего отношения к теме:

- А когда возникает дискуссия о языке, тут же эти эстеты начинают о Бунине. О его замечательном языке, о его тщательно построенных фразах, точных образах, гармонии глаголов и уравновешенности стиля... и прочих милых вещах, которые почему-то считаются основными... Честно говоря, я сам через эту дурь прошел. Ну, это сейчас называю дурью, а раньше считал, что язык - не только важное, но и самое важное. Даже - единственное достояние литературы. Ну, максималистом я был всегда.

Мерилин спросила живо:

- Раньше? А сейчас?

- Я умею учиться быстро, - ответил я.

- Никто из нас не рождается с готовыми знаниями, но у одних переход со ступеньки на ступеньку отбирает месяцы, а то и недели, а у других - десятилетия. Я постигал литературное умение очень быстро. И успевал увидеть не только жилки на листочке дерева, но и весь лес целиком. А взгляд на лес... настораживал. Все эти эстеты, как попугаи, говорят о Бунине, но что-то странное, даже подозрительное в этом говорении! Попросишь такого назвать что-то из Бунина, тут же затыкается, словно получил кувалдой в зубы. Либо с трудом вышепчет: "Темные аллеи". Где-то слышал, такие же, как и он, называли. Вот труды Толстого, Достоевского или того же

Шекспира - у всех у них язык хромает!

- назовет увереннее. А с Буниным - облом. Почему? Я оглядел их, сделал паузу, продолжил с чуть большим напором:

- Да потому что восприятие любого человека, пьяного грузчика или высоколобого эстета, остается восприятием нормального организма! Замечает сильные характеры, внимает новым идеям, с удовольствием погружается в новые темы, сопереживает Ромео и Джульетте. Ему плевать, какой там вязью выписаны словесные кружева, если от сочувствия слезы бегут по морде!.. Бесконечное совершенствование языка - бег на месте. Даже если самый скоростной бег. Конечно, определенный уровень должен быть у каждого писателя, иначе сильные натуры не изобразишь, но не станется ли так, что ухлопаете два-три десятка лет на доводку языка, а за это время нахлынет такой поток новых слов, заимствованных и сотворенных, что все ваши усилия коту под хвост? Мерилин что-то очень быстро отметила на своем пальмике. И еще двое из ребят ее группки подвигали пальцами с кольцами незримых указателей. Уже заметно, что эта группка принимает мои доводы, в то время как эстетствующая часть баранов во главе с Бережняком настроились принимать меня скептически.

- Язык, - сказал я с нажимом, - устаревает слишком быстро. Дело не только в том, что никто из нас не в состоянии прочесть как древнее, но родное "Слово о полку Игореве", так и недавних Тредиаковского и Державина, а в том, что "Одиссею" читают и смотрят доныне!.. Повторяю: никто на всей планете не в состоянии оценить красоты языка гомеровской "Одиссеи". Возможно, там рассыпаны перлы, над которыми древний грек ржал во все горло, в урон своей эллинской пластичности, кричал: "Ай да Гомер, молодец, сукин сын!", но это можно только предполагать. Текст в наличии, но сам народ эллинов канул то ли в Лету, то ли в Тибр, то ли в анус. Красоты языка, аллегории и метафоры, которыми уснастил поэму Гомер, давно гавкнулись, а мы видим только тему, идею, образы, мысли... Понятно, над чем надо работать? Ведь Одиссей не мертв, в то время как давно околел его язык, как сгинули эллины - носители того языка. "Одиссея" породила множество клонов: те же рэмбы и всякие герои афгано-вьетнамо-чечено-сербо... вернувшиеся и непризнанные в родном доме! И еще породит.

Прозвенел звонок, но уходить нельзя, после десятиминутки еще сорок пять минут этих наставлений. Иногда самому мне они кажутся... чересчур, а что уж про эти юные души, на которые обрушиваю вот так сразу всю каменную лавину? Сам-то получал в темечко по камешку, по камешку, только потому голова все еще цела. И не задавило.

Они все остались за столами. Недоумевая, что это с ними, я сказал:

- В литературе язык вообще устаревает стремительно. Уже не только в Юсе "Войну и мир" переводят, как "War and world", уже и вы считаете, что это верно!

По их недоумевающим лицам видел, что да, они так считают.

- Мир в прежнем значении означал общество, - сказал я терпеливо.

- Вы можете составить об этом мире представление по словосочетаниям "мирские заботы", "мирская суета", "мирянин"... То есть мир - это общество, обыденность, повседневность, в отличие от духовного мира, духовных забот. Вы как понимаете эпитафию на могиле Сковороды, которую он придумал для себя сам: "Мир ловил меня, но не поймал"? Что он был ярым поджигателем войны? Или что люди ловили, а он, как быстроногий заяц, убегал?.. Сейчас бы он сказал: "Юсовость ловила меня, но не поймала", а "Войну и мир" надо издавать под названием "Война и общество", так правильнее, хотя, конечно, хреново... Все, перерыв!.. Всем в буфет или бегать с воплями по коридору!

Они засмеялись, с достоинством вставали, уступая дорогу не только женщинам, но и друг другу. Я остался за столом, делал вид, что рассматриваю в пальмике тексты. Студенты чинно выходили в коридор, снова воспитанно уступая друг другу в тесном проеме. Мерилин прошла было мимо, одарив меня улыбкой, но остановилась, ее внимательные глаза посмотрели на меня с участием.

- Вы всегда так одиноки?..

- Да я вроде бы не одинок, - пробормотал я.

- Одиноким можно быть и в толпе, - возразила она.

- Здесь буфет совсем рядом. Успеете выпить соку или кофе. Еще у нас очень хорошие булочки. С орехами!

- Ну, - ответил я, - против таких булочек устоять ну никак. В помещении буфета с десяток столов, просторно, здесь живут с размахом. К стойке небольшая очередь, но передо мной сразу расступились. Я сделал заказ, для Мерилин не рискнул, тогда пришлось бы брать еще и на троих из ее группы, а это настроит против меня всю очередь, взял кофе с булочкой и ушел к свободному столику. Минуты через две возле моего столика остановилась с подносом Мерилин.

- К вам можно?

- Прошу, - сказал я.

- И ребят своих зови, стулья есть. Она улыбнулась, а ребята, что гуськом двигались за нею с подносами, тут же с готовностью начали расставлять по столу чашки. Один сразу же, даже не отхлебнув кофе, уставился на меня большими черными глазами, блестящими, как антрацит, выпалил:

- Вы в самом деле надеетесь... переубедить?

- Надеюсь, - ответил я.

- Хотя бы одного. Беда в том, что все вы - начинающие, хотя некоторые из вас уже публикуются. А начинающему трудно объяснить по причине, о которой говорил в начале. О необходимости дерзости и самоуверенности, доходящей до наглости! Что хорошо для самой работы писателя, плохо для его обучаемости. Даже самый дерзкий и самоуверенный согласится, хоть и с неохотой, что дважды два равняется четырем или что вес в сто кг больше, чем в девяносто девять, но попробуйте ему доказать, что в его произведении слишком много слов-сорняков! Он тут же вам возразит о музыкальности фразы, об особом стиле, иной ткани и неком ритме... Словом, наговорит много красивой и многозначительной лабуды, за которой для профи на самом деле ничего нет.

Он кивал, иногда морщился, лицо постоянно двигалось, губы раздвигались в улыбке и тут же сжимались в скорбной гримасе, а лицо то освещалось дивным светом, то мрачнело, словно небо застлала туча.

Мне он нравился, в нем нечто, что отличает человека, которому придется вынести многое. Но такие могут и до других донести немало ценного.

Рядом с ним парень с раскованными манерами шумно пил кофе, громко отхлебывая, а едва приятель замолчал, сразу поинтересовался:

- Владимир Юрьевич, а как вы относитесь к мату в произведениях?

Я поморщился.

- Повбывав бы гадов! Но это мое личное. Но я вам рассказываю общие законы литературы, а не те, которым следую сам. В искусстве расстановки значков на бумаге есть правило, которое лично мне как серпом по одному месту, я супротив него всегда наперевес с вилами, но что поделать, оно существует. На уровне тех же дважды два, когда не поспоришь. Формулируется примерно так: любая словесная конструкция в произведении оправдана, если логически мотивирована. То есть любая ругань, любой мат, любая непристойность имеют право на присутствие в литературном произведении, если без нее образ неполон. Или если это помогает в раскрытии характера... Но, конечно же, если можно обойтись другими средствами, то обходиться., нужно обязательно. У меня, к примеру, тридцать романов, но мата нет. Хотя изображал... всяких.

Парень кивнул, остальные обменялись понимающими взглядами. Похоже, это был какой-то тест. Мерилин сказала нерешительно:

- Но, наверное, нужно начинать все же с языка?.. Вы сказали, что до образа читателю еще надо добраться, но слабо или сильно пишет автор, ему видно с первой же фразы

Бывает достаточно прочесть первый абзац, чтобы понять, что такое убожество лучше стереть... Я проглотил остаток булочки, еще горячей, в самом деле чудесной, мягкой, с множеством хорошо прожаренных орешков.

- Да, с языка проще. И заметнее. Как читателю, так и самому пишущему. Кто-то из великих сказал: "Одному правилу следуй упорно: чтоб словам было тесно, а мыслям просторно". То есть вычеркивай к такой матери те слова из уже написанной фразы, без которых можно обойтись. Это самый простой и эффективный способ улучшить язык. По правде говоря, половина умения писать держится на умении вычеркивать. Ведь умно пишут многие!.. Но умно написать недостаточно. Надо - ярко. Яркость достигается, кроме прочих приемов, еще и емкостью. Пословицы тем и сильны, что все лишнее убрано, остались только самые необходимые слова. Это запоминается! Это действует. Увы, вычеркивать трудно. Даже не потому, что непонятно, какие вычеркивать, какие оставлять. Просто - жалко. Они слушали внимательно, я лишь формулирую то, что они и так чувствуют.

- Самая простая работа, - закончил я и посмотрел на часы, - это выпалывать и выпалывать слова-сорняки. Возвращаться, просматривать поле заново свежим взглядом и выпалывать еще. Все сорняки не перечислить, каждый пишущий тяготеет к разным, но есть и масса общих, таких, как "свой" или "был", что пестрят в каждой фразе. Да и вредят эти сорняки не только тем, что мешают яркости. Казалось бы, что неверного в написанном: "Вошел человек. Это был мужчина высокого роста, одет был хорошо...". Но прицепляешься невольно: слово "был" по нормам языка адресует в прошлое А что, сейчас этот вошедший уже стал, наверное, роста низенького? А то и вовсе сменил пол? А одет либо плохо, либо вовсе голый? Они засмеялись, к аудитории я уже возвращался, окруженный своими сторонниками. Та группка, что с Бережняком и бархатным, втрое крупнее, но в литературе, где число, там и бессилие.

Когда все заняли свои места и гул стих, я заговорил громко:

- О языке придется сказать еще, ибо, как я понял во время перемены, ему здесь придается значение не просто огромное, как он того заслуживает, а просто космическое, что все-таки перебор. Здесь в коридоре я услышал ссылку на авторитет школьного учителя, который не принял какое-то сочинение современных писателей... А собственно, почему мы должны слушаться школьного учителя? Литературный язык делают такие, как мы, а школьный учитель, как попка, повторяет малышне то, что устаканилось, выжило, уцелело от нашего словотворчества. Более регрессивной фигуры, чем школьный учитель, нельзя и представить, потому брать его сентенции за авторитет - извините...

В глубине аудитории один молодой мужчина опустил взор. Понятно, это он ссылался на школьного учителя.

- Вообще, - продолжил я, - можно бы, конечно, отгавкнуться чем-то вроде: писатель N вяжет крючком золотое шитье, а я клепаю танки. Или трактора, если кому-то танки не нравятся. И моим читателям плевать, что на броне видны следы от кувалды. У ажурно вышитой салфетки и у трактора - разное назначение, потому к их отделке - разные требования. Это тоже довод, но неполный. Упрощающий. Все гораздо сложнее. Но остановиться на этом надо, так как хорошо подобранные доводы, да еще по-барски сказанные снисходительно и высокомерно, могут вызвать у начинающего писателя комплекс вины и послать его в болото, хотя совсем рядом есть твердая почва.

Я окинул взглядом аудиторию. Перекусив, они все еще в некотором возбуждении, но начинают слушать внимательнее.

- Прежде всего, - сказал я, чувствуя, что вроде бы это говорил, - когда человек находит у какого-то писателя ляп, то этим прежде всего хвалит себя: какой я грамотный! Когда морщит нос и заявляет, что такого-то не читает из-за обилия корявых фраз, то этим громко кричит, что вот я какой изысканный, тонкий, чувствующий прекрасное, замечательный, умный, гениальный, красивый и, вообще, все вы - тупое быдло, годны только на то, чтобы целовать меня в то место, где спина теряет свое благородное название. На самом же деле филигранный язык - это виртуозная игра на одной струне. Можно восхищаться таким скрипачом: как играет, как играет! На одной струне, а как играет! Но у скрипки не случайно четыре струны. Можно, играя на одной струне, встать еще и на уши - восторгу слушателей не будет предела. Но к искусству такая игра не приблизится. Бережняк потемнел, такие речи не нравились. Нормальный вроде бы обыватель, их таких девяносто пять из ста, ну молчал бы и сопел в свои дырочки, но этот еще и берется навязывать свои взгляды. Ладно, получи...

- Виртуозным языком, - сказал я громко, - чаще всего пытаются скрыть неумение... писать. Да, виртуозное владение языком - это доведенное до совершенства трудолюбие посредственности. Когда человеку и сказать нечего, и нарисовать могучие образы не умеет, как и создать сильные или хотя бы заметные характеры, он до скрипа кожи вылизывает фразы, перебирает слова. Предвижу упрек: сам изысканно писать не умеет, вот и гавкает на других. В... э-э... бессильной злобе ярится!.. Увы, не стал бы спорить, пусть у несчастных оставалась бы иллюзия, что они превосходят, что они - боги, а я где-то в грязи, не в состоянии поднять голову даже до уровня их подошв. Честно, не стал бы спорить: нельзя отнимать у людей последнюю иллюзию, что хоть в чем-то лучше других. Иначе сопьются от безысходки и никчемности, а то и начнется стадное - двойное сальто с высоких балконов на асфальт... Но дело касается молодых ребят, которые учатся писать, потому вынужден сказать, увы, правду. А критики с больными желудками - пусть с балконов, не жалко... Поднял руку высокий молчаливый мужчина с левого крыла аудитории. Я уже успел занести его в ряды нейтралов, этакий одиночка, что упорно ломится вперед, не реагируя на политические страсти, экономику, баб-с.

- Да, - сказал я, - слушаю вас.

- Простите, у меня вопрос...

- Я их не только ставлю, - ответил я, - но иногда и отвечаю.

- Вопрос вот в чем... Почему не совершенствовать язык до тех пор, пока не искоренишь все неточности, ляпы, корявые сравнения? Все-таки неуважение к читателю - выпускать роман с ошибками!

Он смотрел совершенно серьезно, и я ответил очень серьезно:

- Я не защищаю выпуск "недоделанных" романов. На такое кощунство никто не осмелится. Но аксиома и то, что любое произведение можно совершенствовать до бесконечности. А значит - всю жизнь писать один-единственный роман. И помереть, не дописав, так как писатель, в отличие от спортсмена, с возрастом не теряет мастерства, а все приобретает и приобретает. До последнего смертного вздоха! Но чем чревато писание одного-единственного произведения, уже знаете, не хочу повторяться. Писатель должен писать много. Ибо язык можно совершенствовать всю жизнь даже в одном-единственном рассказе, а вот идеи, образы, характеры - только от романа к роману.

Он сел, тут же вскочил, спросил с надеждой:

- А почему не сделать все? И язык, и образы, и стиль... Я кивнул:

- Теоретически достижимо. То есть написать языком Бунина, и чтобы в романе - шекспировские образы, толстовский размах, динамика Чейза, утонченность Чехова, философичность Камю... Но пока что никому ни в одной стране такое не удалось. Ни в прошлом, ни в настоящем. Побаиваюсь, что не удастся и в будущем. Крамольная, но здравая мысль: эти вещи несовместимы.

В аудитории поднялся некоторый шум. Я в самом деле брякнул крамольную вещь, все тут же начали перебирать произведения с "золотой полки", шарят по всему спектру, вспоминают, называют вслух, а соседи тут же выдергивают перья, мол, образы - да, но язык ни к черту, да и тема не нова...

Бережняк ощутил, что самое время восстановить свою лидирующую роль, сказал громко:

- Владимир Юрьевич, но это ваше личное мнение!.. А возникло оно не потому ли, простите, что плохо знаете мировую литературу и... сами не владеете языком?

- Я владею, - объяснил я, - но мне есть чем похвалиться покруче. Просто, овладев филигранным языком, не остановился, а пошел дальше. А что дальше? Дальше - образы, характеры, идеи. Увы, обычно - в ущерб языку, потому что вынужденно двигаешься дальше, оставляя авторскую речь, как и речь героев, недостаточно отшлифованной. Почему? Да просто не хочу участи Бунина, о котором многие слышали, но которого не читают. И уж точно мало кто назовет его героев, его идеи, образы, характеры. Предпочитаю участь тех авторов, которые создали образы Одиссея, Айвенго, Наташи Ростовой, Гамлета, д'Артаньяна, Обломова, Дон Кихота, Дон Жуана, Хлестакова... Ощущаете разницу?

ГЛАВА 18

Я мазнул взглядом по Бережняку и бархатному, общечеловеки дальше некуда, добавил почти злорадно:

- Уж молчу, что виртуозы языка заранее отказываются от переводов! Но тут умолкаю, так как уважаю политические взгляды, если они есть. Возможно, эти люди - ярые националисты и не хотят, чтобы проклятые иностранцы читали их шедевры? Хочу лишь сказать, что немало произведений... не хочу указывать пальцем, при переводе на русский язык только выигрывают в языке! А переводят их как раз за образы, характеры, яркие идеи, новый блистательный сюжет... Надеюсь, я сказал достаточно? Так что у пишущего есть выбор. Язык - одна из струн скрипки. Совершенствоваться в языке - это овладевать игрой на одной струне. Скрипач, который намеревается достичь успеха в консерватории, а не в цирке, учится играть сразу на всех струнах. Бережняк возразил достаточно громко:

- Да, конечно... Если не овладевать языком, то можно больше книг наклепать. И капусты настричь.

Я кивнул:

- Спасибо, вы хорошую тему подсказали. Итак, сколько книг писать? То, что популярный у нас писатель-фантаст Айзек Азимов написал уйму книг, воспринимается у нас и у "них" одинаково одобрительно. Помню, у нас хотели даже отметить выход двухсотой книги этого мастера. Однако у него одновременно, в течение недели, вышли сразу три новых книги. Так что не удалось определить, какая из них двухсотая, какая двести первая, а какая двести вторая. Понятно, что на том он не остановился, писал еще много лет весьма плодотворно, но никто "там" его книги не считал, а здесь хоть и хотели бы, но не успевали. Совсем другой разговор, когда речь об отечественном авторе. Здесь писатель, у которого количество изданных книг подходит к десятку, уже под подозрением: а не халтуру ли гонит? Почему так много? Одна, две, ну пусть три... ну даже четыре, но - десять? Нет, это явная халтура. Раз много, значит - не умеет писать. Хотя почему не наоборот - непонятно. Более того, после двадцатой моей книги меня на полном серьезе начали спрашивать: сколько человек пишет под ником "Владимир Факельный"? Сейчас у меня вышло уже тридцать, так что, понятно, уже нет сомнений: это коллектив! Американец - может, француз... Сименона называли автором тысячи романов - может, а вот ленивый и косорукий русский - да ни в жисть!

Они смотрят с интересом, но явно же моих слов не разделяют. Пока что не зацепило. Для них и одна книга - непосильный труд, почти подвиг, а уж тридцать... Нет, не зацепило.

Я перевел дыхание, сказал уже медленно, рассудительно:

- Сказываются издержки еще той, советской системы. Была такая разнарядка: одна книга - в три года. Да и то лишь для членов Союза писателей СССР. Для начинающих так и вовсе публикация - всегда чудо, но, как в любой феодальной системе, а в Советском Союзе был ярко выраженный феодальный строй, существовала табель о рангах:

дворянину позволено больше, чем простолюдину, мелкому феодалу - больше, чем простому дону, крупному - еще больше и так далее. То есть лауреату Государственной премии можно было издаваться каждый год, а лауреату Ленинской премии - любое количество в год плюс собрание сочинений, а также в "Роман-газете" с ее тиражом в десятки миллионов экземпляров... Понятно, что писатели-фантасты или детективщики никогда лауреатами не были. Да и не могли быть "по рангу", то есть рылом не вышли, чтобы равняться с благородным сословием авторов, пишущих о буднях строителей коммунизма, о рабочем классе, о колхозниках или счастливой службе в рядах Советской Армии. Так что у нас, вроде бы перешедших на рельсы рыночной экономики, мораль осталась все же совковая - вон Шолохов написал всего три книги? Вот и ты больше не пиши! Бархатный продекламировал негромко:

- "Люблю грозу в начале мая", заметил некогда поэт. Но мне свиная отбивная милее с самых детских лет. Я притворился, что не заметил, в чью сторону направлено жало, но другие услышали, и я сказал громко:

- Это хорошая тема, спасибо. Поговорим о стебе. У многих начинающих авторов от этого слова текут слюнки и чешутся руки, хотя прилавки и так заполнены этим самым добром. Но почему его так много, а вы, дорогие друзья начинающие... или уже начавшие, признайтесь, тоже наверняка с него начали? По аудитории прокатился злорадный понимающий смешок.

- Дело в том, - продолжал я, - что пробуждение сознания начинается не с момента, когда ребенок начинает говорить или ходить в детский садик. Это пока что послушная клеточка большого организма - семьи. Сознание пробуждается, когда ребенок начинает замечать, что не все так правильно, как он считал! С этого момента и начинается бунт против родителей, общества, то есть начинается осознание себя, отделение от мнения и взглядов мира. Ребенок все начинает говорить наперекор: на белое - черное, на стрижено - брито, на классику - маст дай, на выброшенную родителями дрянь - рулез... Иногда даже угадывает, белое в самом деле оказывается черным, то есть незамыленный взгляд успел заметить раньше старшего поколения изменения или трещины в незыблемом фундаменте. Словом, резюмирую: очень долго еще будет длиться у вас этот период стеба и оплевывания... Справка: у девяноста девяти процентов населения это до конца жизни, но мы о них не говорим, то лишь переносчики генетической информации от прошлых поколений в будущие, а вот вы...

Я налил воды в стакан, уже нагрелась, нужно было раньше, пока ледяная, сделал пару глотков.

- Точно так же, - продолжил после короткой паузы, - начинается и литературный путь. Сперва начинающий, не в состоянии придумать дельное, сам стебается... или стебется?.. над всем, что в поле зрения. Остро высмеивает - он так считает!

- политиков прошлых эпох, героев, полководцев, писателей и ученых, богов и дьяволов, по-своему трактует разные кульминационные повороты истории, всякий раз превращая этих героев в пьяниц, бабников, параноиков, идиотиков... это начинающий считает верхом своей литературной мысли. Начинающих, естественно, намного больше, чем продолжающих, ведь в процессе естественного отбора многие уходят с писания книг в торговлю рыбой или водкой. Потому этих "шадевров стеба" намного больше, чем книг, в которых говорится о чем-то серьезно. Но, конечно, не только поэтому. Как вы знаете, всем нам, даже очень умным и серьезным, гораздо легче стебаться над чем-то, чем выдвинуть умную идею, тему для обсуждения, создать образ, блеснуть собственным творением. Да и что бы вы ни создали и ни придумали, сразу отыщутся умники, что начнут стебаться над вами... А так иногда хочется отойти от мишени, в которую стреляют, и самому попускать стрелы! Неважно во что: в Сталина, Гитлера, христианство, коммунизм, демократов, древних богов и богатырей... У нас эрудиции хватит, чтобы раздраконить всех и доказать, что все это маст дай и что только мы одни на свете умные.

Как будто туча нависла за окном. Лица курсантов потемнели, почти все нагнули головы, уже видны рога, и хотя все еще молодые бычки, но их сорок, хана мне, тореадору, глаза поблескивают из-под нависших бровей, как быстро набирающие мощь электрические разряды, зовомые молниями. Я сказал голосом, полным раскаяния:

- Понимаю, что репликой о стебе наступил очень многим на больную мозоль... В оправдание и пояснение добавлю, что я сам, ессно, прошел этот путь. Детский стеб над всем и всеми, потом юмористика... это уже другое, надо придумывать свое, а не измываться над тем, что создали другие, а затем медленное всползание к собственным серьезным идеям, темам, сюжетам. Потому в моем наезде на стеб нет ничего оскорбительного, чесс слово! Стеб - необходимый этап осознающего свою личность индивидуя. Просто стеб - самое легкое, что есть в юморе, самое низшее, самое Доступное для любого подростка. Стебаться может каждый! Юморить - уже немногие. Сочинять серьезное - вообще единицы. Ну в сравнении со стебистами, ессно. Или стебарями. Я просто деликатно... ну, меру моей деликатности вы уже знаете... напомнил, что на этапе стеба побывать всем можно и даже нужно, но задерживаться надолго... гм... все равно что задержаться в общем развитии. Тем более нельзя там оставаться на всю жизню. Бережняк заметил достаточно громко, чтобы услыхали два-три ряда:

- Человечество расстается с прошлым, смеясь... Кто это сказал?

- А хрен его знает, - ответил я беспечно.

- Но насчет смеха и стеба я уже сказал. Вообще у вас, как писателей, будет масса критиков по принципу: "Зелен виноград". Я не имею в виду профессиональных критиков, а огромную массу завидующих неудачников, которые, не в состоянии писать сильно и ярко, заявляют, что они-де и не хотели опускаться до такого упрощенчества, они-де тонкие и одухотворенные, у них мало читателей - жена и теща, но зато тонкие, богатые душой и тонко чуйствующие, а это для настоящего художника важнее. То есть они настоящие, а вот вы, которых уже приметил массовый читатель - ненастоящие. Здесь очень важно не дрогнуть, не поддаться, не устыдиться, что вы, оказывается, не такой вот тонкий и изячный, и не пытаться писать "тонко и изячно", чтобы угодить этим эстетам. Заставив вас, слона, пищать мышиным голосом, они и силу слона превращают в мышиную.

Поднял руку крепкий мужчина, я быстро отыскал его фамилию на листке, Валентин Пивнев, кивнул ему.

- Слушаю вас.

- Валентин Пивнев, - представился он.

- Раньше работал менеджером, потому и вопрос у меня чисто деловой. Жестко ли вы придерживаетесь сроков сдачи рукописи?

Сбоку кто-то подсказал:

- Сроков издательства или же собственных?

- Да это неважно, - ответил Пивнев и улыбнулся мне профессиональной улыбкой преуспевающего менеджера.

Я кивнул:

- Вы абсолютно правы. Это неважно, для издательства и себя ответ все равно один: никогда не планируйте!.. Нет-нет, не сам литературный процесс, а сроки сдачи. У творчества такая особенность: сперва идет легко, пишется много, потом начинается рутинная работа, а в конце обычно автор с отвращением домучивает главы, то и дело отвлекаясь на все, на что удается отвлечься на "законном" основании: сходить в булочную, чего никогда раньше не делал, вынести мусорное ведро, хотя это обязанность тещи, выгулять собаку или пойти помочь соседу помыть машину и прибить в прихожей вешалку. Казалось бы, к творческому процессу это имеет отношения мало, то есть на него не влияет, но, увы, мы сами зачастую ставим себя в такие рамки, что начинаем спешить, ускорять работу: ведь пообещал же закончить к такому-то числу! Поэтому, когда начали какую-то вещь, и она у вас пошла, побежала, полетела... то не рассчитывайте, что если сегодня вы даете тыщу, две, три, пять тысяч знаков в сутки, то и через неделю у вас будет тот же темп. Но окрыленный новичок обычно сразу же прикидывает, что при таком темпе он за год-напишет три, пять, десять книг. Начинает на это

рассчитывать, а это уже опасно. Он может еще пообещать, а то и сболтнуть, что еще опаснее... так как попытается сдержать обещание, чтобы не прослыть пустобрехом... И вот пошли страницы серые, вымученные, пресные, вялые, пустые, неинтересные... Я развел руками, закончил трезвым голосом:

- Бывалый автор знает, что на книгу уходит всегда времени гораздо больше, чем кажется в начале процесса. Потому профессионал никогда не планирует... жестко. К тому же проклятая особенность, знакомая всем профи, когда плановая книга вымучивается полгода-год, то неплановая пишется сама! Вежливо посмеялись, кому-то уже знакомо по личному опыту, кто-то слышал такие жалобы от других.

- Стоит сказать еще про выбор аудитории, - сказал я.

- Любой хотел бы понравиться всем, но нет таких оптимистов, которые на такое чудо рассчитывали бы всерьез. На свете нет писателя, актера, музыканта, политика, ученого и так далее, который нравился бы всем. Увы, приходится довольствоваться частью аудитории. Большой или малой. Можно - средней. Можно также огромной или мизерной, бывает все. Нередко для расширения популярности автору приходится жертвовать качеством, за что злорадные критики тут же усиленно тычут автора мордой в битое стекло. У слабого автора тут же отговорка, что, дескать, пишет высокоинтеллектуальную прозу, а простому быдлу этого не понять, потому такие крохотные тиражи. Я перевел дыхание, добавил:

- Правда, в истории литературы немало таких неприятных примеров, как, скажем, Шекспир. Он понятен самому тупому быдлу, но... такие примеры стараются обходить, не замечать, ибо возражать, увы, невозможно. Итак, на какую же аудиторию ориентироваться: на крохотную интеллектуальную или же на широкую простонародную? В первом случае можно о себе говорить скромно, как про элитную звезду, во втором - жить на широкую ногу, наслаждаться известностью, покупать и дарить женщинам дорогие вещицы... Везде свои плюсы, но и свои минусы. Итак, как поступить правильно? Да просто плюньте на сам выбор аудитории! Просто пишите. Пишите сильно, пишите остро, пишите без оглядки Вы - центр Вселенной, ее мозг и одновременно ее душа. От вас зависит, как пойдет дальше развитие цивилизации, культуры, нравственности, религии, каким быть обществу, людям, отношениям между людьми!.. И что же, когда перед вами такая задача, которую вы, кстати о птичках, вполне способны решить, так не мелочно ли оглядываться на аудиторию, критиков, родню, власти, законы, мнение тусовок? Все это - временное, существующее только в данный момент. Завтра будут другие власти, другие законы. Пишите на века, тысячелетия. От вас зависит, каким быть властям и законам через тысячу лет!

За время перемены мне поменяли нагревшуюся воду на холодную, но я предусмотрительно захватил из буфета бутылку охлажденной пепси-колы. В воду мало ли какой гадости могут подсыпать, а бутылка пепси... не станут же отравливать всю партию? Да и кто знал, что куплю?

Курсант, который менеджер, забыл его фамилию, что-то петушиное, снова поднял руку, сказал очень вежливо:

- Я слышал, очень важно, чтобы не попадалось двух слов подряд с одинаковой буквы. Нарушается звучание фразы, сбивается ритм, стилистика летит к черту... Это верно?

Я кивком позволил ему сесть, развел руками:

- Нарушается ли? Сбивается ли?.. Да, безусловно. Но только для тех, кто читает по складам, шлепая губами. Я, к примеру, достаточно грамотный, чтобы читать сразу целыми блоками. Когда по пять-семь слов, когда по десять, а иногда и абзацами - если текст не усложнен, шрифт удобен, а свет бьет не в глаза, а падает так это шелково на страницу книги Такая прекрасная вещь, как аллитерация, была изобретением тех неспешных времен, когда читали по складам даже дворяне А книга на все имение была единственная, как у иных сейчас сберегательная или кредитная. Аллитерация и доныне заметна тем эстетам, кто при чтении водит пальцем по буковкам и шевелит губами Зато тем, кто живет в современном городе.. Нет-нет, я не призываю всех в большой город с его стремительным ритмом! Многим не по силам, им бы на природу, в деревню, где коровки, овечки, удочки и твердая уверенность, что завтрашний день не будет отличаться от вчерашнего. Словом, решайте сами: кто вы и для кого вы Я выхлебал с жадностью стакан, перевел дыхание. Взгляд упал на Бережняка, и я заговорил не о языке и структуре фразы, как намеревался.

- Красивая фраза "Я ненавижу ваши взгляды, но готов отдать жизнь, чтобы вы могли их свободно высказывать", приписываемая поочередно огромному числу деятелей, - абсолютно лжива. Именно в тех странах, где якобы родилась эта фраза, запрещено огромное количество книг, взглядов, идей Возьмем самую известную - "Майн кампф" Гитлера. Только что ее запретили в очередной стране, "приобщившейся к демократии", вы слышали новости. Об этом сказано с гордостью, несчастные идиоты... А запрещение, как вы все понимаете, - это неспособность и неумение возразить Идеи обезвреживаются только другими идеями, а не запретами. Лица вытянулись, смотрят настороженно. Не стану ли защищать Гитлера, написано на их лицах Бедные существа! Здесь собраны не самые тупые особи человеческого общества, но и эти мыслят чересчур прямолинейно. Я должен либо осуждать Гитлера, либо превозносить - другого не дано. Если первое - то нормальный член человеческого общества, если превозношу, то - фашист, расист, патриот, нацист, отморозок.. А то, что мне до фени и Гитлер, и Сталин, и вся их демократия, - в голову не приходит - Мы живем в условиях нарастающей информационной войны, - сказал я размеренно, вдалбливая в их головы слова, как гвозди в твердые дубовые колоды - На военную службу призывают писателей, как раньше призывали артиллеристов, связистов, корректировщиков. Половина писателей уже носит воинские звания, начиная от лейтенанта и вплоть до полного генерала армии Инфоудары наносятся по всему обществу, что значит - и по вам! Но вы, в отличие от остальных, должны не только уцелеть, но и не позволить себя даже серьезно ранить.

Мерилин бросила взгляд в спину Бережняка, словно подозревая в нем вражеского корректировщика огня, заброшенного на нашу территорию, спросила беспомощно:

- Но... как?

Я сказал настойчиво:

- Если будете оглядываться на запреты, существующие в данный момент в данном обществе, то уже ничто великое не потянете! Или станете оглядываться на те приманки и подкормку в виде премий или грандов, что существуют опять же в данный момент и в данном обществе. Да, хорошо устроитесь, как неплохо устроились при Советской власти не только просоветские писатели, но и те, якобы демократичные их оппоненты... но вот рухнула Советская власть, а с нею рухнули все те, кто тепло устроился при ней, неважно: государственник он или ультрадемократ. Пишите то, что считаете нужным. И то, как считаете правильным. "Хвалу и клевету приемля равнодушно, и не оспаривай глупца..." Имейте мужество или нахальство писать, не оглядываясь на мнение родни, критиков, давление придурков в Интернете... хотя, если бы только придурков, было бы проще, не поддаваясь издательствам, что хотят скорый ходовой товар, не поддаваясь эстетам, что требуют писать для избранных. Никому не поддаваясь! Вы - центр мира, мозг и сердце живой развивающейся Вселенной, вы - ее мысль, вы определяете, как ей развиваться, какой быть!

Почти все поглядывали на экраны, пальцы у многих дергались, кристаллики в кольцах поблескивают. Виртуозы. Ни один не пользуется старомодным тачболом или тачпадом, не говоря уже о прародителе - первогрызуне.

- С этим смыкается, - продолжил я, - и еще один случай, когда автор, по мнению читателей, пишет "все хуже и хуже". Дело в том, что автор профессионально и за деньги ломает голову над какими-то, скажем, высшими нравственными проблемами. В это же время его читатель треть жизни вынужден отдавать службе, где ломает голову, как правильнее рассчитать несущую балку, а над нравственными проблемами ломает голову в оставшееся время. Если оно остается, конечно. Вот здесь и начинаются ножницы... Дело не в том, что писатель изначально умнее. Он просто дольше и напряженнее над чем-то ломает голову, идет мыслью дальше, глыбже и шырше, а то и шыршее, качает мозги, в результате чего быстрее читателя уходит по дороге, по которой старается вести и читающего. Читатель не успевает за таким быстроногим, и вот в результате, взяв с прилавка новую книгу, говорит с разочарованием: да, исписался... Какие книги выдавал в начале! А теперь бабки зашибает, текучка заела, вообще непонятную муть пишет... Бархатный взглянул исподлобья, сказал громко:

- Разве не так?.. За примерами далеко ходить не надо. Я кивнул.

- Позвольте с вами... согласиться. Я себя скромно причисляю к тем, кто пишет все лучше, но, чтобы так уж не отрываться от тинейджеров, они ж тоже наши, время от времени пробую возвращаться и выдавать что-нибудь в понятном всем духе экшен. Уверяю, любой автор "умных" книг в состоянии писать и яркие динамичные вещи! Это просто. А если и говорит, что не в состоянии, то лишь от страха, что .жена, дети, тещи и пр. станут нажимать, чтобы что-то такое написал и "всем показал", "утер нос". Уверяю вас, невыносимо трудно сделать шажок назад! Для творческого человека это невероятно трудно. У некоторых на этой почве начинаются длительные и мучительные простои. Писать "умно" - это заранее идти на крохотный тираж и разочарование бывших поклонников, а писать боевичок - противно... На насилие над обществом мы все хоть сейчас, а вот над собой... У меня высокий разряд слесаря по ремонту заводского оборудования (РЗО), высший разряд столяра, я чинил всю электрику и всякие там утюги, начиная от действительно утюга и кончая телевизорами, но едва стал профи в литературе, не забил ни единого гвоздя в своей квартире, не вкрутил лампочку, не заменил перегоревший шнур! У меня сразу портится настроение, когда надо что-то сделать по дому, как автор интеллектуальных романов кривится, когда ему советуют брать пример с автора модных боевиков! Мерилин вскинула руку, но я договорил:

- Едва ли не единственный пример, когда такой вот автор изысканнейшей прозы Владимир Набоков, чтобы отвязаться и доказать, написал простейшую бульварную вещицу, рассчитанную на низкие и тем самым широкие вкусы... "Лолита", если кто все еще из танка не вылез, заработал на ней в сотни раз больше, чем за все "умные" романы, посмеялся, одержав победу, и... продолжал творить изысканнейшие литературные кружева, видимые лишь немногим!.. Да, Мерилин, вы что-то хотели спросить?

Она засмеялась:

- Нет, я именно этот пример и хотела привести!

Я проследил, как она опустилась на место, раскрасневшаяся и довольная. В ее глазах оставался смех, я не первый, кто ее так называет. Да, она и ее ребята уже на моей стороне. А Бережняк и бархатный с их группой пусть остаются по ту сторону баррикад. Мне нужны противники, а еще лучше - враги. Без них я закисаю, а их постоянное наличие и присутствие взбадривают, как чашка крепчайшего кофе.

- Мне приходилось не раз видеть, - заявил я, - что очень часто плохо прописанная вещь выходила в печать вовсе не из-за слабости или бесталанности автора. Особенно такого, кто уже показал себя хотя бы разок! И конечно, не желание заколотить бабки причина, хотя читатели чаще всего объясняют слабость вещи именно жаждой заработать! Вовсе нет, это как в спорте: кто научился прыгать в высоту на два метра, тот и дальше может брать эту высоту... если соберется, сосредоточится, сконцентрируется. Конечно, никто не против притока бабок, но все же авторы не столь меркантильные, чтобы ради пары тысяч долларов губить книгу! Но... они могут ее погубить или хотя бы немало подпортить по другой причине. Творческой, как ни странно. Дело в том, что роман - не рассказ, когда заканчиваешь... да где там заканчиваешь, еще до середины не доберешься, а в голову уже стучат три великолепнейших сюжета, четыре идеи и восемь удивительных тем, где можно развернуться во всей красе!.. Но не бросать же эту вещь на полдороге? Да какой полдороге, три четверти уже сделано! И так вот уже штук пять, написанных наполовину, и десять - начатых... И вот автор, сцепив зубы, кое-как торопливо заканчивает тот роман, который совсем недавно выглядел ослепляюще прекрасным, оригинальным, новым, обещающим, повергающим и тэдэ и тэпэ. Наконец-то возьмется за настоящий, в котором сумеет выразить все, а себя показать во всей непомерной мощи!.. И все начинается сначала... Звонок прозвенел, когда я заканчивал мудрую сентенцию, почерпнутую из горького опыта, но никто и ухом не дернул. Я закончил, развел руками:

- На сегодня усе. В следующий раз поговорим о... словом, о необходимых компонентах романа.

ГЛАВА 19

Из аудитории я выходил, окруженный группой Мерилин. Уже перед дверью в коридор нас догнали Бережняк и бархатный, за ними тянулся расширяющийся клин снобов. Бархатный поинтересовался очень вежливо:

- Давно хотел спросить, что означает ваше таинственное "и тэдэ и тэпэ"? Бережняк ехидно улыбнулся, сказал громко:

- Это сокращение, которое заставляет верить, будто говорящий знает больше, чем на самом деле. Я повернулся к ним, похлопал в ладони.

- Браво. Хорошо сказано. Верно - в произведении, особенно в серьезном, надо позволять себе шуточки. Иначе мозг устает очень быстро, восприятие читающего снижается. Шутка - это отдых, где вы за одну-две секунды отдыхаете так, будто полчаса любовались природой. Желательно, конечно, чтобы шутки были придуманы вами... но, положа руку на сердце, разве вы рассказываете только анекдоты, придуманные вами лично? Они скупо посмеялись, таких здесь, похоже, нет вовсе. Я оглядел их веселые лица. Хорошо бы катком по придуркам, вообще по целому поджанру литературы, что пользуется нездоровым интересом у неумных подростков.

- Но вообще-то чрезмерное юморение в литературе, - сказал я громче, - чревато...

Один из молодых мужчин, очень высокий, почти под два метра, с прекрасно развитой фигурой культуриста, спросил с некоторой обидой:

- Чем может быть чревато?.. Так приятно почитать веселое...

Голос показался детским, несмотря на густой баритон. Такие крупные ребята, как я уже заметил, растут вне драк и стычек, их побаиваются, потому нередко вырастают трусами.

- Приятно, - согласился я. Мы протиснулись через узкую дверь, по странному обычаю, принятому только в России, открыта только одна створка, двинулись по широкому коридору.

- Всем приятно... И все-таки это юморение, стеб, хохмы - признак незрелости. Я уже говорил, как проявляются первые признаки взросления ребенка? До этого он смотрел на вас с открытым ртом, на такого огромного, сильного, всемогущего. Долго смотрел и считал, вполне искренне, сильным, большим и всемогущим. Но потом, вдруг, как-то случайно, совершил для себя открытие, заметив, что кто-то из ваших друзей выше ростом. Вернее, видел это и раньше, но не сознавал. А вот теперь увидел и понял. И после этого уже мчится лавина открытий, что вы - не самый сильный, оказывается, и что это у вас не так, и вот то у других лучше... И пошел-поехал детский бунт низвержения отцовского авторитета!.. Заодно и всего на свете. Быстро взрослеющего ребенка не устраивает ничего, он высмеивает и относится скептически ко всему, что видит, слышит, осязает, обоняет... То же самое в отношении политики, искусства, баб, заграницы, соседей...

Мы вышли на улицу, из тени выдвинулась черная машина и неслышно подъехала к бровке. Я остановился, объяснил:

- В литературе то же самое. Долгое время ребенок смотрел на книжки как на нечто некритикуемое, как некую фундаментальную данность. И ревел, когда волк съел семерых козлят или Красную Шапочку. Но потом вдруг открыл для себя, что все это брехня. И пошло-поехало! Все авторы - дрянь, только вот господин N еще ничего, но и тот, если разобраться, - полное дерьмо... Начиная писать сам, практически каждый начинает хохмить, пародировать, высмеивать, гем самым утверждая свое превосходство над теми, кого пинает. Высмеивается все: история, государственный флаг, политика, литература... а если взять, к примеру, область милой мне фэнтези, то здесь косяком идут рассказы и повести про пьяного Илью Муромца, про лаптеватых богатырей, что нашли компьютер, и так далее. Признаюсь, сам побывал в этом переходном возрасте, ведь начал как юморист, публиковался по всему Советскому Союзу, мои рассказы и юморески звучали по Всесоюзному радио и по "Маяку", запустил в обращение кучу ехидных анекдотов, получал всесоюзные литературные премии, как сильнейший юморист... но когда повзрослел, то перешел в следующую стадию, когда отвечаешь на вопрос: ладно, высмеивать можешь, а вот самому что-то создавать слабо? Михаил вышел из машины, смотрел на меня вопросительно. Я махнул рукой, щас иду, заканчиваю, договорил:

- Однако, создавая свое, тут же попадаешь под обстрел таких же точно юных острословов. У некоторых, правда, уже борода до пупа, но по развитию, понятно, еще личинки. Им легче: критиковать и высмеивать готовое всегда проще. Но я сейчас говорю с теми, кто либо повзрослел, либо уже подходит к рубежу, за которым начинается взросление. Можно, конечно, остаться на всю жизнь личинкой, ведь аксолотли живут и даже размножаются в стадии личинок, лишь немногие переходят в стадию амбистомы, то есть полного имаго, но все же, когда еще есть возможность вырасти... надо попытаться вырасти! Хотя, повторяю, в детских штанишках прожить легче. В жизни это называется шизофренией, но в литературе гордо именуется законами жанра! Тяжелый конь ступал мерно, расчетливо. Плотная рыцарская попона, разукрашенная гербами, делала из него чудовище. Сэр Гавэйн покачался в седле, засыпая. Пальцы в латной перчатке с трудом удерживали длинное копье, сделанное из цельного ясеня, но, в отличие от копья Ахилла, это обито железом, а кисть защищает особый выступ в виде воронки.

Он засыпал в седле, а дорога впереди раздваивалась... Я задумался, и рыцарь послушно замер, как застыл и конь с красиво поднятой в воздух ногой. Направо поедешь - биту быть, налево - женату, а прямо... Но камня нет, это не Россия, прямо темный лес, там свои приключения. И везде свои мелкие тропки. К примеру, где биту быть, там можно вариант, где он сам бьет всех красиво и беспощадно, есть другой - где его лупят, а то и берут в плен, а там прекрасная дочь хозяина замка... Где женату, там тоже уйма возможностей, а если ломануться в темный лес, то это же орки, огры, эльфы, гномы - красота!..

С какой лекции надо перейти с текстовых книг на импатику?.. Литература как жанр... или это не жанр?.. ладно, неважно, что это, но будем честными - умерла. Как отмерли когда-то актуальные и необходимые в жизни общества наскальные рисунки. Да-да, они были жизненно необходимы: от простых мишеней для подготовки будущих охотников до священных символов, объединяющих племя в единое целое, дающих цель и смысл бытия, объясняющих мир, плюс краеугольный камень для всех видов будущего искусства. Да, хватает чудаков, что объявляют наскальные рисунки или черно-белое кино времен Чарли Чаплина верхом искусства. Но чудаков и сумасшедших хватало всегда, однако прислушиваться к ним смешно и самоубийственно. Литература книжная умерла, как умерли кареты, как перестали существовать фабрики по производству кнутов, хомутов, оглоблей, уздечек, тележных рессор... но я сам прибью того, кто это скажет вслух при милейшем Томберге. Одно такое кощунственное заявление способно подвести его к третьему инфаркту, так что будем делать свое мерзкое и прогрессивное дело молча.

Звякнул телефон, доложил с ходу:

- Томберг. Вообще-то этой утилитой пользоваться запрещено, она нарушает какие-то права звонящего, но я упрямо держусь мнения, что мои права нарушают еще больше, когда звонят, когда хотят и кто изволит. А если кто и поинтересуется, не побеспокоил ли меня, не занят ли я чем-то важным, то это уже потом, в разговоре.

- Контакт, - бросил я, и сразу же щелкнуло невидимое реле. Я нарочито оставил этот звук, мол, с этого момента материться низзя, уже в эфире. Из динамиков раздалось:

- Володенька, это я, Томберг!.. Прости, что беспокою, но ты говорил, что у тебя есть какая-то особая энциклопедия...