Чтение 14–й страницы книги ~Колодезь~

С Семёном соглашались, но копать землю по осени никто больше не решился.

Между тем Будан-хан честно выполнял свои обещания. Шах-севены отошли от казацкого лагеря, а вскоре и вовсе отправились в Нишапур, воевать эмира Бухарского. Русских наёмников власти покуда не тревожили, понимая, что на новом месте следует сначала устроиться, а уж потом нести службу. Воинский казначей привёз казакам жалованье за полгода вперёд. Следом подошёл обоз с хлебом. То есть не с хлебом, конечно, - какой хлеб в Персии? - а с полбой и китайским горохом - чечевицей. Несколько выбранных казаков побывали в Ряше и вернулись невредимыми. Семёнова делянка к марту месяцу зазеленела дружными всходами, и в лагере стали поговаривать, что, может, никуда и не стоит отсюда сниматься, мол, от добра добра не ищут, так почему бы и не послужить шахскому величеству?

А потом и сам Степан Тимофеич собрался в дальнюю дорогу.

Как-то о полдень по лагерю пробежал посыльный казачонок и просил быть к атаману всех прежде живавших в Персии. Когда народ собрался, Разин вышел из своего шатра, обряженный в халат из нанковой дороги, с плоской пуштунекой чалмой на голове и в стоптанных канибадамских сапогах. Внимательно оглядел лица пришедших на зов и произнёс раздумчиво:

- Замыслили мы с дружками малость по Персии побродить, но только чтобы на нас не глазели лишнего. Для того и переоделись. Ну как, станишники, сойдём мы за бусурманских гостей?

Собравшиеся молчали, не зная, что сказать, лишь Семён сплюнул на сторону и коротко ответил:

- Повяжут вас на первой же заставе.

- Отчего же так? - прищурился атаман.

- Купцами нарядились, - охотно объяснил Семён, - а едете на конях. Кони в Персии дороги, купцам на них разъезжать невместно.

- Что же мне, на ишаке ехать?

- На верблюде, - твёрдо сказал Семён. - И товаров с собой набрать, вьюков хотя бы полета.

- Хорошо... - протянул Разин. - Вот коли ты такой знаток, то при мне караванбаши и поедешь. И присоветуй-ка, караванбаши, каких товаров с собой взять, чтобы расторговаться с прибылью?

- Нафту везти в бурдюках, - Семён потёр лоб, соображая. - Лес, опять же, орехи...

- Провоняем нефтью, - недовольно возразил Разин, - а лес и вовсе везти не с руки - пупы разошьются. Может, шёлку набрать, его у нас знатно поймано.

- Шёлк в Ыспагани свой получше здешнего, - не согласился Семён. - Шёлк отсюда на Москву идёт и в Веденесию через Трапезун и Ляп-город. А на Ыспагань лесной мёд отправляют, вощину... - Семён помолчал, вспоминая, - ещё посуда деревянная ценится, только её здесь делать не могут, только бочки да ушата. А им мисы нужны, ставцы, кумки, чашки расписные... Ложки тоже, какие потоньше, полубоские.

- Тьфу, пропасть! Да что, у них своих лошкарей нет? Работа грошовая - баклуши бить, с неё и барыш копеечный!

- Э, нет! Работа, может, и недорогая, а из чинары ложки не вырежешь, тут липа нужна. На востоке деревянная посуда наравне с медной идёт. Это в Нижнем она дешева, так за морем и телушка - полушка.

- Вот оно как, - досадливо молвил старшой. - А я гадал, с чего это персидские гости у Макарья на щепной товар бросаются? Знал бы - захватил всякой всячины. А так, видно, не судьба нам лошкарничать. Придётся здешним товаром пробавляться. Так что пройдись завтра по амбарам и присмотри кой-чего годного. А в четверток, помолясь, выедем.

Так и вышло, что через пару недель шестеро знатоков фарси, перерядившись гилянскими купцами, подъезжали к шахиншаховой столице - славной Ыспагани. Семён, прежде бывавший здесь, стал в караванишке как бы за главного: разбирался с таможней, скупо платил на заставах, ежеминутно поминая Аллаха, доказывал что-то начальным людям. Степан Тимофеевич, слушая скаредные речи, только крякал от восхищения.

- Тебе, Семён, и впрямь не казаковать, а гостевать с руки. Нажился бы торговлей...

- Нет уж, - отмахивался Семён, - побродил на своём веку с барышниками. Мне эта торговля поперёк глотки стоит. А что с аскерами торгуюсь, так если с ними не торговаться, то они сразу недоброе заподозрят.

Расчёт прост - кто деньгой сорит, тому она легко досталась. А лёгкая деньга по всему миру одна - ворованная.

На такие слова Разин морщился, но терпел. А что сказать, если и впрямь живёшь на воровские деньги?

Шёл караван борзо, так что вскоре увидали на горизонте минареты ыспаганских мечетей. Город в Ыспагани плохонький, из глины насыпан, а посад столь велик, что в русских землях такого не найти. Лавки каменные в два этажа с арками, майдану края не видать. Бедный люд в посаде теснится в каменных домах, а кто побогаче - беки да тюфянчеи, те строят деревянные дворцы от столицы в стороне, среди садов. Сам шах так же живёт. Там же, неподалёку от города, стоит и невеликий дом богатого купца Мусы. В доме этом Семёну бывать не приходилось, едва объявившись в родном городе, Муса передавал раба судейским, и всё время, покуда хозяин жировал среди домашних, Семён кормил вшей в темнице. Однако где стоит купеческий дом - знал. Болтливый мавла однажды при выезде из города показал жилище Мусы. И теперь, как жених о встрече с невестой, мечтал Семён, чтобы купчина оказался в семейном кругу. Чего бы только не отдал за таковую удачу... о том ведает знающий душу людей.

Остановились путники в караван-сарае неподалёку от базарной площади. Арендовали лавку, раскинули товары. Расторговывались по дешёвке, как бы не ради корысти, а для знакомств и деловых связей. Такое поведение никого не удивляло, богатый гость на новом рынке, бывает, в ущерб себе торгует, лишь бы народ его запомнил и потом по старой памяти пошёл к щедрому торговцу в те дни, когда цены поднимутся. Убыточная торговля очень устраивала тароватого атамана. Сам Разин в лавке, считай, и не бывал, просиживал в чайхане, беседовал по душам с городской шелупонью, выспрашивая, о чём в городе болтают, быть ли войне, сколько в округе войск, где шах-севены квартируют и споры ли на подъём. Военные тайны завсегда лучше у ветошных людишек узнавать: денег им платить не надо, а о дворцовых делах они наслышаны не хуже вези-рей. Везир, может, ещё и соврёт, а оборванцу зачем врать? - он государевых секретов хранить не клялся.

Семён распоряжался в лавке, говорил с гостями, лгал и божился, казалось, весь был в торговле, а сам только о Мусе и думал. Среди захаживавших в лавку торговцев видел Семён знакомые лица, тех, кто с Мусою дело имел. Гости Семёна не узнавали, глядели уважительно, вели долгие речи. Семён им вторил, а сам хотел, но не решался спросить о главном.

Наконец товар начал иссякать, а Разин успел узнать всё, что было ему потребно. Начали собираться в обратный путь. Залежалые остатки привезённого продали за пустую цену на вес, батманами. Наутро назначили отъезд.

Этого дня и ждал Семён для сведения счётов. Предупредил батьку, получил доброе согласие и пошёл на встречу с Мусою. В кисете нёс огниво и изрядный запас трута, на поясе висел осетинский кинжалец, а сабля привычно была скрыта от нескромного взгляда.

Дом Мусы находился неподалёку от Тевризской дороги. Семён поднялся на холмик, с которого Ибрагим указывал плоскую крышу купеческого гнезда, огляделся. Недоумённо потряс головой, прошёл немного вперёд, зорко вглядываясь в буйную зелень садов. Может, местом ошибся? Где дом? Ещё прошёлся по дороге, стараясь смирить колотящееся сердце. Вот ведь, думал вовек не позабыть, где аспид нору устроил, а на деле - не найти, словно леший по округе водит.

Семён отловил взглядом босоногого мальчишку, спешащего куда-то по неотложным мальчишеским делам, щёлкнул пальцами. Бача; немедленно понял знак, подбежал, готовый на посылку и на всякую иную мелкую услугу.

- Слушай, - растягивая слова, произнёс Семён. - Я ищу дом моего знакомого купца, рыжебородого Мусы. Он должен быть на Тевризской дороге. Не знаешь ли ты такого дома?

Мальчишка на лету поймал брошенную монетку и с готовностью ответил:

- Так он здесь уже полгода не живёт. Осенью пожар случился, и дом по воле Аллаха сгорел дотла. Ханум Гюльнаб, матушка хаваджи Мусы, погибла в пламени. Она была очень стара и много лет не могла подняться с постели. Слуг дома не оказалось, и старуха сгорела вместе с домом.

Сияющий небосклон качнулся и обрушился на неудачливого мстителя,

- Покажи, где это было... - через силу проговорил Семён, бросив мальчишке ещё один медный фельс.

- Слушаю и повинуюсь! - с готовностью вскричал босоногий и, призывно махнув рукой, свернул на неприметную тропку.

Значит, правильно Семён нашёл место, не ошибся. Вот только дома на месте уже нет.

- Хозяин-то уцелел? - как бы невзначай спросил Семён.

- Так его дома не случилось, - не оборачиваясь, протараторил мальчишка. - Он и прежде домой раз в пять лет приезжал, не любил дома бывать. А где теперь живёт - никто не знает.

Мальчишка остановился возле недавнего пожарища. Весенняя зелень, пробившаяся на углях, еще не успела забурьянеть, казалось, перед путниками открылась огромная праздничная клумба, готовая расцвесть мальвой, фиолетовыми и алыми маками.

Семён, опустив голову, присел на отдельно валяющийся камень. Мальчишка потоптался немного, но поняв, что больше монеток не будет, молча ушёл, оставив Семёна наедине с невесёлыми мыслями.

Почему-то думалось не о том, как не удалось насолить недругу, а о больной персидской старухе, нашедшей конец в пламени пожарам-He верилось, что краснобородый хищник мог родиться от женщины, и эта женщина ещё недавно была жива. Потом отчего-то вспомнилась тёмная кладовушка в родном доме и парализованный отец, запертый там. Семён бежал на Дон, не повидавшись на прощание с родителем. Не мог простить прошлого и верил, что по грехам батюшка муку принимает. Знать бы, отчего Муса не любил бывать в родимом доме... Аллах видит правду и воздаёт по справедливости и тем, и этим!

В караван-сарай Семён вернулся за полночь. Степан Тимофеевич, привычно не спавший, встретил его, поглядел на убитое лицо, спросил:

- Что, не удалось посчитаться со старым обидчиком?

- Господь посчитался, - хмуро ответил Семён. - Дом уже полгода как погорел, все домашние в огне остались. А где сам бродит - неведомо.

- Ладно, будет убиваться! - успокоительно протянул Разин. - Жалеешь, что своеручно счёты свесть не сумел? Ты, брат, так подумай: злодей наказан, а греха на тебе нет. На казачьих душах и без того многонько висит, никакому попу не разрешить. Давай лучше к дому собираться. Завтра с утра выходим, а нам ещё товары вьючить...

- Какие товары? Мы же своё всё как есть распродали, а чужого не покупали...

- Это ты не покупал, а я, покуда тебя не было, прикупил кой-чего. Вьюков полтораста будет. Пошли, поможешь укладывать.

Взглянув на купленные товары, Семён ахнул. Чего там только не было: шелка сырцовые и крашеные, медная чеканка, лазурит, опийный мак... Товары индийские, иракские, китайские и даже гилянские, те самые, что были привезены сюда самими разницами. Оказывается, Степан Тимофеевич не только о военном деле промышлял, но и присматривал, кто у них и что покупает и куда купленное везёт. А вечером, пока Семён ходил Мусу искать, пятеро казаков налетели на хранилище иноземных товаров, охрану частью перерезали, частью повязали и вывезли всё, что только смогли. Страшно помыслить, в какое разорение вверг донской атаман персидских купцов. Это уже деньга не воровская, а разбойная. Хотя что их жалеть, торговцев... все они, с Мусою вместе, одним миром мазаны.

Упаковывались спешно, чтобы поспеть через заставы, прежде чем в городе пробьют тревогу. Правда, завтра пятница, праздничный день, так сразу беды могут и не хватиться, но всё же лучше поспешить.

На таможне Семён сказал, что везёт хорасанскую набойку и индийский лат. Самоцветы предъявил и уплатил немалый процент. А товары стражники и досматривать не стали - всё равно ничего дороже хорасанской набойки в тюках быть не может. Взяли пошлины по две аббасы с тюка и отпустили с миром. Узнав сумму платежей, даже щедрый Степан Тимофеевич покряхтел, но Семёновы поступки одобрил. До Ряша верблюдам ещё шагать и шагать, а конная стража скачет быстро и перехватить беглецов может запросто. Пусть лучше ограбленные купцы по городу татей ищут, а на ушедших караванщиков не грешат.

Не выдали святые угодники, обоз вместе со всем грабёжным добрался до казачьих зимовок. Степан Тимофеевич выслушал доклады старшин, переговорил с глазу на глаз с Серёжкою Кривым и велел созывать большой круг.

На гром литавры мигом сбежался народ. Да и без того казаки догадывались, что раз атаман с разведки вернулся, то будет дело, а перед тем - круг.

- Хлопцы-молодцы! - гаркнул Разин, выйдя наперёд. - А что, сабли у вас не заржавели? Говорят, кое-кто из вас огороды начал на жалованной земле разбивать, репу сеять задумал...

- Не было этого! - зашумели в толпе.

- Славно, коли не было. А то бы я тех, кто в земле мараться принялся, мигом из казаков обратно в помещичьи мужики переписал. Так я говорю?

- Так! - в сотню голосов грянул круг.

- Ну так что ж мы стоим? Я вон с пятерыми молодцами полный караван всякого добра привёз, так неужто тысячей народа город Ряш проведать не сумеем? Шах-севенов поблизости нет, их послали бухар воевать, город без войска, а лавки богаты. Тут уже не зипунами, а парчовыми кафтанами пахнет! Гайда, хлопцы, расчехвостим бусурман!

- А-а!.. - поднялся над округой сплошной рёв.

В полчаса новоиспечённое персидское войско вскинулось с места, обуянная жадностью лавина хлынула к городу. В станице осталась невеликая охрана, которой поручено было присматривать за стругами, держа их на всякий непредусмотренный случай в постоянной готовности.

В Ряш-городе никто не ожидал нападения, за полгода гиЛянцы привыкли, что неподалёку живут русские беженцы, привыкли к виду казаков и звукам русской речи. В державе шаха Аббаса немало народов, и на всякого чужака не надивуешься, особенно если живёт он смирно и исполняет шахскую службу. А тут вдруг в одно мгновение привеченные властями русичи обратились в убийц и хищников. Тысячное войско обрушилось на город, который обещалось беречь. Грабили всех без разбора, лишь бы было что грабить. Не щадили ни мечетей, ни медрессе, ни гаремов знатных горожан. Если кто и пытался сопротивляться нахлынувшей орде, то его стаптывали походя и, не заметив, спешили дальше. Скорей! Впереди всегда самая желанная добыча!

Гарнизон крепости попытался было драться, но что могли поделать полсотни аскеров, вооружённых луками и короткими копьями, против такой толпы? А медные пушки - всего их в крепости было четыре - оказались к стрельбе не готовы: валялись себе возле ворот прямо на земле, круглые жерла понабиты всяким мусором. А ведь хорошие пушки были, отнятые в прошлую войну у турок. Разин орудия самолично осмотрел, выслушал сбивчивые речи Семёна, а потом велел стащить стволы на струги и привесть в божий вид. Так и у казаков появились не только малые пушечки, но и серьёзная артиллерия, какая встречается лишь в крепостях и на самых великих кораблях. А то ведь когда из Яицкого городка отплывали, то великие пушки с градских стен пометали в воду.

Семён по лавкам не гулял, оставаясь при Разине. Так ли, этак - он своё успеет получить. Сперва надо дело справить. Дождавшись подходящей минуты, Семён напомнил атаману:

- Под городом летних дворцов тьма. Шахиншахов летний дом тоже тут. Как бы людишки оттуда не утекли вместе с добром. Лучшие аманаты во дворцах живут.

- Валяй! - крикнул разгорячённый атаман. - Бери человек сто и ступай. Шахские палаты тебе дарю!

Охотники нашлись быстро, и вскоре отряд, набранный с бору по сосенке, спешил сквозь масличные рощи в сторону от разоряемого города.

Тревожные вести галопом скакали впереди пешего отряда, и, когда казаки добрались к летним дворцам, их встретила запертая решётка, по ту сторону которой

маялся прошлый Семёнов знакомец - дворцовый улем в зелёной чалме. Рядом, отступив на пару шагов, топтался другой приятель - старый садовник, не сменивший, кажется, с тех давних пор ни драного халата, ни стоптанных до дыр сапог, ни истёртого жёсткой землёй кетменя. Позади этой несхожей пары выстроилось человек семь аскеров. Двое стояли с заряженными пищалями, но даже у стрельцов вид был самый несчастный. Ясно ведь, что узорная решётка супостата не удержит, а биться против этакой орды - только себя понапрасну губить.

- Воины! - протяжно крикнул улем. - Вспомните, что вы присягали верно служить царю царей! Вы клялись на ваших священных книгах и сполна получили жалованье из казны. Великий грех - нарушить присягу. Такое не водится ни между правоверными, ни среди христиан. Заклинаю вас вернуться в указанное место и честно нести службу!

- Ребятушки! - перевёл слова ходжи садовник. - Мулла не велит бунтовать. Приказывает вернуться откуда пришли и сидеть мирно.

- Погоди, ата, - остановил невольного толмача Семён и, повернувшись к мулле, выкрикнул: - Не тебе, ходжа, о грехах пенять! Ну-ка, вглядись, узнаёшь? Ведь это с твоего благословения шахские слуги меня в мечети вязали! Теперь скажи, кто из нас двоих злейший веропреступник?

Скорей всего мулла не признал Семёна, которого видал мельком больше десяти лет назад, но самого случая, разумеется, забыть не мог. Мулла попятился, прикрываясь рукавом, следом попятились солдаты.

- Аида, хлопцы! - крикнул Семён и первым полез через узорчатые ворота.

Улема Семён догнал возле самых дворцовых стен, несильно стукнул кулаком в шею. Ходжа немедленно упал, постанывая, пополз к ногам страшного казака, ожидая жестокой гибели и не надеясь вымолить пощады. Семён сдёрнул с плешивой улемовой башки зелёный шёлк богатой чалмы, крикнул: "Не тебе, паршивец, верой кичиться!" - и, пнув стонущего ходжу в рёбра, побежал к запертым дворцовым дверям, огромным, в три человечьих роста, искусно изукрашенным тонкой резьбой, какую в ином месте не вдруг и поглядеть удастся.

- Ломай! - выкрикнул Семён, ударяя в яровчатые плахи дверей.

- Пусти, пособлю! - попище Иванище стал рядом, двумя руками вздел пудовую булаву и обрушил тяжкий удар по хрустнувшей дверной красе. После третьего удара дверь с грохотом обрушилась, и Семён вместе с другими казаками очутился в покоях бостанпаши. Казаки с радостными криками помчались по комнатам, срывая бархатные занавеси, запихивая в торбы серебряные светильники, кальяны с мундштуками тёмного индийского янтаря, всё, что можно снять с места и, унеся, превратить в червонцы. Но Семёна добыча не влекла, он искал старого обидчика. В одной из комнат углядел горбатого карлика, испуганно зарывшегося в подушки, ухватил его за ворот испанского камзола, выдернул на свет:

- Где паша?!

- Там! - пискнул карлик, отмахиваясь ручонками. - В дальние комнаты побежал, где слуги!..

Семён швырнул горбуна обратно в кучу подушек и поспешил дальше.

Управляющий летними дворцами везир Васаят-паша дрожал, закрывшись в одной из комнат на женской половине дома. Почему-то казалось, что сюда тати не ворвутся, хотя что их может остановить, неверных... закон не для них писан. Крики, грохот, шум несусветный всё ближе, Васаят хотел с испугу под подушки лезть, как за минуту до того прятался его шут, да не смог, не карлик всё-таки... Вот что-то грохнуло за дверью, и в проёме появилась страшная фигура, грязная, оборванная за месяцы бесприютного житья, но исполненная силы и злобного торжества. В дочерна загорелой руке тонко изгибается сабельная сталь.

- В-ва!.. - застонал раб божий Васаят.

- Здравствуй, Василий Яныч, - недобро усмехаясь, проговорил разбойник. - Не ждал встретиться?

- Семён... - ошеломлённо пролепетал везир, - Сёмушка, не погуби...

В тёмном коридоре вновь что-то грохнуло, и в покои ворвался Игнашка Заворуй.

- Сёмка! - заорал он. - А я гадаю, куда ты подевался? Ба! Да никак ты самого бостан-пашу словил? Волоки его на струг, пусть выкуп платит, Токо смотри, меньше чем за сто червонцев не отпускай!

- Я заплачу... - заторопился Васаят. - Я больше заплачу, двести дам...

- Погоди, - прервал Семён. - Ну-ка, Игнат, вглядись в стервеца, узнаёшь?

Игнашка застыл, вытянув шею по-гусиному, а потом изумлённо протянул:

- Да никак это Васька Герасимов?! Ишь куда заполз, сукин кот! Ну, тогда с тебя все пятьсот золотых.

- Погоди, - вновь остановил приятеля Семён. - Мне ещё с него за старое спросить надо, и не только за то, что он нас татарам сдал, за ним долгий список тянется.

- Верно! - радостно возопил Заворуй. - Ну-ка, посторонись, я его счас рубану!

- Да погоди ты! - прикрикнул Семён. - Мне с этой мордой сначала кой о чём поговорить надо. Ты с ним, как с корабля прыгнул, так и не видался, а у меня есть о чём беседу беседовать.

- Ну, валяй, - согласился покладистый Игнашка. - Только не долго проклажайся, а то хлопцы всё добро растащат, тебе не останется...

Игнат сорвал qo стены медную курильницу, осмотрел, плюнул презрительно и, бросив дешёвку на пол, канул в полутьме за дверью.

- Семён... - изнывал Васька, дрожа от смертного ужаса и не зная, как умолить злого казака. Хотел по отчеству обратиться, так ведь не знал отчества, зачем оно крепостному мужику? И Василий, одурев от страха, забормотал вовсе несусветное: - Семён-ага, Христа ради, Аллах акбар! Отпусти душу на покаяние!

- Душу, значит, на покаяние... - Семён улыбнулся, вспомнив отчего-то дьяка, допрашивавшего его в сыскной избе. - А скажи-ка ты мне, Васаят-паша, о чём ты прежде думал, когда душу свою шайтану прозакладывал? Когда я к тебе с просьбишкой приполз, где твоя душа была?

- Виноват, Сёмушка, спужался я тогда, думал, ты убивать меня пришёл.

- Это я сейчас тебя убивать пришёл, а тогда хотел о Дуняше спросить, не знаешь ли, что с ней сталось.

- Не знаю, Сёма, истинный Христос, не знаю!

- Брешешь. Я с Фархадом полугода не прошло как говорил. Ты Дуньку себе за долги забрал. Так-то. Истинный Христос всё видит и врать не велит.

- Неправда! - Василий трясущимися пальцами распустил кушак, скинул шальвары, заголив покалеченный срам. - Гляди, Сёма, что они со мной сотворили, ироды! Ну сам посуди, зачем мне твоя Дунька?

- Вот уж не знаю, - бросил Семён, брезгливо глянув на то, что осталось у Васьки промеж ног. - Верно, затем же, зачем ты Мусе про меня врал - мерзость свою потешить захотелось. Ты не боись, про Дуньку мне тоже всё известно, ты же себя безопасным считал и пакости свои на людях творил, не скрываясь.

Словно вспомнив о чём-то, перевёл взгляд на ждущую саблю.

- Сёмушка, - горестно стонал Васаят, - Христом богом...

- Какого тебе ещё Христа взыскалось? - недобро усмехнулся Семён. - Ты же бусурманскую веру нелицеприятно принял, молишься по пять раз на дню, видно, грех замаливаешь, что мечеть осквернил, обычай беста похерил. Э, да что с тобой говорить, нет такого закона, которого ты бы не преступил.

Семён медленно повёл в воздухе клинком, и бледный везир уже не заискивал в глаза Семёну, а так и стоял со спущенными портками, будучи немощен оторвать взгляда от пристального змеиного поблеска булата.

- Виноват, Сёмушка, бес попутал. Прости мой грех... Христос велел... до семижды семьдесят раз... а ты единожды прости, це губи душу... Я всё исправлю, назад окрещусь, в монахи подамся... Вай!..

- Назад окрестишься?.. - зловеще пропел Семён. - А помнишь, что о таких, как ты, господь говорит?

- К-который?..

- А любой, Вася, любой, в какого люди веруют. - Клинок приблизился к горлу везир-паши, и тот дико скосил глаза, послушно следя за гипнотической искрой. - Воздается каждому по делам его... Примите же наказание за то, что вы не веровали... - Семён повёл саблю на отмах.

- Н-не надо... - забулькал везир. - Я обращусь... истинный Христос, в святое православие перекрещусь навсегда...

- Навсегда - это верно, - подтвердил Семён. - Я сам тебя в истиную веру перекрещу.

- Не-е-йа-aL. - завизжал Василий, отшатнувшись, и по этому сигналу Семён хлестнул клинком наискось и тут же второй раз поперёк, разрубив фигуру на четыре части, так что наземь упало уже не тело, а просто труда кровавой человечины.

Вытер саблю, кинул в ножны, не глядя сел на забрызганную кровью подушку.

Вот и всё, и нет больше старого спора, не надо сомневаться, кто же был прав. Прав тот, кто пережил противника. Это только в чешуйчатом племени дольше живёт тот, кто лучше пресмыкается, у людей - наоборот. Напрасно старался Васька обжулить судьбу - Аллах лучший из хитрецов. Я победил тебя, прикащицкий сын: не потому, что сумел порубить в лапшу, а оттого, что человеком остался, презрев лесть нового века. А ты всего лишь получил по заслугам. Если глаз твой соблазняет тебя - вырви его. И если рука твоя соблазняет тебя - отсеки её. Я отсёк те€я от своей жизни. Вот только... полоснул клинок и по самому судье, и корчится душа, истекая кровью. Себе не солжёшь - недруга сгубил, а сомнение осталось; не в Ваське гнильца тлела, а в себе самом.

Семён качнулся, застонал сквозь сжатые зубы, завыл неутешным звериным воем.

* * *

Двое дни казаки переносили на струги неподъёмную добычу. Везли на арбах, волокли охапками, кошелями, торбами. Все до последнего оборванца переоделись в шелка, камку, муслин, Гилянские сидельцы и пришлые купцы уже не кричали и не искали правды, а лишь стоном стонали, когда новая ватага вышибала двери лавки и принималась шарить по дому, выискивая недограбленное. Струги перегрузили так, что волна через край хлестала - одного русского полону человек с восемьсот выручили, а что персидского народу в полон взяли - того и не считал никто. Множество добра было втоптано в грязь на берегу, с собой брали лишь самое ценное, и весь отряд покатывался со смеху, глядя на Тимошку Акимова, который повёз с собой успевшую налиться соком редьку.

На третий день разъезды принесли вести: от Назвина подходит шахское войско, а в Новошехре мастера под началом голландских корабелов мастерят галеры. Видать, крепко допекло шаха казацкое самоуправство. Связываться с шах-севенами никому не хотелось, атаманы приказали завтра быть готовым в море уходить.

Отплывали при противном ветре на вёслах, оставив позади разорённый гилянский берег, остывшие пожарища на месте дворцов, разграбленные лавки, бусурман, скрежещущих зубами от бессильной ненависти. Крепко молили Аллаха обиженные, чтобы потопил казацкие челны в беспокойном море, однако вышло по-иному - христианский бог пересилил Аллаха. Ветер сменился, позволив поставить новые, дорогильного шёлка паруса, и разбойная флотилия ходом пошла к пограбленному допрежь городу Баке. Там, неподалёку от Апшерона, заранее было присмотрено крепкое место, откуда, по словам старожилов, удобно было и в Тарки ходить, и в Гилянь, и в трухмены. Новый стан расположился посреди моря и носил баское имечко Свиной остров.

Свиной остров оказался каменистой косой длиной чуть менее версты, а в ширину и того меньше - с разбега переплюнуть можно. С одной стороны над островом ощутимо нависал бакинский берег, с трёх других невозбранно плескало море. Никаких свиней на острове не водилось, да и не могло водиться. На здешних камнях и мокрицы не важивались. Даже чайки и те выбирали для гнездовий места попривлекательней.

Чёрные камни острова у самой кромки воды покрыты вонючей слизью, чуть дальше - сероватым налётом горькой соли. Кое-где меж камней виднелись мясистые веточки гармолы, которую даже верблюд не ест, да стелились плети бешеного огурца. Чёртов овощ как раз созрел к лрибытию гостей, и к вечеру весь отряд был заплёван липкой белой дрянью, напоминающей сопли, а то и ещё что похуже. Кроме этих двух произрастаний, на острове не было ничего: даже вездесущая колючка, обжившая солончаки, на Свином острове укорениться не могла.

Препоганое вышло место для стана. Семен, впрочем, иного и не ждал, помня, что значит свинья для правоверного мусульманина. Спросили бы товарищи, объяснил бы им, что слово Донуз-ада лучше переводить не Свиной, а Свинский остров.

Но так или иначе, зашевелилась на пустынном острову жизнь, струги приткнулись к берегу, благо что с трёх сторон к суше имелся неопасный подход; наверху, подальше от солёной мокрети, поднялись шатры, вокруг которых казаки с ходу принялись отсыпать земляной вал, и даже дымы кое-где закурились, хотя топлива между камней не сыскать было ни за какие деньги.

Город Бака смотрел через пролив на обидчиков, но повоевать их не мог - море крепко берегло казаков. Разикцы тоже смотрели на берег голодными глазами, понимая, что дважды в один посад нахрапом не ворвёшься. Попытались было высадиться на Апшероне, но, не дойдя Джейран-батана, встретили такой отпор, что еле ноги унесли.

- Избесилась татарва! - ругался Заворуй, вместе с Семёном участвовавший в неудачной вылазке. - Чего им здесь-то защищать? Там же ни домишка нету, ничем не покорыствуешься - по воду шли, а они всем войском наперехват! Вот уж господь ума не дал!..

- Это тебе господь ума не дал, а им в самый раз, - возразил Семён. - Они же нас на этом острову без воды замкнули. Куда теперь податься? На Волгу по воду не сплаваешь, там нас воевода Прозоровский с князем Львовым ждут - не дождутся. На Куру или в Гилянь - так оттуда кызыл-паша скоро сюда пожалует, ты же сам рассказывал, что персы галеры рубить взялись, - думаешь, для чего? По нашу душу. Вот и скажи, где воду брать?

- Хе! - отозвался Игнашка. - Посреди моря воды взыскался! Вон её сколько кругом.

- Солёная.

- Ну так и что? С утреца рассольчику хлебнуть - самое клёвое дело. Я пробовал - ежели холодненькая, так и ничего, в жилу...

- Опухнешь...

- Я небось не опухну. У меня хмельного столько выпито, скоко ты и не видал никогда. А закуски солёненькой куда как меньше досталось. Зато теперь подравняю... так что не дрейфь, паря, Заворуй дурному не научит. - Игнашка замолк и мечтательно добавил: - А всё-таки кенно было бы сейчас мискуса набуксаться.

- Верно, - в тон приятелю согласился Семён, - и лапухой захлебать.

Знатоки отверницы глянули друг на друга и заржали так, что в Баке слышно было.

* * *

А через неделю к острову подошёл галерный флот Астаринского хана Мамеда. До полусотни больших галер, на каждой из которых установлены медные пушечки и посажено вдоволь ратного люда, обложили остров, отрезав разницам всякий путь к отступлению. Кроме шах-севенов, на корабли было посажено кумыкское и черкесское ополчение, общим счётом без малого четыре тысячи человек. Мамед-хан заранее праздновал победу: трубы и зуренки на его лодках играли воинственно, флажки трепетали от набирающей силы моряны, и вообще красота в персидском войске была неописуемая.

Семён не пошёл на корабли, вышедшие навстречу Мамед-хану. С самого первого путешествия недолюбливал он море и боялся хлипкой пучины под ногами. Семён остался на острове при больших пушках, вывезенных из Ряша и стараниями бывших стрельцов приведённых в боевую готовность. Две пушки установили на отсыпном валу казацкого городка, а две других - на восточной оконечности острова, где ожидалась высадка неприятельских галер. Вначале Разин не хотел отряжать туда орудия, но Семён сумел уговорить атамана, за что и был поставлен над пушкарями главным. Отдавая приказ, Разин ничего не добавил, но и без того было ясно, что если окажутся пушки зря выставлены из городка, то головой за это дело придётся отвечать Семёну. В подручных при Семёне оказались попище Иванище и кузнец Олфирий - люди, могучие великанской силой, но не особо опытные в рукопашном бою и потому не взятые на струги.

Пушки исправны и готовы к сражению, пороховой снаряд прибран в хорошо укрытую заимку, чтобы случайная искра не спалила разом всё зелье, каменные и чугунные ядра калились в костре, для которого заранее был навезён хворост. Всё готово для пальбы, вот только куда палить, ежели впереди разворачиваются, готовясь сцепиться с персами, казацкие челны?

Онфирий и Иванище стояли в растерянности, ожидая команд.

- Клинья подбей! - крикнул Семён, бросаясь к крайней пушке. Онфирий понял командира с полуслова и, взмахнув огромной кияной, принялся загонять между орудийным станком и стволом дубовый клин. Пушечное жерло поползло к небу.

- Охти, батюшки! - крестился Иванище, видя, что приятели собираются палить в сторону своих кораблей.

- Вторую подымай! - рявкнул на попа Семён, и, примерившись на глаз, велел уже Онфирию: - Ещё чуток! Так! Теперь ладно!

Месяц назад пушки были привезены на остров безо всякого приклада, но теперь, стараниями Онфирия, потребный инструмент имелся в изобилии. Малые и большие клещи, пробойники, длинные фитильные щипцы, без которых пушкарю разом отшибет руку, банники с намотанной ветошью, и даже три ложицы, тёсанные из вязкой, худо сгораемой акации.

Дождавшись нужной минуты, Семён вдавил дымящий фитиль в запальное отверстие. Онфирий замер, вытянув шею и пытаясь разом увидеть и как бабахнет пушка, и куда полетит ядро. Иванище присел, заложив уши руками.