АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
В течение минуты или двух они обменивались сильными ударами, и блеск зарубок на топоре Хоремджета подтверждал, что бронза уступает стали. Лоб военачальника оросился потом, задрожали губы, глаза метались по сторонам, приказывая, умоляя: дротики!.. метните дротики!.. Но ни одна рука не поднялась, ни одно копье не прорезало воздух. Бросив взгляд на галерею, Семен увидел, что Меруити по-прежнему там - стоит в царских регалиях, вздернув маленький упрямый подбородок, тянет плеть и жезл к потолку, напоминая, что в воле ее отныне кары и милости, смерть и жизнь. Пора кончать, подумал он, загнав Хоремджета в угол между стеной и основанием лестницы.
Он подцепил топор противника крюком, дернул, пригибая к полу, и тут же стремительным движением послал секиру, точно копье, вперед и вверх, трехгранным острием под челюсть. Голова Хоремджета откинулась, затылок стукнулся о камень, глаза остекленели; струйки крови хлынули из носа и уголков рта. Он умер мгновенно, не успев ни крикнуть, ни застонать, - железный штырь пробил дыхательное горло и впился в мозг. Секунду-другую Семен, стиснув топорище, держал Хоремджета словно жука, приколотого к стене, потом выдернул пику и отступил назад. Мертвое тело качнулось и рухнуло к его ногам.
- Жил, как пес, умер, как крыса, - пробормотал Семен и направился к лестнице.
* * *
Они собрались в малом тронном зале - вельможи, военачальники, жрецы, вернейшие из верных, разделившие с царицей надежду, неуверенность и страх - все, что выпало им в это утро. Из нижних покоев дворца еще не убрали погибших, и запах крови пропитывал воздух тяжелыми душными миазмами. Сквозь окна струился полуденный зной и слышались резкие команды Усерхета, Хорати и теп-меджет: одни из них расставляли в парке караульных, другие подгоняли солдат, выносивших мертвые тела, третьи осматривали пленных мятежников, проверяя, крепко ли их повязали и не осталось ли у кого оружия.
Хатшепсут сидела в кресле, все еще в парике и короне, стискивая в тонких пальцах царские регалии. Официальное восшествие на престол, процедура долгая, торжественная, утомительная, была еще впереди, но власть уже принадлежала ей - женщине-фараону с тронным именем Маат-ка-ра, что означало "Богиня истины, душа бога солнца". Власть ее являлась неоспоримым фактом, признанным всеми мужчинами, что столпились у кресла владычицы Та-Кем. Их было полтора десятка: Хапу-сенеб и Инени в белых одеждах и леопардовых шкурах, дряхлый полководец Саанахт, едва державшийся на ногах от волнения, Нехси, царский казначей, Сенмут - еще не смывший кровь, с рукой, обмотанной повязками от локтя до запястья, невозмутимый Хенеб-ка, Нахт, хранитель сокровищницы, хаке-хесеп столичного нома и несколько других вельмож. Ждали Инхапи и градоначальника Пенсебу; первый должен был удостоиться чина правителя Дома Войны, сменив на этом посту Саанахта, второй - доложить, что порядок в Уасете восстановлен, что мятежных чезу удавили, а их солдат лишили чести и ведут к кораблям для отправки на юг.
Семен стоял у окна, посматривал в знойное небо цвета поблекшей бирюзы, а на царицу старался не глядеть. Там, в кресле, сидела сейчас не его Меруити, не сказочная фея с гибким станом и бедрами, как греческая амфора, а повелительница самой могучей державы текущих времен. Глаза ее были суровы, локоны спрятаны под париком, тело - под плотной одеждой, а губы - прекрасные, яркие, но изрекавшие лишь приговоры и повеления - сейчас не располагали к поцелуям.
В зал, кланяясь и приседая, вошел управитель дворца, бросил почтительный взгляд на владычицу. Она чуть заметно кивнула, разрешив говорить. - Великий Дом, дочь Гора... Брови Хатшепсут гневно сдвинулись, зрачки сверкнули.
- Червь! Ты забыл, перед кем преклоняешь колени? Забыл, как обращаются к пер'о? Нужно напомнить? - Она наклонилась вперед, сжимая плеть и изогнутый скипетр. - Начни снова! Я слушаю!
"Вот так-то! - подумал Семен, глядя на побледневшего управителя. - Не слышал про женскую эмансипацию? Ну, еще услышишь!"
- Великий Дом, сын Гора, благой бог... Тысячу раз простираюсь ниц и целую прах под твоими стопами - да будет с тобою жизнь, здоровье, сила! Трапезную привели в порядок. Там вино, напитки, фрукты и еда. Если соизволишь...
Лицо царицы смягчилось, она махнула рукой.
- Саанахт и Хапу-сенеб, идите... и другие тоже... Вам надо подкрепиться, ибо день сегодня будет долгим и потребует много сил.
"Хорошая мысль", - решил Семен, направляясь вслед за вельможами к выходу. Он вдруг почувствовал, как пересохло в горле, как пусто в животе, как ему хочется сесть на скамью рядом с братом и другом Инени, заглянуть им в глаза и сказать...
Сильные пальцы стиснули его плечо.
- Останься, господин. Великий Дом - жизнь, здоровье, сила! - желает говорить с тобой.
Он обернулся и увидел бесстрастную физиономию Хенеб-ка. Еще увидел кресло, сидевшую в нем женщину и двух мужчин по обе стороны. Один - с бритым черепом, в белых жреческих одеждах и леопардовой шкуре, свисавшей с узких плеч; другой - с пятнами крови на тунике и в полотняной повязке, с мечом у пояса.
Инени и Сенмут...
Брат улыбнулся ему и поманил рукой. Улыбка эта была странной, будто выдавленной через силу - да и на лице Инени Семен не заметил большого счастья. Царица тоже помрачнела.
Он подошел, преклонил колено и заметил, что Хенеб-ка исчез. Только они четверо остались в зале - Великий Дом, сын Гора, в обличье прекрасной женщины и три его - ее?.. - советника.
Хатшепсут долго смотрела на жезл и плеть в своих руках. Потом произнесла:
- Надо решить. Что решить, вы знаете. Вы посланы Амоном мне на помощь: ты, мой будущий чати<Чати, или джати, - главный министр, или везир, первое лицо в стране после фараона. Сенмут занимал эту ключевую должность в правление Хатшепсут многие годы - видимо, лет пятнадцать.>, - она посмотрела на Сенмута, - ты, мудрейший из жрецов, и ты, провидец. - Взгляд ее потеплел, скользнув по лицу Семена. - Так дайте же совет!
Наступила пауза, затем Инени спросил:
- Где он, владычица?
- В своих покоях. Шакалы Хоремджета убили слуг и трех охранявших его сэтэп-са, но двое остались. Они сейчас с ним.
- Верные люди, госпожа? - Этот вопрос задал Сенмут.
- Столь же верные, как Хенеб-ка. Если я прикажу ему, они... - Царица глядела на Семена в странном ожидании, но он еще не понял, о чем ведется речь, и потому молчал.
Сенмут поклонился:
- Можно думать, что Хоремджетом руководили боги, великая госпожа. Он оказал нам большую услугу.
Царица еще больше помрачнела.
- Да, я понимаю, чати. Многие погибли во дворце - семеры, воины и верные служители... Мог быть и еще один убитый... не мной, шакалами Хоремджета... случайно или намеренно, кто знает?
- Боги знают, - произнес Инени, с неодобрением качая головой. - Богам известно все, великая царица. Ты можешь отдать приказ, его убьют, и ни один человек в Та-Кем не усомнится, что виноваты колесничие... те, которых привел Хоремджет... Люди поверят, но боги! Богов не обманешь, моя госпожа!
- Он - вечная угроза, - возразил Сенмут.
- Пути пер'о прямы, - ответил Инени. - Жизнь и смерть - в руке владыки Та-Кем, но он не казнит безвинного.
- Безвинного? - Сенмут задел перебинтованным запястьем о рукоять меча и сморщился. - Безвинного сейчас! А в будущем?
- Твой брат - провидец, и будущее перед ним открыто... ему решать... Но я полагаю, что утром не казнят за то, что свершится вечером. - Инени взглянул на Семена, усмехнулся и перевел взгляд на Сенмута. - А в чем сейчас его вина? В том, что он необуздан и дик? Или в том, что родился от сириянки? Если ты считаешь это винами, то к чему приказывать Хенеб-ка? Вот меч на поясе твоем - иди и убей мальчишку!
"Это они о Тутмосе, - наконец сообразил Семен, - о юном Джехутимесу!" О будущем деспоте, завоевателе, оросившем кровью земли от четвертого порога до евфратских вод! Устлавшем их костями трупами! О том, чьи воины творили еще не виданное в Та-Кем - резали, жгли и вспарывали животы, не щадя ни женщин, ни детей! Но сейчас он не деспот, не завоеватель, а мальчишка тринадцати лет... Судить ли его, карать ли за еще не свершенное? И если карать, то как? Вычеркнуть из истории?
Эта мысль повергла Семена в ужас. Перемещение в прошлое - чудо, свершившееся с ним, - было свидетельством того, что время - субстрат подвижный и, быть может, непостоянный, подверженный переменам. Иначе как он очутился здесь? И почему? Не затем ли, чтобы принять решение в некий ключевой момент, не допустить изменений истории, дабы все свершилось так, как и положено свершиться?
Этот мальчишка Тутмос, который трясется от страха в одном из дворцовых чертогов... этот подросток, чью жизнь можно с легкостью прервать... Да, он принесет ужас и горе сотням тысяч - и в своей стране, и за ее пределами! Но их страдания неизбежны, как ежегодные разливы Хапи, ибо история безжалостна. И ни одну из ее страниц, даже самую жуткую, мерзкую, нельзя переписать, или добавить к ней слово, или хотя бы знак пунктуации. Казнить нельзя помиловать... Только история знает, где в этой фразе запятая.
"Из песни слова не выкинешь, - со вздохом подумал Семен, - хоть и не песня нас ждет, а похоронный плач..."
Внезапно он заметил, что в комнате наступило молчание; царица, Инени и Сенмут глядели на него, явно ожидая слов провидца. Понурив голову и ощущая вдруг навалившуюся неимоверную усталость, Семен выдохнул:
- Его нельзя убивать... нельзя, что бы он ни содеял в будущем. Никто из нас не властен над его жизнью и смертью. То и другое - в руках богов!
Ему показалось, что все трое облегченно вздохнули, выслушав этот приговор. Тень сожаления промелькнула на лице царицы, потом она, соединив ладони перед грудью, кивнула головой:
- Да будет так! Царь не спорит с богами... Теперь идите и вкусите отдых. Ты, мудрый Инени, и ты, Сенмут... Я хочу поговорить с провидцем.
Когда брат и жрец вышли, Семен опустился на пол у кресла, обнял ее колени и прижался к ним щекой. Ладонь царицы коснулась его волос, с бережной лаской скользнула по щеке, и он понял, что Меруити снова рядом. Пальцы, которые он целовал, струили прохладу, покой и нежность.
- Ты говоришь, что его нельзя убивать, - послышался тихий голос, - и я принимаю твое решение. Но... - пальцы ее дрогнули, - боюсь, мой любимый, мы пожалеем об этом... через десять или двадцать лет... Придет пора раскаяться в своем милосердии.
- Верь мне, - шепнул Семен, - верь, и помни о сказанном тобой. - Он поднял голову, всмотрелся в ее бездонные глаза и медленно произнес: - Ты должен быть рядом, так, чтоб уши мои слышали шепот твоих губ, чтобы твоя рука меня охраняла, а разум - направлял... И вот я - рядом! И говорю, что дело не в сожалениях, не в милосердии, а в том, чтоб будущее было неизменным - таким, каким его видят боги и позволяют иногда увидеть мне. Этот мальчик, почти чужеземец по крови, дикарь, как вы его называете... он... он принесет много горя людям... Но одна из твоих дочерей станет его супругой, и род отца твоего продлится. Ты ведь не хочешь, чтоб он закончился на тебе?
Она кивнула:
- Нет. Дочери мои малы, и рано думать об их супружестве. А я... Я еще молода и, возможно, могла бы найти кого-то из знатных семеров с каплей царской крови, кого-нибудь вроде покойного Софры, чтобы родить наследника... Но не хочу! - Руки ее обхватили шею Семена. - Не хочу!
- Ты даришь меня радостью, Меруити. - Он помолчал и спросил: - Что будет с ним? Не через десять или двадцать лет, а в ближайшие годы? Как ты поступишь?
Лоб ее пересекла морщинка.
- Я прикажу, чтоб его воспитали как царя и чтобы он жил, ни в чем не испытывая недостатка, как царский наследник. Но не здесь, в Уасете, не в Мен-Нофре или других великих городах... в каком-нибудь другом месте, где не найдется у него сторонников... в святилище Птаха, что за Южным Оном... Уединенный храм, место близкое и почти безлюдное. Инени присмотрит за ним.
И Рихмер, добавил про себя Семен. В этом уединенном храме сторонников, может, и не найдется, а вот пара-другая соглядатаев - наверняка!
- Верно ли я решила? - Меруити склонилась над ним.
- Верно, моя прекрасная царица. Довольно крови!
Она улыбнулась, будто сбрасывая с плеч непомерную тяжесть.
- Ты прав, довольно крови... Не будем гневить Амона и Хатор, ибо они даровали мне больше, чем я просила, - трон, и власть, и счастье любви... Так стоит ли отнимать последнее у мальчишки? Его жизнь?
- Не стоит, - сказал Семен, целуя ее руки.
Часть 3
ГОД ПЯТЫЙ.
СТРАНА ПИОМ, ОАЗИС УИТ-МЕХЕ
Он, знавший столь многое, был не в силах объяснить, как очутился в Та-Кем, в благословенной долине Хапи. Когда я спрашивал его об этом, он погружался в глубокую задумчивость, а после говорил, что объяснение есть, однако не у него.
- У кого же? - спрашивал я, и он отвечал с улыбкой:
- У тех, кто придет после.
Тайная летопись жреца Инени
Глава 12
ТЕЧЕНИЕ ЛЕТ
Ночью к нему пришла То-Мери.
Груди ее были тяжелы и прохладны, бедра - широки, кожа пахла мускусом, и в свои семнадцать лет она казалась сочным плодом граната: нажмешь, сдавишь слегка - и брызнет сладкий живительный сок.
В скромном домике Тотнахта ложа не нашлось, и Семен устроился на спальной циновке под покрывалом, ибо в месяц фармути ночи бывали холодными - даже здесь, в стране Пиом, напоминавшей райский сад. Тотнахт, получивший землю на вновь орошенных территориях, на запад от Озера и городка Хененсу, трудился вместе с братом в полях и лугах, а строительству жилищ внимания не уделял: стояли у него пять хижин из тростника, для супруги, детишек, всяческой утвари и запасов, и самую просторную из них он предоставил Семену. Ако с Техенной и остальная свита расположились у соседей, ну а То-Мери, служанка, ведавшая пищей и одеждой господина, была, разумеется, при нем. И в эту ночь - совсем близко...
"Ближе некуда!" - думал Семен, чувствуя, как прижимается к нему юное сильное тело. Девочка из Шабахи, дочь Хо, охотника на слонов, выросла красавицей, и все мужчины в доме, начиная от Ако и Техенны и кончая учениками из мастерской, уже пару лет посматривали на нее с плотоядным интересом. Но она избегала мужского внимания, и это казалось Семену вполне понятным: слишком ранний сексуальный опыт и насильник Икеда могли отбить всякую тягу к плотской любви. Что же касается чувств платонических, то этого простой народ в Та-Кем не понимал. Да и какие платонические чувства? Она была высока и стройна, с бархатистой шоколадной кожей, гибкой талией и длинными ногами, с грудью как две виноградные грозди и милым улыбчивым личиком; всякому роме было понятно, что боги создали ее не для бесплодных мечтаний, а для любви.
Однако к мужскому роду-племени То-Мери относилась с недоверием. За двумя исключениями: старый Мерира был ей приемным отцом, тогда как Семен - разумеется, господином, но еще и кем-то вроде дядюшки, богатого, доброго и щедрого. Он обучал ее счету, чтению и письму, водил в святилища и мастерскую, рассказывал о царских дворцах и своих путешествиях, следил, чтобы к праздникам ей приготовили подарок - нитку бус, зеркальце из полированной бронзы, тонкое полотно на платье. Как-то так получалось, что дома она всегда была поблизости, и ее присутствие, почти незаметное, не тяготило Семена - наоборот, казалось чем-то естественным и даже приятным. Повзрослев, она мало-помалу оттеснила других служанок, не позволяя ни одной из них касаться одежды господина, чистить его украшения или прислуживать во время трапез. Возможно, тут не обошлось без девичьих разборок, но То-Мери в пятнадцать лет была сильней и выше хрупких дочерей Египта, и кулачок у нее был тяжеловат. Ну а там, где она не справлялась, помогала Абет, с палкой для раскатывания теста.
Последние годы То-Мери сопровождала Семена во всех его странствиях - в каменоломни у острова Неб, и в рудники Долины Рахени<Долина Рахени - ныне Вади Хаммамат; дорога, проложенная через Восточную (Нубийскую) пустыню между городом Коптосом (Кебто) и древнеегипетской гаванью Суу на побережье Красного моря, откуда отправлялись корабли в Пунт. В Восточной пустыне были каменоломни и рудники, где добывали золото и медь.>, и в города Мен-Нофр и Пермеджет, и в земли Дельты, что превращались во время половодья в архипелаг окруженных водой островов. Она побывала с ним на побережье Уадж-ур, в Буто, Саи и Хетуарете, у канала Татенат и в стране Гошен, граничившей с бесплодным Синаем; и во всех этих местах, изобильных или пустынных, к услугам Семена были чистые одеяния, накрытый стол и чаша с водой для омовений - а в чаше плавали лепестки роз или иных цветов, смотря по сезону. В общем, сплошная идиллия, как и положено между заботливой племянницей и добрым дядюшкой.
Но, как выяснилось в эту ночь, одних идиллий для То-Мери было маловато.
Семен уже дремал, когда она пришла, откинула покрывало и по-хозяйски, будто супруга с десятилетним стажем, расположилась рядом. Ее теплое бедро легло на его живот, шевельнулось туда-сюда, а через мгновение, убедившись в неизбежном результате, она наклонилась над ним, крепко обхватив коленями и прижимая к лицу нежные полные груди. Семен не успел и слова молвить, как его ладони оказались у нее на бедрах, и началось плавное скольжение - то вверх-вниз, то вперед-назад, и получалось это у нее отнюдь не хуже, чем у арфисток и даже чем у возлюбленной Меруити. Эта неожиданная опытность ошеломила его - вряд ли толстяк Икеда мог обучить ее любви за ту неделю, когда насиловал малышку в своей хижине. Выходит, надоумили служанки... объяснили, что господину надо пребывать в покое, вкушая наслаждение, а девушка должна трудиться, работать вот так, вверх-вниз, вперед-назад...
Он попытался высвободиться, но То-Мери держала крепко, уперевшись в его плечи ладошками, и в лунных лучах, едва озарявших хижину, Семен видел, как поблескивают ее глаза и зубы и мерно колышется грудь. Сопротивление могло привести к нешуточной схватке - в этой девчонке текла кровь охотников на слонов, и она умела добиваться своего! Подумав об этом, он рассмеялся, обхватил ее плечи и стан, прижал к себе покорное тело и слегка ей помог - так, что она всхлипнула и застонала, обдавая его шею теплым дыханием. Вскоре стоны сделались частыми, мышцы под бархатной кожей напряглись, и Семен ощутил, что сам улетает куда-то - быть может, в те волшебные края, какие он посещал доселе лишь с одной Меруити. Он прикоснулся к губам То-Мери - они были жаркими, сухими, как ветер ее родной саванны, пьянящими и сладкими, будто перебродивший мед.
Наконец девушка судорожно вздохнула и вытянулась в блаженной истоме, все еще стискивая его бедрами, приникнув влажным лоном к его животу. Семен лежал, поглаживая пышные пряди ее волос, чувствуя, как в бешеном ритме бьется сердце То-Мери, и размышляя, как понимать случившееся.
Каприз? Позыв физиологии? Желание услужить господину? Может быть, подольститься к нему?
Однако блаженная улыбка на губах То-Мери доказывала, что все не так-то просто.
- Господин был щедр к своей служанке и могуч, словно Амон на ложе Мут, - отдышавшись, промурлыкала она. - Господин доволен?
- Господин желает знать, как пришла тебе эта идея. Сама додумалась или подсказали?
- Ну-у... - Она куснула зубками ухо Семена. - Может, сама додумалась... а может, кто подсказал...
Семен шлепнул ее по упругой ягодице, и То-Мери взвизгнула.
- Отвечай, когда я спрашиваю! И без уверток! Ты в моем доме пять лет, и этот дом к тебе добрей, чем родичи в Шабахи... Ты решила отблагодарить меня? Или чего-то хочешь? Или замуж тебе пора? Или...
Ладошка То-Мери прижалась к его рту.
- Мой господин очень мудр... знает причины всякого дела - целых семь, и ни одной истинной... Как глуп мой господин!
- Но-но! - строгим голосом сказал Семен. - Не забывайся, женщина! Выпорю или продам в Гебал<Гебал - египетское название города Библ, который, вместе с Сидоном и Тиром, был крупнейшим поселением и портом финикиян.> длиннобородым джахи!
- Выпори, но никому не отдавай, ни в Та-Кем, ни за его пределами, - шепнула она. - Я хочу остаться с тобой, господин, ибо ты дорог сердцу моему... давно, очень давно... Маат видит, что это - истина!
Семен замер, боясь вздохнуть, а она все шептали и шептала, обжигая горячим дыханием его щеку:
- Я знаю о великой госпоже, чье имя нельзя произносить... знаю, что душа твоя - в ее ладонях... но мне, мой господин, надо совсем немножко места... вот здесь, у твоей груди... Я знаю, великая госпожа не станет гневаться... она понимает: ты - мужчина, сильный муж в этой стране, и если, ради любви к ней, ты не берешь жену, то должен взять наложницу... взять себе девушку, чтоб ночи, когда ты не с великой госпожой, не были пустыми и тоскливыми... А какая девушка подойдет тебе лучше меня? Какая, скажи?
Конечно, она была права - случались ночи пустые и тоскливые, ибо владычица Та-Кем - не из обычных женщин, чья жизнь вращается между постелью супруга и кухонной плитой. Они с Меруити виделись реже, чем хотелось бы, трижды или четырежды в месяц, и царица не раз намекала, что склонность души и потребности тела - вещи разные и их не стоит смешивать. К таким вопросам в Обеих Землях относились проще, чем в грядущие века, но в этой простоте была несомненная мудрость, утерянная в христианскую эпоху. Если мужчине хватает сил на нескольких женщин, то что в этом грешного? Скорее, наоборот: много женщин - много детей, а дети угодны богам. Мужчина может взять супругу или не взять, а без наложницы ему не обойтись, и дело его, чем станет эта наложница - телесной усладой или отрадой сердца.
Говорила Меруити и о другом - о том, что зримые черты могущества необходимы людям, приближенным к власти и разделяющим ее с пер'о. Этот намек касался простых одеяний Семена и скромных украшений, а также упорного нежелания расстаться с домом на нильском берегу. Его, вместе со слугами, он унаследовал от Сенмута, живущего теперь во дворце, в царских садах, как и положено чати. И для Семена был приготовлен дворец с обслугой по категории VIP, но он предпочитал свою усадьбу и прежних слуг, в чьей верности не приходилось сомневаться.
Не только в верности - в любви...
Гладкая щечка То-Мери прижалась к его щеке, и нежный голосок проворковал:
- Не слишком ли долго мой господин отдыхает?
- Послушай, девочка, - сказал Семен, - тебе семнадцать лет, а господину - сорок. В сравнении с тобой я - дряхлая развалина!
Фыркнув, она ткнула его кулачком в мускулистое плечо:
- Лоно мое говорит, что это не так. Определенно не так! Я чувствую... О-о-о!..
Грудь ее стала вздыматься и опадать, бедра задвигались в мерном ритме, и скоро в тростниковой хижине слышались лишь учащенное дыхание и вскрики. Поза была прежней, ибо в Обеих Землях имелись свои понятия о таинствах любви; это искусство не исключало разнообразия, однако в определенных пределах. Так, считалось грубым и даже непристойным наваливаться на женщину, как принято в варварских землях Хару и Джахи, или, уподобляясь животному, изображать быка. Зато и женщины были активней, в чем Семен убедился на собственном опыте. Прожив в Та-Кем пять лет, он уловил различие меж египтянками и своими современницами: первые просто любили, тогда как вторые занимались любовью.
То-Мери глубоко вздохнула и прилегла рядом, положив ладонь Семену на грудь. Глаза ее закрылись, тело блаженно расслабилось, и через пару минут дыхание стало тихим, как у спящего ребенка. Но ребенком она не была - в этих краях, под щедрым африканским солнцем, взрослели рано. Семен встал, зажег светильник и долго глядел на нее, вспоминая свой давний сон в Шабахи и сказанные отцом слова: сегодня, мол, не родная, а завтра, глядишь, и станет родной. Такой родной, что ближе некуда! Еще, боясь себе в том признаться, он любовался юным сильным телом девушки, совсем не таким, как у Меруити. Его царица была загадочной, изящной, хрупкой, сотканной из лунных и звездных лучей, а плоть лежавшей перед ним красавицы вышла из иного горнила. Из знойных саванн, жарких ветров и солнечного света...
Семен покачал головой, усмехнулся и сел на пороге хижины. Поросший травою берег плавно стекал к воде с серебрившейся лунной дорожкой, а в конце ее мелькали огоньки - может быть, рыбачьи челны плыли в огромном Озере или отражались в нем звезды. Слева, в загоне, огороженном жердями, дремало стадо антилоп-ориксов, а в других загонах, разбросанных вдоль берега среди крестьянских хижин, спали журавли и гуси, утки и перепела, овцы, коровы и козы. Угодья в этих краях, на самой границе пустыни, считались более подходящими для скотоводства, ибо землю лишь недавно отвоевали у песков, расширив каналы и увеличив сброс воды в Меридское озеро. Правда, так оно еще не называлось, и весь Фаюмский оазис на его берегах носил еще другое имя - страна Пиом, западный форпост цивилизации в шестидесяти километрах от Нила и в ста сорока - от морского побережья. Дабы форпост был крепок и мог отразить набеги грабителей-ливийцев, земля тут давалась ветеранам Инхапи и прочим заслуженным воинам, отлично знавшим, где у секиры рукоять, а у копья - наконечник.
За пять минувших лет Семен привык думать об этой земле - да и о других краях Та-Кем - как о своей родной и единственно близкой. Это не было изменой России, ибо еще не существующее умирает в сердце - или, скорее, гаснет, отодвигается в дальние уголки памяти, сменившись чем-то новым, что видят глаза и слышат уши. Конечно, он не забывал о прошлом, о серых питерских туманах, о детстве и матери с отцом, об Академии и солдатской службе, и это были дорогие воспоминания. Но помнилось и другое: жалкие поделки в жалкой мастерской, несбывшиеся надежды, одиночество, предательство и рабство... Об этом он не хотел вспоминать, как сильный и прекрасный лебедь не вспоминает о временах, когда считался гадким утенком. В новой своей ипостаси он чувствовал себя уже привычно и полагал, что судьба - или воля загадочной силы - осыпала его дарами. Все он имел, о чем мечталось, все! Брата и друга, почет и власть, дом и работу, и самый драгоценный дар - любовь... пусть не жену, не венчанную супругу, зато - любимую женщину...
Теперь еще и это!
"Ну, - подумал Семен, оглядываясь на спящую То-Мери, - вот я и наложницей обзавелся! Может, замахнуться на гарем? Зарина, Сайда, Гюзель... кто там еще? Уже и не вспомнить... Ну, ничего! Гюльчетай с Катериной Матвеевной у меня уже есть".
Чертова девчонка! Ведь не заметил, как выросла! И речи научилась гладко излагать... "Мой господин очень мудр и знает причины всякого дела, но ни одной истинной... Как глуп мой господин!" Или вот это: "Ты дорог сердцу моему..."
Его собственное сердце вдруг начало биться сильнее и чаще, и минуту-другую Семен размышлял, можно ли любить двух женщин - скажем, Клеопатру и ту же Гюльчетай. Ничего противоестественного в этом не нашлось, если учесть местный обычай и желания самой То-Мери, что были изложены ясно и прямо: "Ты дорог сердцу моему..." А сердцу, как известно, не прикажешь!
Еще один дар Та-Кем, мелькнула мысль, еще одна ниточка, что привязала его к новой родине... Может, не ниточка - канат! Он вдруг почувствовал, что за минувшие годы эта земля, ее жизнь и тревоги, ее обычаи и верования, ее города и народ - все это медленно, неудержимо просачивалось в его душу, оттесняя прошлое сначала в сны, а после - в смутные видения, которые и сном не назовешь, - так, проблеск молнии на фоне пальм и пирамид... Во всяком случае, сны о прошлом стали теперь редкими, и больше он не боялся проснуться и обнаружить, что валяется в Баштаровом подвале, на грязном тюфяке, рядом с вонючей парашей. Пять лет - изрядный срок, вполне достаточный, чтоб убедиться: возврата к прошлому не будет.
Прошлое не беспокоило его, но между ним и настоящим существовала тайна, некая загадочная связь, лишавшая по временам покоя. Как он попал сюда? Зачем? С какой-то неведомой целью или случайно? Божьим соизволением или по воле сил, что подчинялись логике и разуму?.. Хорошие вопросы! Если вдуматься, они могли свести с ума!
Он размышлял на эту тему непрерывно, пока не понял, что должен так ли, иначе выбрать одно из объяснений и убедить себя в том, что достучался до истины. Мысль о божьем вмешательстве, переселении душ и кознях инопланетных пришельцев Семену не импонировала; он, дитя двадцатого века, был чересчур рационален для измышлений в сфере мистики. Природный катаклизм казался более приемлемой гипотезой - хотя бы потому, что тайн и загадок в природе не счесть, и если бывают черные дыры, дыры в бюджете и дыры в карманах, то, значит, и время не застраховано от дыр. Возможно, эти дыры мелкие, величиной с песчинку, размышлял Семен, и мы их попросту не замечаем, хотя Вселенная ими кишмя-кишит; а вот дырища покрупнее - редкость. И уж совсем невероятный случай, чтобы она накрыла какой-то объект и он в нее благополучно провалился... Факты? Доказательства? Прямых доказательств нет, а косвенные, может быть, найдутся... Положишь на стол карандаш или, к примеру, очки, а через день глядишь - исчезли! Твердо помнишь, куда положил, когда положил, зачем положил, однако предмета нет, будто корова языком слизнула. А все потому, что провалился! И ходит в этих очках Ван Гог, а карандаш мусолит Рембрандт...
Но более всего Семена привлекала мысль о некоем эксперименте с незапланированными последствиями. Представим, думал он, что в будущем изобретут машину времени; весьма вероятно, что хронавты отправятся в Древний Египет, перемещаясь к тому же в пространстве, и траектория полета пройдет через Чечню. Конкретно - через подвал Баштара... Еще представим, что машина, погружаясь в прошлое, рождает темпоральный вихрь - то есть дыру, в которую он провалился; смерч времени всосал его и выбросил на нильский берег, и все это - дело случайное, а потому вопросы "для чего?", "зачем?" снимаются с повестки дня. Он - всего лишь затерянный в чужой эпохе путник, а не блюститель истории, чья миссия - стоять на стреме в ключевой момент... Провались они к дьяволу, эти моменты! Он предпочел бы просто жить, не беспокоясь о том, чтобы не удавили Тутмоса, и не заботясь об иных событиях - экспедиции в Пунт, строительстве храма, трактатах, которые пишет Инени, и возвышении Сенмута... Если бы он только знал, что все это случится так или иначе, с его участием или без оного!..
Гипотеза о машине времени и путешествующих в ней хронавтах была соблазнительной, ибо давала Семену полную свободу действий. Он постарался поверить в нее - или, во всяком случае, считать рабочим предположением; он даже решил отыскать кое-какие факты в ее пользу. Строительство храма Хатор уже началось и двигалось в хорошем темпе, а для него были нужны камень, металл, орудия, канаты, краски и стекло, еда и жилища для мастеров, быки, древесина, повозки, корабли и тысяча других вещей, которые изготовлялись тут и там в Обеих Землях, от Дельты и до первого порога. За этим добром отправляли помощников, каменотесов, строителей либо писцов, но и Семену поездки были не в тягость - многое в древней земле Та-Кем казалось достойным изучения и удивления. Однако кроме любопытства был у него еще один резон.
Хронавты! Путники из будущего! Вдруг и в самом деле они пребывают в этой эпохе, и вдруг - чем черт не шутит! - пути их пересекутся? Где-нибудь в Мен-Нофре, Пермеджеде, Абуджу или в Саи... А если он их не встретит, то, может быть, найдет какие-то следы? Сам, лично, или его осведомители из Братства Сохмет... Рассказы о странных людях, пришельцах из пустоты, могущественных колдунах... повествования о загадочном, необъяснимом, легенды о богах в сверкающих хрустальных колесницах... что-нибудь такое-этакое - о полетах в небе, о рукотворных молниях и слугах из железа с четырьмя руками...
Он встретил многих странных людей и выслушал массу странных рассказов, ибо обитатели Та-Кем не жаловались на отсутствие фантазии. Увы! - следов хронавтов не нашлось... Что, впрочем, не опровергло его гипотезу - Та-Кем был страной с тысячелетней историей, и были в ней периоды поинтереснее нынешних. Скажем, эпоха Снофру и Ху-фу, время строителей пирамид... Может, туда и отправились хронавты?
Но в ту эпоху, хоть любопытную, но очень далекую, Семена совсем не тянуло, так как не было в ней ни брата Сенмута, ни друга Инени, ни прекрасной Меруити. И не было То-Мери.
Та-Кем, однако, существовал - и пятьсот, и тысячу лет, и полтора тысячелетия тому назад.
Пожалуй, не леса Амазонки, не подпирающие небо вершины Гималаев, не великая азиатская степь, не гигантские водопады и разломы земной коры, а именно это место являлось самым необычным, самым уникальным на планете. Во всяком случае - самым щедрым и благоприятным для жизни. Длинные узкие полосы плодородных земель по обеих речным берегам - будто зеленая лента с голубой прошивкой водной нити, брошенная среди желтых, оранжевых, бурых песков. Раз в год, когда в экваториальном африканском небе растворялись шлюзы, знаменуя начало сезона дождей, Нил переполнялся ливневыми водами, затоплял берега и большую часть поймы, которая в этот период превращалась в озерный край. Селения и города, лежавшие на возвышенностях, становились отрезанными друг от друга островами, сухопутные дороги исчезали, и лодка да плот были единственным средством передвижения. Затем воды начинали убывать, оставляя на полях плодородный ил, и это естественное удобрение давало жизнь злакам, травам и деревьям. Давало щедро - в год снимали по два-три урожая зерна, овощей и фруктов.
Великий Хапи трудился как хорошо отлаженный механизм, год за годом, столетие за столетием, и жизнь страны определялась подъемом и спадом речных вод. Здесь не было весны и осени, зимы и лета, и год состоял из трех сезонов - Половодья, Всходов и Жатвы или Засухи. Половодье длилось с середины июля по середину ноября, включая месяцы фаофи, атис, хойяк и тиби; Всходы - с конца ноября по середину марта, с месяцами мехир, фаменот, фармути и пахон; Засуха - с конца марта по середину июля, и месяцы этого сезона назывались пайни, эпифи, месори и тот.
Тот был первым месяцем года, и начинался он тогда, когда звезда Сопдет - Сириус, самая яркая из звезд - появляется на небе перед солнечным восходом после двухмесячного отсутствия. Этот день примерно совпадал с началом разлива и летним солнцестоянием, и его определяли астрономически, наблюдая за небесной сферой. Имелся еще один способ: колодец-ниломер в городе Неб, у первого порога, соединенный с речными водами и позволявший следить за началом и высотой их подъема.
В следующем месяце, фаофи, воды Хапи ощутимо прибывали, меняли цвет, превращаясь из зеленоватых в белесые, а затем краснели, будто ливень, питающий истоки великой реки, разражался кровью. Вода затопляла низины и прибрежные террасы, с более высоких мест убирали лен и созревший виноград, а в Дельте чинили старые лодки и готовили новые. Затем, в атис, вода достигала самого высокого уровня, Нил становится бурым, и в этот период открывали шлюзы, чтобы пустить потоки влаги на поля и в оросительные каналы; в Дельте плавали на лодках, и повсюду начинали убирать урожай фруктов.
В месяц хойяк Хапи постепенно убывал, а в тиби воды спадали, обнажая землю, покрытую темным плодородным илом. В этот период снимали финики и оливки, в садах расцветали фруктовые деревья, а землепашцы устремлялись на поля, вскапывая их и засеивая пшеницей.
Мехир являлся знамением сезона Всходов, лучшего, самого приятного времени в долине Хапи. Вода убыла, луга и пашни одеты свежей зеленью, всюду появляются цветы, нарциссы и фиалки, жара спадает, и кажется, что пришел май - как где-нибудь в средней полосе России. Следующие месяцы, фаменот и фармути, - самые холодные; с наступлением фаменота над речными берегами разливается аромат гранатовых деревьев, цветущих во второй раз, землепашцы сеют лен, ячмень, фасоль и овощи; фаменот - начало местной весны, когда вся страна зеленеет всходами пшеницы.
В месяц фармути дни прохладны, воздух живителен и свеж, грудь дышит легко, а глаз радуется, любуясь свежей листвой. Хапи торжественно катит волны к морю Уадж-ур, Великой Зелени, а на речных берегах кивают верхушками пальмы, трепещут под северным ветром кроны каштанов, орешника и сикомор, тянутся вверх колосья пшеницы и плети виноградников, а в садах наливаются сладким соком плоды граната. В фармути и наступающем за ним пахоне начинают убирать урожай пшеницы, а также фруктов и овощей.
Пайни - начало засухи и жары; зной достигает апогея в месяцы эпифи и месори, и это тяжкое время - и для людей, и для животных, и для растений. В этот период звезда Сопдет, будто устрашившись зноя, исчезает с ночных небес, почва пересыхает и трескается, река мелеет и сужается, воды едва покрывают дно каналов и водохранилищ, стены домов, дворцов и храмов, сложенные из камня или кирпича, раскаляются так, что к ним не приложишь руку. В эти месяцы трудно странствовать, воевать и строить, но землю не оставишь без забот: все, что выросло, должно быть убрано, пересчитано и свезено в житницы.
А затем, знаменуя конец жары и засухи, приходит месяц тот, и все начинается снова...
Семен наблюдал за этими переменами в пятый раз, и были они для него уже привычны. Жизнь его вошла в определенное русло и как бы разделилась на два потока, явный и тайный, текущих один подле другого, не смешиваясь, не пересекаясь и не испытывая тех приливов и отливов, каким подвержен Хапи. Это было похоже на день и ночь, которые сосуществуют рядом, в двух различных измерениях, причем по воле своей он мог мгновенно переходить из одного в другое и возвращаться обратно. В дневном измерении он был вельможей и господином, удостоенным титула Друга Царя, звучавшего слегка двусмысленно - что, впрочем, Меруити не смущало. Еще он был первым из царских ваятелей, строителем храма Хатор, главой над тысячами работников; еще - хозяином мастерской и школы с семьюдесятью учениками и помощниками; были у него усадьба в Уасете, жилища в других городах, поместья под Нехеном и в земле Гошен; как полагалось, были телохранители, писцы и слуги, носители табуретов и опахал.
Ночное измерение выглядело интересней. Не потому лишь, что в его тенях Семен являлся возлюбленным царицы, первым и тайным ее советником, серым кардиналом у трона Маат-ка-ра, чей голос был негромок, но решения - неоспоримы и тверды. Любовь, связавшая его с Меруити, была лишь камнем в фундаменте власти, которой он обладал, - важным камешком, но не единственным и даже не краеугольным, ибо ему претило использовать женщину - любимую женщину! - как пешку в политической игре. Зачем, если имеется Сенмут, первый министр, правитель страны? Если Инхапи, главный над войском и всеми его командирами, еще здоров и бодр? Если Хапу-сенеб, возглавляющий жреческое сословие, миролюбив, разумен и готов прислушаться к дельному совету - как и Инени, верный друг? Для этих людей, опоры Великого Дома, авторитет Семена был непререкаем, хотя и по разным причинам: брат по-прежнему считал его посланцем Осириса, Инхапи - прирожденным полководцем, Хапу-сенеб полагал, что великий ваятель одарен к тому же светлым разумом. И только Инени была известна истина.
Но все же, несмотря на их поддержку - даже благоговение и любовь, - Семен не получил бы того влияния, какого добился в эти годы. Главным, краеугольным камнем являлось тайное ведомство, которое он себе подчинил, - наследство Рихмера, очищенное от ненадежных, пополненное людьми достойными и осторожно выведенное из-под эгиды жрецов, хотя они еще составляли большую часть осведомителей и сикофантов. Эта организация теперь называлась не Ухо Амона, а Братство Сохмет, с явным намеком, что ее задача - не только слушать и следить, но и карать. Карать временами приходилось, чтобы избавиться от обильных кровопусканий; так, хаке-хесеб страны Гошен, подстрекавший к бунту сторонников мрачного Сетха, случайно утонул в Половодье, а толпа озверевших граждан гиксосского происхождения разгромила святилище Сетха в Хетуарете и перерезала его жрецов. За что их примерно наказали, сослав в каменоломни, - но только немногим было известно, что не камень они ломают, а стоят гарнизоном в крепости Чару, защищавшей Та-тенат.
Бывали и другие случаи, но в общем и целом Семен кровавых разборок не поощрял, предпочитая меры превентивного свойства. Он был осведомленней всех вельмож, стоявших у государственного руля; знал, к примеру, что подают на завтрак хаке-хесепу в Заячьем номе, каких наложниц предпочитает Ранусерт, командующий меша Птаха, сколько ворует Нехси, царский казначей, и кого - поименно и с указанием вин - зашил в мешок и утопил преславный Рамери, хранитель Южных Врат. Как в прошлом, так и в будущем информация была оружием более грозным и смертоносным, чем копья и ракеты, колесницы и танки, но в настоящем лишь он один понимал ее силу и цену. Может быть, и Пуэмра поймет - когда-нибудь, со временем... лучший из его учеников, верный помощник, возглавляющий Братство Сохмет...
Пуэмра находился в этой должности уже два года, и минуло четыре, как Нефертари вошла в его дом, благословив его рождением наследников. Их было уже трое, и, кажется, Пуэмра не собирался останавливаться на достигнутом. Рихмера он по-прежнему недолюбливал, однако не препятствовал тому возиться с детьми, ибо других занятий, если не считать молитв, у бывшего Уха Амона не осталось. Рихмер был уже не тот; видимо, испытанное потрясение, страх за дочь и собственную посмертную судьбу что-то надломили в нем - да так, что больше он не оправился. Он быстро одряхлел, лишился прежней ясности ума и при виде Семена покрывался смертельной бледностью. Он был уничтожен, убит разящим словом, что придавило его будто пирамида Хуфу. Семену не хотелось вспоминать о нем.
Сидя на пороге хижины, любуясь сонным Озером и звездными небесами, он думал о минувших годах, о своей жизни и о том новом, возбуждающе-приятном, что принесет в нее То-Мери. О делах, а тем более - о неприятностях и тревогах - вспоминать не хотелось. Ни о Рихмере, ни о Тутмосе, сирийском волчонке, взрослеющем наследнике Меруити, ни о ее дочери, которая скоро умрет - видимо, через пару разливов. Он гнал эти мысли. Сейчас он был в гостях у Тотнахта и Шедау, у старых приятелей и сподвижников, что прикрывали спину его в бою, и думать ему хотелось о них, о чистом широком Озере, об этой земле и внезапном подарке, который он здесь получил.
Семен оглянулся. Луч лунного света скользил по лицу То-Мери, и он увидел, что девушка улыбается во сне.
* * *
Утром его разбудила песня. То-Мери, суетясь у корзин с провизией, собирала завтрак на циновке: финики, сухие лепешки, мед, масло и кувшинчик с пивом. Чаша для омовений уже полнилась озерной водой, в которой плавали пахучие травинки, а рядом лежали перевязь с коротким клинком, браслет, ожерелье и свежая туника. Сама То-Мери тоже была свежа, как роза цвета кофе с молоком; глаза ее сияли, улыбка не сходила с губ, а к волосам, над левым ухом, был приколот цветок граната. Она пела...
О, как благостно и приятно, когда расцветает
Золотая...
Когда лучится она и расцветает!
Пред тобой ликуют небо и звезды,
Тебе воздают хвалу солнце и луна,
Тебя славят боги,
Тебе воздают хвалу богини.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 [ 14 ] 15 16 17 18 19
|
|