Чтение 14–й страницы книги ~Энциклопедия мифов~

- Как это? - лепечу. - Зачем меня выдумывать, когда я и так есть? Кому такая ерунда в голову могла прийти?

- Бывают такие люди, - сурово говорит Франк, - своего рода полевые генералы армии хаоса, которые достаточно могущественны, чтобы вносить беспорядок в любую череду событий и перекраивать чужие судьбы на собственный лад. Но они, как правило, не ведают, что творят. Они не добры и не злы, у них нет ни желания повелевать прочими, ни готовности подчиниться. У них нет цели, они не способны чувствовать правильное направление; беспокойный разум побуждает их к действию ради забавы, и никакая иная причина не заставит их пошевелить пальцем. Они ведут себя как демиурги, но редко выходят за пределы своей человеческой природы, ибо даже не подозревают о такой возможности...

- Просто монстры какие-то, - бурчу нервно.

- Именно такие "монстры" и обчистили твои карманы, когда ты заснул в чужом дворе, - ухмыляется Франк. - Если бы это были обыкновенные воришки, ты получил бы хороший житейский урок, не более того. Но они не были воришками. Минутой ранее они не подозревали, что способны обшарить карманы пьяного прохожего; минуту спустя, удивлялись собственному поступку. С людьми, вроде твоих обидчиков, то и дело такое приключается: действуя, они не соразмеряют поступки с собственными убеждениями, а потом всякий раз изобретают причудливые объяснения, дабы оставаться в мире с собой.

- Мило, - фыркаю. - Экие, блин, тонкие артистические натуры!

- Именно. Тонкие и артистические, - без тени сарказма подтверждает Франк. - Поэтому они подошли к делу творчески. Взяли, да и выдумали историю о том, как с неизвестным пьяным прохожим случились два события вместо одного. Первая версия соответствовала действительности, а согласно второй, ты остался при деньгах, поймал поутру такси, да и сломал себе шею в дурацкой автомобильной аварии. Мораль выводилась следующая: не бывает ни "хороших", ни "дурных" поступков; обокрав беспомощного человека, можно спасти ему жизнь... ну и так далее. Ничего оригинального, но авторы обрели душевный покой. Историю эту они записали в толстую тетрадь в лиловой обложке и через несколько дней позабыли, заигравшись в какую-то новую игру.

- Так значит, на самом деле я не ехал в том такси? Хорошая новость!

Я разве только не приплясываю. Радуюсь, что нашлось, наконец, объяснение одному из самых тягомотных кошмаров моей жизни. Объяснение, конечно, невнятное, и вопросов порождает куда больше, чем я готов задать, но самое главное прояснилось: не умирал я в то утро. Просто шел себе домой через весь город, проклиная портвейн, пиво, греческий коньяк "Метаксу" и собственную дурную башку. Прочее - от лукавого.

- Все не так просто, - хмурится Франк. - Как я уже сказал, у твоих случайных знакомцев достаточно могущества, чтобы перекраивать чужие судьбы. Без всякой выгоды для себя, разумеется. Они-то поиграли и забыли, а вот ты с тех пор живешь двойной жизнью, и нельзя сказать, что это пошло тебе на пользу. Твоя связь с другим, выдуманным, Максом - односторонняя. Тебе от его присутствия никакого толка; ты, пожалуй, и не узнал бы о нем никогда, если бы не я. А вот он кормится твоей силой и твоей удачей. И, разумеется, твоими жизнями. Все у вас теперь пополам...

- Как это?

- Неважно, как. Важно, что ты вынужден содержать за свой счет призрака, рожденного, к тому же, чужим воображением. Если не можешь понять это, просто запомни. Пригодится.

- В общем, все плохо, да? - резюмирую растерянно.

- Это как посмотреть. История про пьяницу с выпотрошенными карманами просто записана в тетрадку. Никто из посторонних ее не читал. Поэтому твой двойник до недавних пор был слаб и вполне мог бы со временем тихо угаснуть, просто исчезнуть без следа, освободив тебя от обременительной обязанности делить с ним жизнь и судьбу. Текст, который никто не читает, постепенно теряет силу, кем бы он ни был написан.

- Ну и?.. Получается, проблема сама по себе рассосется?

- Вряд ли. Минувшей весной случай снова свел тебя с этой парочкой. Они тебя, разумеется, не узнали. Но в душу ты им на сей раз запал. Бродил за ними по ночному городу, напугал до полусмерти...

- Так это были они? - перебиваю его. - Те самые люди, которые меня обокрали? Такое совпадение?

- Ну да. Бедняги до сих пор в себя прийти не могут, все гадают: что же тебе от них было нужно? А, кстати, действительно, что?

- Они мне понравились, - говорю смущенно. - Славные ребята. И карточную колоду на скамейке забыли, а я подобрал. Самодельная игрушка, не то для гадания сделана, не то просто опыты авангардного книгоиздательства... Там все вдоль и поперек исписано моими любимыми феньками. Я глазам своим не мог поверить: словно бы сам все это написал. Рука чужая, а приколы - мои, фирменные. Я никак не мог понять, откуда они их взяли, да и сейчас не понимаю... Не надо было мне за ними ходить, да? Глава 96. Золотой телец

...встань и сделай нам бога, который бы шел перед нами.

Франк молчит. То ли устал, то ли не может решить: следует ли открывать все карты, или заначить кое-что на черный день. Наконец, вздыхает тяжко, решив, очевидно, что "черный день" - вот он, куда уж чернее...

- "Надо", "не надо", - кто же совета задним числом просит? Дело сделано. Эти двое теперь никогда тебя не забудут. И знаешь, что хуже всего? Головы их забиты причудливыми фантазиями на литературные темы. Им сейчас мнится, будто всякий бог обязан существованием лишь священной писанине жрецов, а любой вымышленный персонаж имеет шанс однажды открыть свои прекрасные, тщательно выписанные автором, глаза и обнаружить себя в центре обитаемого мира... Ты их весьма заинтриговал; впрочем, и напугал изрядно. Но теперь, несколько месяцев спустя, паника забылась, а любопытство осталось. А поскольку людям свойственно насильственно втискивать реальные события в рамки собственных представлений о причинах и следствиях, твоим могущественным приятелям очень нравится думать, будто их преследовал человек, которого им только предстоит выдумать. Для того, собственно, и преследовал, чтобы попросить: выдумайте меня, пожалуйста, очень уж пожить хочется. И они уже принялись за дело. Переворошили старые черновики и исписали две толстые тетради. По секрету могу сказать тебе, что нынешним записям уготована мусорная корзина, зато с главным героем все уже решено окончательно. Кстати, по странному совпадению, его тоже зовут Макс, так-то... Рано или поздно работа благополучно завершится. Это будет очень длинная и весьма увлекательная история. И у этого текста наверняка найдутся читатели. Много, много читателей. А вот тогда, друг мой, дело окончательно провоняется керосином.

- А что случится-то? - спрашиваю.

- Двойник твой обретет настоящую силу и отнимет у тебя все. Чудеса, которые были суждены тебе, станут случаться с ним. Способность испытывать беспричинную радость, а порой вдруг звереть от лютой тоски достанется другому. Твое прошлое превратится в его воспоминания. Даже сны, благодаря которым ты больше похож на дом с привидениями, чем на живого человека, постепенно станут его достоянием, а твои тайники опустеют. А потом он заберет у тебя и жизнь: зачем делить на двоих то, что может присвоить один? Тот, кто сильнее.

- И он, этот выдуманный Макс, сильнее?

- Еще нет. Но, возможно, это всего лишь вопрос времени. Он уже учится смотреть на мир твоими глазами, а порой даже использует твои голосовые связки для собственных нужд. Эта насторожившая меня фраза про надежду, скорее всего, принадлежала ему: слишком уж фальшиво звучала она в твоем исполнении. Ты говорил не как человек, а как капризный божок, созданный по образу и подобию своих недалеких жрецов... Глава 97. Зу-л-Карнаин

Герой, дошедший до пределов земли.

- Слушайте, но так же нельзя! - я почти кричу, а потом уже и не "почти". Ору, потому что чувствую: если не выпущу пар, моя голова взорвется, как старый, ржавый, неухоженный котел, попавший, к тому же, в руки непутевого раздолбая-механика. - Что ж вы надо мной издеваетесь?! Бред собачий, свинячий, блядский, дебильный бред!

Франк молчит. Смотрит на меня с участием, как добрый доктор Айболит на неизлечимого орангутанга. Дескать, и ряд бы я тебя починить, обезьянка глупенькая, да вот не достигло пока ветеринарное искусство потребных для такого нелегкого дела высот. А посему умри, бедное животное.

"Бедное животное" послушно умирает. А я внезапно успокаиваюсь.

- При всем при том, я почему-то совершенно уверен, что вы сказали мне чистую правду, - говорю. Тихо так, вежливо. Сам себе удивляюсь.

- Уже хорошо, - ласковым эхом отвечает он.

- И в связи с этим у меня вопрос: это можно как-то исправить?

- Было бы нельзя - стал бы я тебе тут страшные сказки рассказывать...

- И что я должен делать?

- Ну, положим, ты никому ничего не "должен". Старайся употреблять это слово пореже: тягостное оно какое-то... Тебе так не кажется?

-Слово как слово... Ладно, что я могу сделать?

- Вот. На хорошо поставленный вопрос и отвечать приятно. Есть несколько вариантов. Первый самый простой, но тебе он вряд ли понравится.

Адресую ему вопросительный взгляд. Дескать, почему же не понравится, если самый простой?

- Ты не понял, - улыбается Франк. - Проще всего было бы убить тех, кто тебя выдумал, прежде чем они завершат работу над созданием твоего двойника. Но ты - не убийца. Положим, с моральными запретами ты легко справишься, тут я за тебя спокоен. Хуже другое: ты не умеешь убивать. Ты и старой курице шею не свернешь, ибо брезглив, неуклюж и великодушен. Скорее уж ляжешь спать голодным. Не твое это призвание - быть убийцей. Даже если возьмешься - непременно все испортишь. Лучше и не пробуй.

- Да я и не собираюсь... Еще чего не хватало!

- Ну вот. Я же говорил: самый простой способ - не для тебя.

- Прочие в таком же духе?

- Ну что ты. Разнообразие путей - одно из несомненных достоинств этого мира.

- Ладно. Тогда рассказывайте дальше.

- Второй способ кажется мне чрезвычайно элегантным, но я не уверен, что тебе удастся им воспользоваться: слишком уж сложно.

- Все равно рассказывайте. Если мне не подошел самый простой способ, может быть, самый сложный - именно то, что надо?

- Что ж, слушай. Теоретически говоря, ты мог бы спешно перезнакомиться с большим количеством плодовитых писателей и убедить каждого сделать тебя прототипом какого-нибудь персонажа. Хорошо бы, конечно, чтобы списанные с тебя герои оказались разительно непохожи друг на друга, поступки каждого противоречили душевному складу всех прочих, и судьбы их складывались по-разному. Понимаешь, к чему я веду? Чудо, добросовестно скопированное множеством мелких фокусников, превращается в безобидную пародию. Подражатели и последователи способны любую мистерию превратить в самодеятельный спектакль. Твои призрачные двойники расплодятся как мыши-полёвки в урожайный год и станут не могущественней фотографических снимков, которые, конечно, питаются силой оригинала, но довольствуются столь ничтожными порциями, что их можно не брать в расчет... Впрочем, это утопия. Вряд ли мой совет осуществим. Не бери в голову.

- Ну, не знаю... - говорю с сомнением. - Может и не утопия. "Много" писателей - это сколько? Трое? Пятеро? Я попробую как-нибудь с ними стусоваться...

- Ну что ты, - вздыхает Франк. - Для достижения желаемого результата тебе потребуется несколько десятков исполнителей. Это как минимум. Я бы рекомендовал сотню, для верности.

- Сотню?! Действительно утопия. Где я их возьму в таком-то количестве... А есть еще какие-нибудь способы, не столь экзотические?

- Есть. В частности, ты вполне можешь вернуться в родной город, разыскать эту парочку и попробовать с ними договориться. Дескать, не губите живую душу литературными экспериментами! Они ребята не злые, вполне могут войти в твое положение. Тем более что работа их только-только начата, бросать пока не слишком жалко...

- Вот, - говорю. - Теперь теплее. Вполне осуществимая затея. Не убийство какое-нибудь. Не представляю пока, как их искать, но уж с переговорами-то я справлюсь.

- Да, - без особого энтузиазма соглашается Франк. - Справишься. С переговорами и многими другими пустяковыми делами... Но знаешь, я намерен дать тебе один безумный совет. А тебе придется к нему прислушаться.

- Что за совет-то?

- На твоем месте я бы постарался пройти этот путь до конца и посмотреть, что будет. Откровенно говоря, я тебе даже завидую...

- Ну не фига себе! - возмущаюсь. - Вы же сами меня битый час запугивали. Объясняли, что я "влип". Дескать, этот страшный выдуманный Макс отнимет у меня жизнь, чудеса, сны и воспоминания. Вы меня почти убедили, я в ужасе, хоть и представляется мне описанная вами опасность, мягко говоря, абстрактной... А теперь вы вдруг делаете финт ушами, и выясняется, что вы рекомендуете мне "пройти путь до конца", да еще и завидуете, непонятно чему. На кой тогда вся предыдущая телега? Я бы и так прошел свой путь, поскольку до встречи с вами мне в голову не приходило, что с него непременно следует куда-то сворачивать...

Франк укоризненно качает головой.

- Ты прошел бы его дурак дураком, не понимая, что происходит. А я позволил тебе заглянуть за подкладку твоей судьбы и увидеть там несколько тайных швов. Кто предупрежден - вооружен.

- Ну... да, наверное.

Вздыхаю тяжко. Закрываю лицо руками, тру лоб, массирую виски. Отупел я от краткого курса прикладной мистики. Ничего уже не понимаю. Отпустил бы этот Франк меня с миром, я бы поспал полдня, выкинул бы из головы весь этот бред, и жил бы дальше. Так нет, не отпускает, а долдонит что-то несусветное. Пройти. Путь. До. Конца. Убиться веником!

- У тебя очень хорошие шансы уцелеть в этой причудливой схватке. И даже выйти из нее победителем, - старик вдруг превращается в змия-искусителя, говорит льстиво, вкрадчиво; голосом, словно влажной бархоткой, сердце мне утирает. - Шесть жизней из девяти все еще твои, да и некий бессмертный оболтус напоил тебя однажды своей кровью - какое никакие, а все же противоядие. Авось прорвешься. Только вообрази: ты можешь сделать то, что до сих пор никому не удавалось, совершить путешествие на потаенную изнанку вещей, постоять на самом краю собственной судьбы и вернуться обратно с удивительными трофеями.

- Но зачем это все? - спрашиваю устало. - В отличие от того, выдуманного, которым вы меня весь вечер стращаете, я не герой романа. У меня нет задачи прожить самую интересную жизнь в истории человечества. У меня совсем другая задача: жить как можно дольше и как можно счастливее. И если со стороны это будет выглядеть чрезвычайно скучно - что ж, я не против. Плевать мне на тех, кто смотрит "со стороны"... Зачем же, в таком случае?

- Я уже говорил тебе, что ответа на вопрос "зачем?" - не существует. Спроси: "почему?" И я отвечу.

- Почему? - эхом повторяю я.

- Потому что в момент твоего рождения восхитительная шаровая туманность по имени Форамен заняла положенное ей место в третьем доме твоего гороскопа, да еще и в соединении с Прозерпиной, таинственной, малоизученной планетой, которая, согласно смелой гипотезе одного моего коллеги, оказывает влияние лишь на ту часть человеческой жизни, что протекает в иных мирах, - невозмутимо ответствует Франк.

Вот это, я понимаю, аргумент. Приехали!

- Прекращайте издеваться. Что за "форамен" такой?

- А разве я издеваюсь? - Франк невозмутим, но заметно, что он с удовольствием предвкушает грядущее выступление. - Если ты полагаешь, будто я выдумал эту туманность, могу сообщить тебе ее номер по каталогу Дрейера: NGC 3372. Название "Форамен" означает "отверстие", или "дыра", как тебе будет угодно. Предмет нашей беседы - это, строго говоря, большое облако ионизированного водорода в южной части Млечного Пути. Светлая диффузная эмиссионная галактическая туманность, которая окружает одноименную звезду, эту Киля. Одна из самых необычных среди всех когда-либо наблюдавшихся звёзд и одна из самых ярких по болометрической величине* , если этот термин тебе хоть что-то говорит... Но нас интересуют не столько астрономические данные, сколько астрологические выкладки, не так ли? Так вот, оная туманность Форамен - не просто сверкающее скопление новорожденных звездочек, а грозная владычица метаморфоз и перевоплощений, сулящая тебе встречи с существами иной природы, двойственность сознания и чудесные превращения.** К слову сказать, именно она - твой магический пропуск в этот дом и в мое сердце, единственная причина, по которой я с тобой нянчусь... Далее. По иронии судьбы, волшебная эта туманность находится не где-нибудь, а именно в третьем доме твоего гороскопа, отвечающем за начальное, - заметь, не какое-нибудь, а именно начальное! - образование. Такое положение туманности Форамен в натальной карте заменяет добрую сотню лет самоотверженных трудов и исканий. Вот почему чудеса, которые никому в руки не даются, сами гоняются за тобой во сне и наяву, вот почему они не оставляют тебя в покое, хоть и воротишь ты от них рожу, как красная девица от незавидных женихов... Но любая палка, как известно, о двух концах. Туманность Форамен чрезвычайно опасна для обычного человека. И с ума может свести, и к героину приохотить, и маниями опасными наделить. Поэтому нормальная жизнь - не для тебя. Сгоришь заживо, завершишь свой путь в смирительной рубашке. И в этом смысле твой выдуманный двойник - спасение. Кнут, который будет гнать тебя в нужном направлении. Пока он есть, твоя жизнь не наладится. Не станет обычной.

- Да уж, пожалуй, - блею растерянно. Не потому что согласен, а так, из вежливости, дабы беседу поддержать.

Сизифов труд с этим стариком разговаривать. Только-только почудится мне, что начинаю понимать, наконец, странную его логику, как диалог наш тут же совершает причудливый скачок куда-то в сторону, и я снова раздавлен тяжким информационным грузом.

- Поэтому, - Франк адресует мне многозначительный взгляд, словно и впрямь верит, что я не только слова его, но и намеки способен понимать, - я и советую тебе пройти путь до конца. Жить, бездействовать, копить силу, учиться мужеству, терпеливо дожидаться дня, когда твой вымышленный двойник обретет плоть и намерения. Встать на его след, найти его, заглянуть в глаза, а там - по обстоятельствам... Кто знает, в какие пределы заведет тебя эта охота? По крайней мере, не я. И не ты. Но у нас есть возможность получить ответ на этот вопрос.

_______

*Т.е. по полной совокупности энергии, выделяемой звездой на всех длинах волн, поскольку большая часть энергии туманности Форамен излучается в невидимом человеческому глазу инфракрасном диапазоне.

**Франк явно использует толкование, относящееся к авестийской астрологической традиции, но цитирует его не полностью. В частности, он забыл (или не захотел) добавить, что туманность Форамен может наделить способностью коммуницировать с другими формами сознания, талантом к трансцендентальному сопереживанию, который чаще всего описывается как умение "побывать в шкуре" другого существа. Впрочем, все это, равно как и метаморфозы с перевоплощениями, о которых говорил Франк, наблюдается лишь в исключительных случаях. Как правило же, присутствие туманности Форамен в гороскопе даёт необратимые изменения психики: прыжки сознания, навязчивый бред, страшные делирии (не только алкогольные). С этой туманностью связана патологическая зависимость от других людей, от медикаментов, наркотиков и т.д. Форамен часто встречается в гороскопах алкоголиков, наркоманов, у сексуальных маньяков и даже скотоложцев. Глава 98. Зындон

Зындон находится <...> под замком.

- Час от часу не легче, - ворчу. - Как вы себе это представляете? Как я буду его искать, этого двойника? Откуда я вообще узнаю, что он "обрел плоть"? В вечерних газетах вряд ли об этом напишут...

- Странный вопрос. А как ты искал этот дом? Уж не по объявлениям в вечерних газетах, я полагаю.

- Не по, - соглашаюсь угрюмо. - И вообще не искал. Все как-то само случилось.

- Ну вот тебе и ответ на все вопросы сразу. Все само случится, твое дело - плыть по течению, держать нос по ветру и внимательно смотреть по сторонам. Тогда и не прозеваешь самые важные события в своей жизни. Инструкция, надеюсь, не слишком сложна для понимания?

Ну точно издевается, гад лукавый. Зуб даю. Но не драться же с ним...

- Тоже мне инструкция... Вы могли просто взять томик народных сказок и зачитать мне оттуда: "пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что", - ровно с тем же эффектом. Без двойников, дырявых туманностей, лекций об устройстве вселенной, повести о настоящих демиургах и прочей метафизики для чайников. Зачем на меня такую богатую фактуру тратить? Я прост и невинен, как дикарь с острова Пасхи. Когда мне говорят: "тебя могут съесть", - я напрягаюсь и принимаю меры. Но когда мне начинают зачитывать кулинарный трактат с описанием тысячи способов приготовить бедро молодого мужчины, я засыпаю примерно на третьей главе, забыв о нависшей угрозе.

- Ты не прост и невинен, а фантастически самодоволен и ленив, - смеется Франк. - Впрочем, и силенок у тебя сейчас маловато. Глаза погасли, слушаешь меня как во сне, себя едва помнишь... Именно это я имел в виду, когда сказал, что ты присутствуешь здесь лишь отчасти. Знаешь что? Ложись-ка ты спать. Все равно и тайны этого места, и даже смысл моих речей спрятаны от тебя за железной дверью, а связку ключей от замков ты с собой не захватил. Вот и топчемся, приникнув к замочной скважине: я с одной стороны, ты - с другой. Не слушаешь - подслушиваешь; не смотришь - подсматриваешь. И доносятся до тебя лишь обрывки фраз, да смутные образы перед глазами мелькают: то пуговица, то кольцо на пальце, то фрагмент кирпичной стены...

- Ну вот, полку метафор прибыло. Теперь еще какие-то двери, ключи, замки, скважины замочные обнаружились, - бормочу, послушно сворачиваясь калачиком на диване. Плащ и ботинки не снимаю: понимаю, что не дело это - в незнакомом месте спать укладываться, но глаза слипаются, сил никаких человеческих нет бодрствовать, вот и оставляю при себе верхнюю одежду, наличие каковой должно символизировать, что сплю я не "на самом деле", а "понарошку". То есть полежу чуть-чуть, две минуточки, а потом придет Маша, разбудит меня, и мы поедем домой, а по дороге она, наверное, объяснит мне, зачем мы сюда приезжали, потому что я уже давно перестал это понимать, а хозяин дома принципиально не отвечает на вопросы, которые начинаются со слова "зачем"...

Франк сидит на стуле и одобрительно взирает на мои попытки устроиться поудобнее и при этом не запачкать диван ботинками. Ловлю себя на том, что его присутствие совершенно меня не стесняет. Напротив, успокаивает. Я сейчас почти не помню, о чем мы весь вечер говорили; не понимаю, откуда он взялся, причудливый этот старик, и откуда, если уж на то пошло, взялся я сам? И мне, в сущности, все равно. Но один, последний вопрос я ему все-таки задаю. Не потому что мне сейчас действительно требуется ответ, а из чувства долга, словно бы подчиняясь некоему невидимому сценаристу, который переминается нетерпеливо с ноги на ногу где-то за кулисами моего сознания, толкает локтем в бок: "ну же, давай, давай, финальная реплика!"

- А кто вы? - спрашиваю, почти не размыкая губ. - И почему вы так много обо мне знаете? - Тебе совсем не хочется, чтобы я отвечал, - тихо смеется Франк.

- Не хочется. Но, наверное, так надо...

- Да, всегда лучше знать наверняка, чем путаться в догадках... Я не зря заговорил о дверях и замках. Я - ключник, - шепотом сообщает старик. - Тот, кто открывает двери, всего-то... И еще я - одна из твоих судеб, Макс. Возможно, лучшая из твоих несбывшихся судеб. Мы - отнюдь не одно и то же, совсем разные существа, но когда я был человеческим детёнышем, моим гороскопом тоже управляла туманность Форамен. А это значит, что однажды ты можешь вернуться в этот дом м стать Тем, Кто Открывает Двери. Хорошая, к слову сказать, профессия, верный кусок неба с маслом...

- Я не понимаю, - равнодушно сообщаю ему откуда-то из-под накрывшей меня первой волны неглубокого пока сна. - При чем тут эта хренова туманность?

- А тут и понимать нечего. Просто близ центра чудесного и немилосердного звездного облака под названием Форамен расположена еще одна маленькая тёмная пылевая туманность, которая именуется Замочной Скважиной, да и выглядит именно как замочная скважина, хоть сейчас ключ вставляй... Ищи ключи, Макс. Это - все, что тебе нужно. Ищи ключи. Ключник без ключей - жалкое зрелище, уж поверь моему горькому опыту. Глава 99. И

... его жена тайком выпила снадобье, превратилась в бессмертную и улетела на луну.

Я просыпаюсь дома. На часах три часа пятнадцать минут, за окном ночь, плащ и ботинки на мне, не говоря уже о прочих предметах гардероба. Состояние - как после грандиозной попойки. Чувствую себя омерзительно, что было - почти не помню, и вспоминать пока не хочу. Как я попал домой - неясно; Маши нет рядом, и я понятия не имею, при каких обстоятельствах мы с нею вчера расстались. Ну, небось, не поссорились, мы ведь никогда не ссоримся... Закрываю глаза. Надо бы уснуть и через несколько часов снова проснуться, в здоровом теле, твердой памяти и добром расположении духа. Да сон не идет.

Раздеваюсь, путаясь в рукавах и штанинах, отправляюсь в душ, отворачиваю оба крана до предела; несколько минут недвижно стою под ударами тугих горячих струй. Оттаиваю, отмываюсь, оживаю. Тело, наконец, довольно; мы с ним, можно сказать, помирились после размолвки, причины которой мне до сих пор не ясны.

Пока варится кофе, я топчусь у плиты и бездумно смотрю в одну точку, а потом маленькими неумелыми глотками пью густую темную жидкость, вкус которой кажется мне сейчас незнакомым и не слишком приятным. Питие, оказывается, сложная наука! Можно подумать, я спал так долго, что гортань отвыкла исполнять свои обязанности и теперь с трудом воспроизводит нужную последовательность сжатия и расслабления соответствующих мускулов.

Вдумчиво разглядываю ворох одежды, силясь сообразить, каково ее назначение. И с чего следует начинать процедуру облачения? Сначала носки, а потом джинсы, или наоборот? Или один хрен? Элементарные повседневные действия кажутся сейчас причудливыми ритуалами, к изучению которых мне, очевидно, придется приступать заново.

Вторая чашка кофе выпивается почти профессионально, да и вкус его мне опять по душе. Никак, в себя прихожу? С возвращением, дружище Макс, мне так тебя не хватало! Теперь можно усесться на широкий подоконник, подтянуть колени к подбородку, храбро улыбнуться собственному полупрозрачному отражению, сквозь отчаянные глаза которого просвечивают лимонадно-колючие звезды, прикоснуться лбом и ладонями к холодному стеклу и вспомнить, наконец, события минувшего дня-вечера-ночи. Рассортировать кашу, до краев заполнившую мою большую, тяжелую, чугунную голову, разобрать ее по зернышку: рис налево, овес направо, просо - в центре, шелуха - в окно. Золушкина работа ничуть не легче сизифова труда, просто драматизма в ней меньше, да и зрелище не слишком эффектное. Кинематографисты за такими кадрами не гоняются.

Сижу, вспоминаю. Восстанавливаю последовательность событий. Хуже всего с возвращением домой: сей трип покоится на дне самого глубокого из многочисленных провалов в моей памяти. А ведь путь неблизкий! Чувствую себя клиническим идиотом, слабоумным овощем, самым юным маразматиком за всю историю человечества - а что делать?! Значит так: старые знакомцы привели меня к дому с садом, симпатичная старушка выдала пригласительный билет на две персоны; мы с Машей отправились на вечеринку в некий неблагоустроенный филиал Зазеркалья, где ей прочистили память и предложили присоединиться к гостям, а меня приговорили к обществу хозяина дома, который... Ох! Это же сколько килофонем невнятной, противоречивой информации мне пришлось усвоить? Если хоть на миг предположить, что относиться ко всему, что я услышал от Франка, следует серьезно, то плохи мои дела. Зато если предположить, что Франк говорил ерунду...

А он, собственно, и говорил ерунду.

Ерунду?

Еруновую Ду, или Еровую Унду?

Мое отражение укоризненно качает головой. Дескать, не выдавай желаемое за действительное. Все, что с тобой сегодня (а сегодня ли?) случилось - очень серьезно. Ты это и без меня знаешь, - сердито думает мое отражение. - Поэтому прекрати твердить, что тебя просто загипнотизировал (а знаешь ли ты, дружок, что такое гипноз, или просто слово знакомое, книжное успокаивает?) старый (не забывай, когда он открыл вам дверь, он выглядел ребенком, да и бабушка в парке, вполне возможно... - ага, именно!) наркоман (почему именно "наркоман"?! ты ничего более гениального не способен придумать, горе мое?) Как видишь, твоя гипотеза трещит по швам, и все прочие гипотезы кончат не лучше, а потому не трать на них свое и мое - наше! - драгоценное время.

Мой полупрозрачный заоконный двойник - умница и идеалист, он верит в чудеса и презирает законы природы, добросовестно описанные в школьных учебниках. Из нас двоих он куда лучше приспособлен для нелепой жизни, прожить которую, тем не менее, предстоит мне. Но его дело маленькое: когда я выключу лампу, и оконное стекло временно утратит способность отражать предметы, этот умник исчезнет, и я останусь наедине с воспоминаниями, куда больше похожими на сон впечатлительного отрока, задремавшего на складе эзотерической литературы, чем на фрагменты человеческого бытия.

Я останусь один. Буду сидеть и ждать, когда позвонит Маша. Ее голос наполнит жизнь простым и теплым смыслом, с которым мне легко соглашаться. Все уладится само собой, когда она позвонит, а потому - буду ждать... Хотя, собственно, почему именно ждать? Может быть, она звонила, пока я спал, и оставила для меня сообщение? Если предположить, что мы возвращались домой порознь - а именно так, очевидно, и было, в противном случае Машенька спала бы сейчас под моим одеялом, - тогда она обязательно должна была мне позвонить.

Соскальзываю с подоконника, устремляюсь к возлюбленному своему аппарату. И обнаруживаю, что на автоответчике действительно появилась новая запись. Слушаю, уставившись на блестящие кнопки немигающим взором. Щиплю себя немилосердно, раздираю ногтями до крови обветренную кожу запястий, не в силах уверовать в достоверность происходящего. Перематываю пленку назад и слушаю снова. И еще раз. И еще.

Макс, милый Макс, так странно звонить тебе отсюда. Так странно, что здесь есть телефон. С другой стороны, а почему бы ему и не быть, телефону-то? И уж совсем странно, что я собираюсь тебе сказать: "не волнуйся, я исчезаю, со мной все будет хорошо"... Нет, не так, я обхожусь с глаголами как иностранка. На самом деле, хорошо не "будет", а "есть", и я не "исчезаю", а уже исчезла. Тут требуется прошедшее время, совершенная форма глагола. Самая совершенная из глагольных форм... А если бы мы с тобой были великими британцами, вышло бы еще лучше. Можно было бы использовать Past Perfect, поскольку я исчезла ДО ТОГО, КАК... До того как - что? А просто - до того как.

По большому счету, я исчезла задолго до того вечера, когда ты увидел меня на улице. И все-таки ты меня увидел, вот что славно! Но быть исчезнувшей - мое призвание, мания, мечта и единственное предназначение. Поэтому меня всегда тянуло куда-нибудь уехать: отъезд очень хороший выход для того, кто пока не научился исчезать, но непременно научится. Вот и я, наконец, научилась. В этом доме, куда ты меня привел, можно очень быстро научиться самым важным на свете вещам. Раз - и все.

Ты, конечно же, будешь в шоке от моей выходки. Не знаю, что бы со мной творилось, если бы ты исчез, а я осталась. Тому, кто остается, всегда трудно, а тому, кто исчезает - легко. Мне повезло, я исчезла первой. А ты остался. И я не знаю, как это можно исправить. Как сделать, чтобы тебе не было грустно без меня. Потому что ты все еще есть, и окно твое светится сейчас прекрасной бледно-изумрудной поганкой, как блуждающий огонек в московском болоте. Не грусти, не грусти, не грусти. В отличие от тебя, я сейчас знаю, что расстаемся мы ненадолго. Вернее, мы вовсе не расстаемся. Потому что кроме этой судьбы есть еще и другие, предназначенные для таких встреч, что по сравнению с ними наш московский роман - скучная, сентиментальная пьеска. Когда ты сам исчезнешь, ты поймешь, что я имела в виду. А ты непременно исчезнешь, иначе быть не может. Для того мы с тобой и родились, чтобы однажды исчезнуть.

Поэтому - ты уже понял, да? - я не приеду к тебе ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Никогда. Зачем приезжать, если мы и так вместе? Всегда, везде вместе, только ты этого пока не знаешь, а я уже знаю.

И поэтому я не прощаюсь.

Я ложусь навзничь и смотрю в потолок. Возможно, если лежать долго, очень долго, не шевелиться, ни о чем не думать, ничего не чувствовать, а просто смотреть в потолок, я тоже смогу исчезнуть. А больше ничего и не требуется. Нет у меня теперь иного занятия на этой прекрасной земле. Но вместо того, чтобы исчезнуть, я, наконец, засыпаю.

Женщина, которая больше не желает откликаться на имя Маша, но охотно сообщает мне чертову дюжину своих прежних и новых имен, поджидает меня на пороге сна, протягивает руки, смеется: "вот видишь, я ведь говорила, что не прощаюсь!" Подробностей я не помню; мне и впоследствии не часто удавалось восстановить в памяти все мизансцены этих фантастических свиданий, только ворох сладких, тягучих, и словно бы никак не связанных между собой фрагментов.

Но я не ропщу, я учусь довольствоваться малым. Царапиной от ее ногтя, которую, проснувшись, обнаруживаю на шее. Знакомым белокурым волоском на рукаве свитера, заменяющего мне пижаму в этом холодном октябре-ноябре-декабре. Неглубокой, почти незаметной вмятиной на подушке, по соседству с моей головой. Одержимый, я коллекционирую доказательства реальности сновидений, и мелочи, которые прежде могли бы свести меня с ума, теперь помогают сохранить рассудок...

Стоп.

Что касается рассудка, у меня, конечно же, есть выбор.

Я все еще могу убедить себя, будто ничего особенного не случилось. Всему найдется объяснение. Скажем, в чай, который мы с Машей пили перед поездкой, зачем-то добавили ЛСД. Кто-то недавно говорил мне, что достать кислоту в Москве несложно, было бы желание и (небольшие, в сущности) деньги. Возможно, сама Маша и добавила, почему бы и нет? Что я о ней знаю, если задуматься? То-то же, почти ничего. Может быть, именно так она всегда расстается со своими мужчинами, дабы остаться в их памяти загадочной "феей-лисой", сгинувшей безвозвратно во время совместной экскурсии по Зазеркалью - а что, причудливо и романтично; теоретически говоря, я даже одобряю такой подход к делу...

Соответственно, дом в Остаповском проезде - галлюцинация; Франк - либо наваждение, либо заскучавший на пенсии цирковой гипнотизер (в любом случае, его теория о месте человека во вселенной - не ахти что, познания в астрологии, скорее всего, поверхностны, а попытка запугать меня неким вымышленным двойником - и вовсе чушь собачья); сны же мои ничего не значат... По крайней мере, не больше, чем значили прежде.

Но если так, если все ерунда, подлежащая немедленному забвению, значит, я остался один. Без Маши.

А если в чае не было ничего, кроме микроскопической дозы кофеина и лошадиной порции сахара?

А если дом в Остаповском проезде - не галлюцинация, а некая, пусть искаженная, вымороченная, но реальность, не менее достоверная, чем черная лестница, по которой я взбираюсь домой, когда ломается лифт?

И если Франк - не шарлатан?

И если, наконец, сны мои - наиважнейшая часть бытия, а не бестолковая рекламная пауза, то и дело прерывающая не слишком насыщенный событиями и интригами сериал под названием "Юность Максима"?

Что ж, в таком случае, все путём. Любовь всей моей жизни по-прежнему рядом со мной, почти каждую ночь, совсем как прежде. И связка ключей от зачарованного дома уже позвякивает в кармане - пусть пока не в моем, но того Макса, которым я когда-нибудь непременно стану. И лучшая из выдуманных судеб не отправлена в архив с пометкой "несбывшаяся", а все еще стережет меня, то ли притаившись под окнами, то ли вальяжно прогуливаясь по базарной площади в Исфагане, где, как известно, принято назначать самые важные свидания.

Такой вариант, ясное дело, представляется мне более привлекательным.

Это похоже на шантаж.

Это и есть шантаж. Но я с радостью принимаю новые условия игры. Глава 100. Иаков

... представления об Иакове как человеке, постоянно поддерживающем связь с богом посредством видений и снов.

Осень заканчивается, проливные дожди сменяются скудными снежными подачками небес. Жизнь продолжается, и я продолжаюсь вместе с нею.

Так уж по-дурацки устроены человеки, что нам непременно требуется делить явления и события на "значительные" и "незначительные", иначе почему-то не получается - по крайней мере, у меня. С тех пор, как моя личная папка под грифом "важное" стала наполняться всяческим необъяснимым мороком, я понемногу начал складывать в мусорную корзину все остальное. Научившись придавать значение снам, тут же утратил интерес к так называемой "реальной жизни". Живу как во сне; вернее, живу во сне. И такое положение вещей совершенно меня устраивает.

Я вовсе не чувствую себя несчастным. Сердце мое не разбито. У меня нет желания снова закрыть глаза и побежать навстречу какой-то иной судьбе: нынешняя меня совершенно устраивает. Одиночество не кажется мне непереносимым; впрочем, и общество других людей по-прежнему доставляет мне удовольствие. Я приветлив с окружающими и внимателен к ним, поскольку знаю теперь, что любой незнакомец может оказаться чудесным посланцем с изнанки вещей. Не потому, что всерьез полагаю, будто обитатели благословенной этой изнанки жаждут наладить связь с моей персоной; просто всякий обитаемый мир нежен и проницаем, а потому случиться может все что угодно и с кем угодно. В том числе, и со мной. Почему бы нет? Случалось ведь до сих пор, то и дело...

Раз и навсегда утратив почву под ногами, я почему-то не пошел вразнос, а, напротив, успокоился, обрел недоступную мне прежде ясность и даже трезвость рассудка. Человек, раз и навсегда уверовавший, что единственный смысл его существования - надежда вернуться когда-нибудь в дом, построенный на границе сбывшегося и несбывшегося, переступить невидимый порог, по-хозяйски размахивая своей собственной связкой ключей от всех входов и выходов, просто обязан оставаться в здравом уме и твердой памяти. Мании, галлюцинации и прочий сложносочиненный бред - роскошь, которую я не могу себе позволить. Слишком уж велика ставка.

Житейская удача не оставляет меня, но теперь я взираю на собственные микроуспехи и микродостижения с некоторого расстояния, улыбаюсь ласково и снисходительно, как взрослый, наблюдающий за копошащимся в песочнице малышом. Дескать, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не забывало: это всего лишь игра, способ увлекательно провести день и дождаться прихода ночи, когда начнется настоящая жизнь.

Именно так.

Моя система ценностей претерпела необратимые изменения. Былые приоритеты получили команду "вольно", и разбрелись кто куда; возможно, побираются по вагонам метро, бормоча нараспев, как мантру: "сами мы не местные"...

Жизнь наяву теперь имеет значение лишь потому, что всякий день завершается сном. Мой распорядок дня - это просто перечень технических заданий.

Мне нужно работать, чтобы иметь возможность оплачивать свое пребывание в доме, по коридорам которого слоняются в ожидании ночи сладчайшие из моих видений.

Я должен правильно питаться, потому что больной желудок может превратить в кошмар долгую зимнюю ночь, предназначенную совсем для иных развлечений.

Я вынужден отказаться от алкоголя, поскольку опытным путем выяснил, что одна безобидная пьянка способна на неделю оставить меня без сновидений (в лучшем случае, они будут сумбурными и бессмысленными, как прежде). Из тех же соображений пришлось отвыкать от кофе и учиться щедро разбавлять водой черный чай - кто бы мог подумать, что я способен даже на это?!

Я много хожу пешком, в любую погоду, ибо обнаружил, что прогулки способствуют хорошему сну; ежевечерне дрессирую тело при помощи диковинных упражнений, беспорядочно понадерганных из брошюрок, посвященных восточным единоборствам и даосским врачебным практикам; дышу диафрагмой и сверяю свою жизнь лишь с лунным календарем: если уж считается, что именно это светило отвечает за сновидения, пусть руководит и моим житием-бытием.

К слову сказать, оно неплохо справляется. Глава 101. Иблис

Я - лучше его: ты создал меня из огня, а его создал из глины.

Франк удобно устроился на диване. Налил в тонкий высокий стакан воды пополам с птичьей кровью (иных напитков он не признавал), не спеша отпил глоток. Потянулся за пультом, включил телевизор, настроил его на первый канал. Замелькали косые полосы, лицо диктора вдруг вытянулось, сплющилось и взорвалось, изображение распалось на цветные точки. Эта кутерьма продолжалась несколько секунд, потом на экране появилась новая картинка. Макс собственной персоной, на трудовом посту, среди грубо сколоченных полок и тюков с книгами. Франк одобрительно хмыкнул. Жив курилка! И ведь без визитов к врачам обошлось, и без судорожных попыток найти утешение и защиту от "бесовских наваждений" в какой-нибудь традиционной религии. Даже не напился не разу до вожделенного умопомрачения, хотя, это уж, как говорится, сам бог велел - кремень-человек!

В последнее время фокус с телевизором стал любимым развлечением Франка. На его экране телевизионные передачи то и дело перемежались "репортажами" о жизни и деяниях Макса. Порой получалось настолько забавно, что Франк всерьез подумывал о пиратском вторжении в телевизионный эфир. Ему это ничего не стоит, а любопытно ведь, как поведут себя жители крупнейших государств мира, обнаружив на телеэкранах вместо вечернего выпуска новостей изображение печального молодого человека, топчущегося под душем. Но Франк пока держал себя в руках. Не до жиру. Нам бы день простоять, да ночь продержаться, - весело думал он, - не спугнуть бы удачу, слишком уж славно все складывается!

Разумеется, наблюдать за своим подопечным Франк мог и без помощи громоздкого бытового прибора. А мог и вовсе не наблюдать: зачем? Вмешиваться в жизнь Макса он пока не собирался. Пусть сам выкручивается, как может: мягкая, нежная глина, из которой сотворен всякий человек, нуждается в длительном обжиге. И если хрупкая фигурка сразу взорвется в печи, - что ж, все лучше, чем обнаружить тайный изъян, испытывая ее в деле.

Милосердный и внимательный (даже сверх меры) ко всем новичкам, Франк понимал, что к преемнику своему должен быть безжалостен. Ключник - это знание в свое время испугало Франка до судорог - обречен на одиночество, дружеское плечо ему не светит ни при каких обстоятельствах. Его дело - предлагать помощь всем нуждающимся, а не ждать ее от другого могущественного существа. Тем более что ни одно могущественное существо из числа тех, чья помощь действительно пригодилась бы Ключникам, не обременено гуманитарными инстинктами. И вообще ничем не обременено.

Тем временем, на выпуклом экране цветного телевизора Макс завершал свои ежевечерние дела. Прятал бумаги в одни сейф, деньги - в другой. Переобувался, надевал пальто. Словом, ничего интересного. И вдруг он приветливо улыбнулся Франку и спросил: "Ну что, назначишь мне свидание?"

Такого нахальства Франк не ожидал. Да как же этот парень меня учуял? Быть того не может! - скороговоркой твердил он себе.

"После Нового года, не раньше, - теперь с телеэкрана звучал озабоченный женский голос. - Я четвертого января приезжаю, и тогда, возможно..."

Только тут Франк понял, в чем дело. Макс обращался не к нему, просто изображение его собеседницы оставалось за пределами видимости. Вероятно, она просто находилась в другом конце помещения.

Происшествие показалось Франку добрым знаком. Он любил чувствовать себя сбитым с толку - редкий, изощренный, изысканный кайф! Может, и правда, пришло время назначить мальчику новое свидание? - размышлял Франк. Рановато, конечно: в свое время я ждал куда дольше, а ведь в моем роду были лисы и саламандры, тогда как Макс, при всех своих достоинствах - всего лишь человеческий детеныш, жидкая кровь. Вот и двери мои не захотели для него открываться, и вряд ли станут покладистее прежде, чем он сумеет изменить свою природу... Но, с другой стороны, не оставлять же вовсе без внимания такое совпадение!

- Ну и что мне с тобой делать? - насмешливо спросил Франк у телеэкрана.

"Мне-то все равно, - в тон ему ответило изображение. - Мне спешить некуда. Это ты у нас все время спешишь".