Чтение 14–й страницы книги ~Энциклопедия мифов~

- Ничего. Успеется. Я как раз хотел тебя спросить...

- Про книжку, небось? Плюнь. Забудь. Это именно та проблема, которую я беру на себя. Не так уж мало, правда?

- Что именно ты берешь на себя?

- Проживу еще и эту, выдуманную жизнь. Кстати, когда тебе станет сниться незапланированная мистическая фигня, вместо запланированной мистической фигни, не паникуй. Это я развлекаюсь. Заодно, избавляю нас с тобой от необходимости умирать.

- Почему - умирать?

Я не испуган, не удивлен даже. Но, как только речь заходит об этой проклятой книжке, я перестаю соображать, теряюсь, утрачиваю ясность. Понятно почему: эта история меня все еще тревожит. А встревоженный Ключник - это уже сплошное недоразумение. Хуже даже, чем просто встревоженный человек.

- Почему, почему... Потому, что кончается на "у". Странно, что ты это еще не понял.

Теперь этот тип в зеркале меня передразнивает. И что прикажете делать, если собственное отражение не желает давать никаких объяснений, а только рожи дурацкие корчит?.. Правильно, дружески послать его в жопу. Что я и проделываю.

Мы расстаемся вполне довольные друг другом.

Глава 99. У Блей У Нонгбух Нонгтхау

Создатель мира и эти люди посещали землю по особой тропе.

- Ишь ты, как все непросто, - ворчу, ретируясь из ванной. - И что ж мне теперь, чучелом ходить?

Подбородок и левая щека в идеальном состоянии, а вот выбрить правую мне не дали. Вид тот еще, конечно. Красота - страшная сила.

Несколько минут трачу на то, чтобы убедиться: пластиковый электрический чайник, керамические кружки, стеклянные стаканы, тефлоновые сковороды и медные джезвы при всех своих достоинствах не способны явить на поверхности мало-мальски пристойное отражение моего недобритого лика. Обшарив шкафы, нахожу таки коробку с елочными игрушками. Выбираю самый большой шар. А что, сойдет, пожалуй.

Пристраиваю неустойчивую стекляшку на кухонном столе. Кое-как привожу рожу к равновесию, косясь на собственное одутловатое, кривоносое отражение. Зато этот урод не рвется со мною общаться. Очевидно, мой неугомонный двойник предпочитает ровные поверхности. Что ж, надо будет иметь в виду. Пригодится.

Добрившись, вдруг понимаю, что чертовски устал. Человек я там, или монстр какой - отдельный вопрос, но целый день за рулем кого угодно до цугундера доведет. По счастию, мне не нужно выбирать одно из двух: сон, или неспешная прогулка по вечерней Москве с ужином в финале. Я могу убить столько зайцев, сколько понадобится. Например, уснуть и увидеть во сне, что отправился гулять. Такой вариант меня вполне устраивает.

Повинуясь новому, но, кажется, безошибочному инстинкту, подсказывающему мне, неведомой зверушке, множество полезных вещей (в том числе, как выбрать хорошее место для сна), устраиваюсь прямо на полу в гостиной, лицом к распахнутому окну. Закрываю глаза.

И мне действительно снится, что я встаю, одеваюсь и выхожу из дома.

Глава 100. У Дай Юаньшуай

Однажды, во время послеобеденного сна <...> шутники нарисовали у него на лбу краба, за уши ему воткнули две ивовые ветки...

К чудесам я, кажется, уже привык. Ничему не удивляюсь, ничего не боюсь; впрочем, экзальтации тоже не испытываю. Искренне полагаю прогулку во сне будничным, обыденным событием. Ну, хорошо хоть батон и пакет кефира купить не планирую...

Поэтому, пересчитывая ступеньки, думаю лишь об одном: славно все-таки, что мне удалось побриться. Я практически уверен, что в противном случае сновидение мое было бы испоганено переживаниями по поводу собственного неряшливого облика.

Не знаю уж, кто меня там придумал и зачем, но начинаю понимать, что замышлялся скорее как комический персонаж, тайная жертва на алтарь Аристофана. Слишком уж много очевидных нелепостей содержит заложенная в меня программа.

Шутники, блин...

Глава 101. Уицилопочтли

Уицилопочтли обещал ацтекам, что приведет их в благословенное место...

Выхожу из подъезда и почти сразу понимаю, что попал в какую-то не ту Москву. Несбывшейся Москвой назвали бы ее, вероятно, мои потусторонние приятели и приятельницы. Или тенью Москвы, ее темной, - вовсе не обязательно зловещей, но тайной, скрытой от подслеповатых человечьих глаз, стороной.

И вот ведь так, сразу и не объяснишь, в чем, собственно, состоит разница. На первый взгляд, вокруг именно Москва. Кто скажет, что это Житомир, пусть бросит в меня столько камней, сколько припрятал за пазухой. Зато на второй, третий, четвертый и пятый взгляды...

Тут все немного не так, вот в чем дело. Причинно-следственные связи то ли вовсе не работают, то ли существуют по каким-то иным, неизвестным мне законам: скажем, под ярким фонарем вовсе не обязательно должно быть светло, тьма на этом участке может оказаться даже более густой, чем на противоположной стороне улицы, где не то что фонарей - окон освещенных, и тех нет. Воздух здесь имеет некий особый цвет; когда дует ветер, краски сгущаются и, кажется, даже меняют оттенок в зависимости от его направления. Да и с плотностью атмосферы творятся странные вещи: на некоторых участках пространства я ощущаю сопротивление среды, почти столь же сильное, как если бы я шел по горло в воде; зато встречаются и такие места, где меня словно бы тянут вперед, толкают в спину, так что можно вовсе не двигаться, а лишь расслабиться, покориться этой настойчивой, ласковой силе, и пулей лететь в предопределенном, но и желанном направлении. Я не слышу звука собственных шагов, зато подошвы моих туфель оставляют яркие фосфоресцирующие следы на асфальтовой тверди. А когда я останавливаюсь, полы моей куртки продолжают развеваться, словно бы я по-прежнему торопливо шагаю вперед.

Силуэты домов кажутся зыбкими, незавершенными, скорее эскизами, чем конечным результатом тяжкого человеческого труда - не потому, конечно, что им недостает крыш, или, скажем, оконных стекол, с этим-то как раз все в порядке, хоть сейчас приемную комиссию созывай... Автомобили бесшумно движутся по мостовой; с ними, вроде бы, тоже что-то не так. Я некоторое время наблюдаю за перемещениями городского транспорта, и понемногу прихожу к выводу, что здесь машины используются в качестве движущихся светильников. Миссия, что и говорить, почетная, но все же сугубо декоративная. Да и кому тут могут понадобиться автомобили? Это в настоящей, дневной, сбывшейся Москве полно желающих быстро переместиться с места на место, поскольку у тамошних обитателей вечно нет времени, зато много, слишком, пожалуй, много пространства. А здесь ехать некуда, незачем, да и некому. Кроме меня на улице ни единой живой души. Тел я, впрочем, тоже не обнаружил. Зрелище почти душераздирающее.

Но, в то же время, город вовсе не кажется мне необитаемым. Чувствую, что здесь кипит какая-то своя жизнь, просто мы с нею не совпадаем, не накладываемся друг на друга, как это обычно случается. Я тут существую сам по себе. И вряд ли только я.

Может быть, дело в том, что здешние мостовые и тротуары не ведут всякого путника в заведомо известном, раз и навсегда предопределенном направлении; карта этой Москвы у каждого своя, поэтому любой пешеход становится здесь одиноким прохожим: если уж идешь своим путем, приходится обходиться без спутников - это, очевидно, правило. Одно из.

Безропотно принимаю это и множество других, пока неизвестных мне правил. Принимаю их, можно сказать, авансом, заранее, подписываю контракт, не читая: очень уж мне тут хорошо. Благословенное место. Мое.

У всякого города, - вдруг понимаю я, - есть невидимый близнец, тень, двойник, отражение. Не только у Москвы. Эту диковинную изнанку почти невозможно увидеть, но когда мы обнаруживаем в собственном сердце любовь, или, напротив, внезапную, необъяснимую неприязнь к незнакомому городу, мы, сами того не ведая, описываем впечатление от первой встречи с его тенью.

И теперь, в общем, понятно, почему некий в меру молодой человек по имени Макс (оперировать личными местоимениями в этом сне было невыносимо) так привязался к Москве, что застрял тут на несколько лет.

Теперь, впрочем, вообще многое понятно...

Глава 102. Ульгень

... по злому умыслу или неумению портит землю, покрывая ее кочками и топями.

Мое внимание, ясное дело, более всего привлекают многочисленные окна и двери. Оттуда льется свет, и доносятся голоса. Я не бог весть какой тусовщик, но человеческая жизнь для меня - скорее диалог, чем молчание. Я общителен - в том смысле, что существа, с которыми можно наладить контакт, возбуждают мое любопытство. Поэтому меня одолевает искушение приоткрыть какую-нибудь дверь и посмотреть, что там творится.

И я бы уже давно осуществил это желание, но меня сдерживает страх. Не то чтобы я думаю, будто за всякой дверью меня подстерегает опасность. Ни единой мало-мальски стройной теории на сей счет у меня нет. Но задницей, пузом, каждым чутким своим потрошком чую: нельзя мне пока никуда соваться. Следует ограничиться прогулкой по открытому пространству.

Так.

Мне.

Кажется.

И, в то же время, я заранее уверен, что рано или поздно нарушу этот внутренний запрет. Страхи страхами, но двери и окна влекут меня неодолимо. Так бывает в детстве: вроде бы, и мама не велит лезть на темный чердак, и старшие ребята во дворе пугают завиральными историями о тамошних привидениях, и строгая тетя Шура с третьего этажа грозит оборвать уши всякому, кто будет застукан с поличным на скрипучей винтовой лестнице, уводящей в пыльный, душистый мрак. И, ясен пень, плюешь на собственную шкуру и грядущий воскресный поход в кино ради дивной возможности самолично исследовать опасное, кишащее бесхитростными, но жуткими детскими мифами пространство.

Вот и сейчас я спотыкаюсь чуть ли не возле каждого порога. Это уже на манию похоже: дикое, необузданное, неконтролируемое желание зайти хоть куда-нибудь, и посмотреть, чем это закончится. Если бы я бодрствовал, я бы, пожалуй, сумел взять себя в руки. Но во сне мне редко удается сохранять благоразумие. Возможно потому, что в глубине души я, как распоследний дурак, все еще полагаю сновидение абсолютно безопасным пространством. Дескать, что бы ни случилось, проснусь целехонек. В худшем случае, валерьянки попить придется, делов-то...

Клинический идиот.

Поэтому позволяю себе, наконец, подойти к стеклянной двери кафе. Ее прозрачность кажется мне гарантией безопасности. Некоторое время топчусь на пороге, разглядываю интерьер. Вроде бы, все в порядке. Яркие лампы, сигаретный дым, высокая стойка, миловидная блондинка средних лет смешивает коктейли, за столиками несколько безобидных на вид посетителей. Почему бы и мне не зайти? Хулы, как понимаю, не будет.

Решительно толкаю стеклянную дверь, делаю шаг, и...

Не было там никакого освещенного кафе. Ни блондинки, ни коктейлей, ни даже сигаретного дыма. А лишь безбрежная, непроницаемая тьма, чавкающая и хлюпающая, как живая, растревоженная трясина. Я хотел было отступить назад, но такие понятия, как "вернуться", "отступить", "исправить ошибку", вероятно вовсе отсутствовали в текущей системе координат. Тело мое утробно взвыло от ужаса и тут же скрючилось от боли.

Насколько я помню, никогда прежде из меня не пробовали приготовить фарш. Жалкие попытки нескольких одноклассников в расчет принимать не следует: драка человеческих детенышей - это всего лишь драка, до первой ли крови, до второго ли синяка, до третьего ли звонка, до седьмого ли пота... Но отсутствие опыта не помешало мне заключить, что происходящее со мной более всего похоже именно на методичную работу гигантской мясорубки, которая взялась измельчить не только нежную тушку, но и личность, созданную мудрой природой для повседневного употребления, и ее сокровенные воспоминания о себе, и даже тайное бессмертное существо, обитающее в темноте, по ту сторону "я", угодило каким-то образом под нож.

Кошмар длится не слишком долго. Во всяком случае, я не успел ни утратить представление о себе, ни даже потерять сознание. Я был вполне в состоянии заметить, что ужас, тьма и боль закончились не по собственному решению, а потому лишь, что некая сторонняя сила вступила в борьбу за право обладания мною и одержала в этом соревновании быструю и сокрушительную победу - на мое счастье.

Как мне кажется, меня просто вытащили оттуда за шкирку и швырнули на тротуар. Ворот футболки, во всяком случае, был растянут, а куртка измята. Я же сидел на холодном асфальте и во все глаза пялился на своего спасителя.

Он был невысок, строен, сед, как полярная сова и красив, как высокооплачиваемый киноактер. Словно бы полтора часа перед выходом из дома прихорашивался: маски для лица делал, кремы втирал, тон накладывал... Что же до огненного взора - тут, понятно, обошлось без высоких косметических ухищрений. Глаза человеческие - распахнутые форточки, сквозь которые можно следить за обитателем временного жилья. Уж какой есть, такой есть, все без обмана.

Если судить по первому впечатлению, меня спасло божество.

Впрочем, я почти сразу понял, что впечатление - отнюдь не первое. Я был знаком с этим стариком. Ну, если не я, то парень, чьей шкурой я теперь владел безраздельно. И чуть было, кстати, не сгубил ее, придурок...

- Франк, - говорю. - Это ведь вы, да? От чего вы меня спасли?

- От чего, от чего... От твоего собственного страха, от чего же еще, - сердито отвечает он. - Больше никогда так не делай.

- Как - "так"?

- Когда тебе в следующий раз станет страшно, старайся проснуться, - объясняет Франк. - Если очень захочешь, получится... А то не только сам в беду попадешь, что, честно говоря, еще бы полбеды, но и место испортишь. А вот это уже никуда не годится.

- А я испортил это место?

- Ну да. Не весь город, конечно, но небольшой фрагмент безнадежно испорчен, тут уж ничего не попишешь. Если после пробуждения тебе удастся найти в Москве место, соответствующее этому кафе, ты наверняка увидишь, что там рухнул, или сгорел дом, а то и похуже дрянь какая-нибудь приключилась...

Он усаживается рядом, смотрит на меня пронзительно - как я только не задымился от этого испытующего взора?.. Глаза пылают, а голос тихий, ласковый.

- Мне не улыбается перспектива спасать тебе жизнь раз в неделю. Впрочем, перспектива спасать тебе жизнь раз в год тоже не кажется мне особо заманчивой. Ты, конечно, новичок, тебе влипать в неприятности по определению положено. Но ты - Ключник. А значит, вылипать из неприятностей должен самостоятельно. Тем более, из придуманных.

- А эта... мясорубка - разве она была придуманная?

- Конечно. Ты ведь спишь и видишь сон. Положим, не такой сон, о котором можно забыть, проснувшись. Не такой даже, после которого непременно проснешься живым... Но погибель ты себе сам выдумал. Это - не злое место, поверь мне на слово. Просто ты почему-то вбил себе в голову, что чудеса непременно должны таить опасность. Поскольку на улице тебе было хорошо, ты поселил вымышленную опасность за дверью. А поскольку это как-никак твой сон, здесь все будет по-твоему. Клиент всегда прав.

Он заразительно смеется, и теперь я вижу: Франк ужасно рад, что успел прийти мне на помощь. Он даже гордится этим поступком, как шахматист, только что спасший от атаки противника своего короля.

- Я постараюсь больше не во что не влипать, - обещаю.

- Да уж, надеюсь, что постараешься... - Франк укоризненно качает головой. - Вообще-то, ты молодец. Быстро все схватываешь, на лету. Но дурак легкомысленный. И трусишка в придачу. Легкомысленный трус - кошмарное сочетание. С этим надо что-то делать. Причем срочно. Не когда-нибудь, двадцать лет спустя, а прямо сейчас. Сегодня же.

- Если надо, буду делать, - соглашаюсь поспешно. - Но что именно?

- Сохранять спокойствие. Не внешнее, конечно, а внутреннее. Я ясно выражаюсь?

Он испытующе разглядывает мою физиономию, в надежде обнаружить там хоть какие-нибудь признаки понимания. Вероятно, ничего обнадеживающего там не находит, потому что снова пускается в объяснения.

- Однажды ты уже получил хорошую инструкцию. Идеальную, применимую абсолютно ко всем ситуациям. Помнишь своего инструктора по вождению?

Киваю. Я в недоумении. Поспешно вытряхиваю из сундуков свои, чужие, неизвестно чьи воспоминания. Все в суп, все пригодится. Но ничего судьбоносного во время моего обучения, кажется, не происходило... Впрочем, могу ошибаться. Давно дело было, да и в архивах своих я по-прежнему не хозяин. Скорее, постоянный посетитель, с широким, но все еще ограниченным доступом к секретным файлам.

- Он объяснил тебе, что хороший водитель должен расслабиться и получать удовольствие от процесса, а не сидеть, скукожившись, в ожидании столкновения с первым попавшимся самосвалом. Говорил, что только расслабившись, ты сможешь сконцентрировать внимание на дороге. В ту пору тебе удивительно легко удалось добиться нужного результата. Именно поэтому ты так любишь кататься: стоит тебе сесть за руль, и ты автоматически приводишь себя в состояние равновесия. Очень полезный условный рефлекс. Если у тебя будут трудности, ночуй в машине. Вообще оттуда не вылезай, пока не научишься сохранять нужное настроение на протяжении суток... Впрочем, я надеюсь, что до таких крайностей не дойдет.

Теперь я, кажется, понимаю, что от меня требуется. Ничего невозможного, к счастью. В восторге от того, что все так славно улаживается, я молитвенно складываю руки на груди и низко кланяюсь доброму советчику, хоть и понимаю, конечно, сколь нелепо выглядит поклон сидящего человека...

Но наблюдать сей ритуал некому: нет уже рядом Франка, нет чернильных клякс темноты под фонарями, и призрачных домов, и живых, настороженно наблюдающих за происходящим деревьев тоже больше нет. По счастию, это не означает, что я влип в очередную историю. Просто я просыпаюсь. Уже, считай, проснулся.

Глава 103. Умуги-химэ

... оживает в облике прекрасного юноши.

Ощупываю себя трясущимися руками. Целый, вроде бы. Живой. Неповрежденный.

Мне хочется плакать и смеяться, но я не плачу и не смеюсь. Спокойствие, только спокойствие, - твержу про себя любимую мантру рыжего трикстера по фамилии Карлсон. Когда и учиться внутреннему спокойствию, если не с утра пораньше? Поднимаюсь с пола и иду в ванную. Подставляю под горячие струи воды глупую, но уцелевшую голову. Спокойствие пока не снизошло на меня, но уже, вроде бы, стоит рядом. За руку обещает подержать, если буду себя хорошо вести. А я ведь буду. Буду вести себя хорошо, все дальше и дальше, не задумываясь о конечной цели этого путешествия.

Покончив с умыванием, мы отправляемся на кухню. Я иду впереди, спокойствие плетется следом. Сейчас я, пожалуй, сварю ему кофе. А там - по обстоятельствам.

Глава 104. Ундины

... завлекают путников вглубь...

Франк сладко зевнул и с хрустом потянулся - не потому, что действительно хотел спать, а просто так, для пущего удовольствия. Прислушался к собственным телесным звонам и шорохам, решил, что второе упражнение неплохо бы повторить. Некоторое время с наслаждением растягивал и разминал суставы, тихо урча от удовольствия. Так увлекся, что чуть не превратился в огромную пегую росомаху, да вовремя опомнился: столь радикальные метаморфозы сейчас были бы некстати. И потом, поутру во всем следует соблюдать меру. Это правило Франк изобрел сам, недели две назад и намеревался придерживаться его хотя бы до конца лета.

Франк был чрезвычайно доволен. Дело, которое он в течение нескольких лет полагал первостепенной и самой сложной своей задачей, считай, сделано. Его юный преемник забрел уже так далеко, что вернуться у него теперь вряд ли получится, даже если очень захочет. А он не захочет: уже почувствовал металлический привкус могущества во рту, теперь его от чудес за шиворот не оттащишь... Как дальше пойдет - дело десятое. Франк почти искренне полагал, что это его уже не касается. Несмотря на почтенный возраст и опыт длительного заключения в камере-одиночке собственной судьбы, он по-прежнему считал словосочетание "свобода воли" не совсем пустым звуком. Скажем так: полупустым. То есть, наполовину заполненным горячим, густым, как утренний шоколад, смыслом.

Окончательно вернув себе антропоморфные очертания, Франк добавил ключевой воды в заранее нацеженную порцию птичьей крови. Щелкнул пультом. Лазерный проигрыватель ожил, замигал приветливо зеленым огоньком. Диск начал вращаться, Мартин Гор запел:

Now I'm not looking for absolution

Forgiveness for the things I do

But before you come to any conclusions

Try walking in my shoes.

В последнее время Франк прикипел душой к этой песенке Depeche Mode. Диск из проигрывателя вынимать ленился: зачем, если через полчаса опять придет охота послушать песенку? "Прежде, чем делать выводы, попробуйте побыть в моей шкуре", - ухмыляясь, вторил он Мартину Гору. Это было весьма великодушное предложение: собственную шкуру Франк полагал наилучшей из упаковок.

Глава 105. Упуат

Почитался как бог-проводник, разведчик.

Часов в пять пополудни я окончательно взял власть над собственным переменчивым настроением и понял, что готов выйти из дома.

С самого утра я рвался на улицу. Спешил отправиться на поиски места, соответствующего ловушке, в которую я вчера угодил. Если верить Франку, там должна была произойти некая фундаментальная гадость. Нельзя сказать, чтобы я жаждал поймать Франка на художественном вымысле, или сгорал от бытового любопытства. Не жаждал, не сгорал. Просто считал своим долгом совершить паломничество к гипотетическим руинам. В воспитательных, можно сказать, целях, дабы увидеть последствия собственного легкомыслия и обрести, наконец, инстинкт сохранения обитаемого мира взамен почти бесполезного инстинкта самосохранения.

Рваться-то я рвался, но не выпускал себя из дома, пока не почувствовал, что вполне способен держать себя в руках, если поиски мои увенчаются успехом. Что не стану рвать на себе одежду, оглашая окрестности виноватым воем напроказившего младенца. Потому что ни вой, ни клочья моей футболки никому уже не помогут. А давать бесплатные уличные концерты для развлечения почтеннейшей публики - не моя стезя...

В последний момент вспоминаю наставления рыжей гадалки Оллы. Отправляюсь в свою комнату, отыскиваю фотоаппарат, который, оказывается, не следовало бы упускать из виду. Что ж, мое дело солдатское: выполнять инструкции, а там - хоть трава не расти... Верчу фотоаппарат в руках, проверяю, есть ли пленка (она есть), примериваюсь, прислушиваюсь к собственным ощущениям. Щелкать затвором пока не хочется. Ну, мне, кажется, и не к спеху. Кладу фотоаппарат в джинсовый рюкзак, вместе с пачкой сигарет и свитером, припасенным на случай ночной прохлады. На этом сборы мои можно считать законченными, а жизнь - только что начавшейся. Но пасаран.

Выхожу из подъезда, пересекаю двор. Ступая по размягчившемуся за день асфальту, стараюсь вспомнить свою причудливую ночную прогулку. Куда я сворачивал? Налево? Направо? Ага, вот сюда. В этот переулок. Молодец. Макс - хороший следопыт. Был бы собачкой, заслужил бы сахарную косточку. Но мы, человеки, и бесплатно потрудиться можем. Мы привычные...

Глава 106. Уриил

... предлагает ему взвесить тяжесть огня <...>, измерить дуновение ветра...

Прогулка по послеполуденной Москве, распаренной, расхристанной, как только что вышедшая из ванной матрона, кажется мне сейчас настоящим приключением. Марш-броском в неведомое, первой вылазкой командира космического корабля на поверхность чужой планеты. Таинственная изнанка Москвы теперь явственно просвечивает через тонкую ткань повседневности. Солнечный свет не застит мне живые, подвижные кляксы тьмы у подножия тамошних фонарей. Я словно бы бреду по двум городам одновременно, наступаю на собственные следы, еще не остывшие после ночного путешествия. Запертые подъезды и настежь распахнутые двери кафе по-прежнему кажутся мне сверкающими брызгами тайны, четко сформулированными вопросами о чем-то Самом Главном. Ответы - так представляется мне сейчас, - вряд ли когда-нибудь будут произнесены вслух. И черт с ними: возможность спросить и остаться в живых кружит мне голову сама по себе.

Глава 107. Уту

Обычно <...> выход ему открывают два бога-стража.

- Возвращаясь домой по заснеженной тропинке (сопутствующие декорации: луна, древесная голь, выбеленные фонарным светом пучки прошлогодней травы и прочая пронзительная поэтика вечерней площадки для высера собак), я вдруг осознала себя просто движущимся предметом, подвижной частью пейзажа, не более и не менее значительной, чем пестрая собака, пьяный абориген и ползущий вдоль дома неопознанный катающий объект автомобиль...

Это рассказывает девушка за соседним столиком. Странная манера изложения: словно бы не языком мелет в дружеской обстановке, а зачитывает кем-то заранее написанный текст. Я и сам порой ловлю себя на том, что говорю как по писаному, но это, пожалуй, уже перебор. Призываю на помощь боковое зрение: а вдруг, и правда, читает? Но нет, в руках ее нет ни книги, ни иной какой-нибудь шпаргалки. Лишь белая чашка, измаранная кофейными брызгами. Возможно, впрочем, она потрудилась выучить текст наизусть? Спутник ее с непроницаемым лицом терзает пиццу: то ли слушает внимательно, то ли думает о своем - хрен разберешь...

Я сижу на летней веранде кафе, напротив дома, где минувшей ночью, как утверждает маленький, словоохотливый официант, случился пожар. Подозреваю, что по моей вине. Впрочем, обошлось без жертв. Симпатичный коротенький человечек, который только что принес мне рыбу, рис и свежайший салат, сообщил, что загорелась какая-то ветошь в подвале, от огня пострадала квартира на первом этаже, но ничего, обошлось без жертв, а подпорченное огненной стихией жилье было застраховано. Откуда информация? Да вот, погорельцы сегодня приходили сюда завтракать, хвастались своей предусмотрительностью. Собираются пожить на даче, пока в квартире будут орудовать молдавские штукатуры под предводительством закарпатского электрика. В общем, все у них будет хорошо, как я понимаю.

Что ж, славно, ежели так. Я-то предполагал худшее... Теперь, пожалуй, можно расслабиться и как следует пожрать. Лучше поздно, чем никогда: в последнее время я вечно забываю себя покормить. Как-то не могу увязать завтраки, обеды и ужины со своим новым расписанием хаотических перемещений от "взаправду" к "понарошку" и обратно. Желудок мой от такого обхождения, понятно, не в восторге. Пришло время с ним замириться.

Я методично пережевываю салат. Почти счастлив, но виду не подаю; даже не улыбаюсь, лишь поскуливаю тоненько от удовольствия где-то на темной стороне собственной утробы. Поневоле прислушиваюсь к причудливому диалогу за соседним столиком: порой оттуда доносятся совершенно умопомрачительные заявления. Хоть стой, хоть падай!

- Толстые люди реже теряют сознание и лучше запоминают свои сны, даже самые пустяковые: чем больше твое тело, тем труднее забыть о себе, хотя бы на миг.

Литературоцентричная барышня уже давно завершила монолог, посвященный внезапному зимнему просветлению. Переключилась на другие предметы. Я тихонько офигеваю. Чем только голова у людей забита! Словно бы спеша подтвердить мой насмешливый вывод, в разговор вступает ее спутник.

- А вот представь ситуацию: продвинутый аквариумист попадает в психушку. У него мания величия. Все вокруг твердят: "Я - Наполеон", "Я - Ельцин", "Я - Березовский", а он: "Я - Звездчатый Ангел, самая дорогая аквариумная рыбка в мире!"

- Да уж. На месте главврача я бы постаралась продать его лже-олигарху. Исцелению это вряд ли поспособствует, но, глядишь, оба будут счастливы...

Они, как я погляжу, встают из-за столика. Жаль: я только во вкус вошел.

- Ну, и как тебе сюжет?

- Сюжет хорош. Но Фраю такой, пожалуй, не пригодится.

Они смеются. А я цепенею. Смотрю, как эти двое спускаются на улицу, думаю, что надо бы броситься следом, остановить их, потребовать объяснений... Но я еще не расплатился за еду. Да и тело стало вдруг грузным, непослушным, даже чуть приподняться над стулом для него - мука, что уж говорить о стремительной атаке на веселых говорливых незнакомцев...

Минуту спустя, прихожу в норму. Теперь и сам не понимаю, что это вдруг на меня нашло? Я ведь мог оставить на стуле рюкзак: вещь ценная, недешевая, официант, пожалуй, не стал бы вот так сразу снаряжать за мной погоню... Да и кто думает о такой ерунде, когда на карту поставлены все наличные вопросы жизни и смерти и, возможно, даже пара-тройка невнятных ответов? Правильно. Только законченный идиот, вроде меня.

На всякий случай, высовываюсь на улицу. Внимательно оглядываюсь по сторонам. Прохожих хватает, но ни единой парочки, кроме заботливо вылизывающих друг друга котят, примостившихся на обугленном подоконнике сгоревшей квартиры. Кто сказал, что, дескать, лучше поздно, чем никогда? Поздно - это, как правило, и есть никогда. События, которые имеют значение, случаются вовремя, или не случаются вовсе - вот как сейчас, например...

Глава 108. Ухлаканьяна

... сам перерезал свою пуповину.

Возвращаюсь на место. Мысленно ставлю себе здоровенный малиновый кол по поведению. Кто это там с утра обещал обрести внутреннее спокойствие и никогда больше с ним не расставаться? Ну, и где же оно? Где, где...

Последовательно применяю все известные мне методы приведения себя в порядок, допустимые в общественных местах. В итоге, обнаруживаю, что вполне достаточно просто подышать животом. Дешево и сердито. Надо бы не забывать этот способ...

Успокоившись, объясняю себе, что ничего трагического не произошло. Ну да, судьба вдруг свела меня с людьми, которые, вероятно, сочинили мне дополнительную судьбу. Возможно, более увлекательную, чем их собственная, но вряд ли столь же заковыристую, как та, что уже имеется в моем распоряжении. А я, как последний дурак, ничего не понял, прохлопал ушами удивительную возможность расставить несколько точек над интригующей, но, кажется, смертельно опасной буквой "i". И что с того? С какой стати я вообще решил, что задушевный разговор пойдет всем нам на пользу? Да и о чем, собственно, я стал бы с ними говорить? "Ребята, прекратите меня выдумывать?" - так, что ли? Боюсь, они от безумных поклонников вымышленного "сэра Макса" еще и не такое выслушивают. Рассказывали бы потом приятелям о психе, атаковавшем их в кафе, только и всего. Или, чего доброго, сочинили бы меня еще раз, определив на сей раз в соседи сумасшедшего аквариумиста, для пущего колорита... Вообразить страшно.

В общем, все к лучшему. Будем считать, что мне просто довелось сходить в зоопарк и одним глазком взглянуть на хищную тайну, дремлющую в клетке. Это вовсе не значит, что я был обязан перепилить решетку и выпустить чудище на волю. Пусть себе сидит взаперти. Не до него пока.

Глава 109. У-шэн Лаому

По преданию, У-шэн Лаому - мать 96 миллионов "изначальных сыновей", посланных ею на землю. Здесь они погрязли в пороках бренного мира, утратили свою изначальную природу; они обречены на вечные страдания цепи перевоплощений, не могут вернуться...

У меня на сегодняшний вечер было намечено два дела. С первым: найти нечаянно испорченный мною фрагмент реальности, - я уже справился.

Остаток дня следовало посвятить испытанию фотоаппарата. Выяснить, наконец, назначение этого загадочного оборудования, гуманитарного вспомоществования самому себе, которое мне надлежало получить в трудную минуту. Ну вот, получил. Зачем? Чтобы вспомнить, что в кармане у меня имеется надежная профессия, верный кусок хлеба на старости лет? Но, если верить гаданию на кофейной гуще (а по всему выходило, что сомнения - дурная трата времени и душевного топлива), у фотоаппарата имелась еще какая-то дополнительная функция. Выяснить это мне предстояло опытным путем, сегодня же. Не так уж много было в нынешней моей жизни вопросов, ответы на которые можно получить, как только заблагорассудится.

Океюшки, будем считать, что заблагорассудилось.

На всякий случай, я решил отойти подальше от пожарища. Мало ли, что стрясется после того, как я щелкну затвором, какая такая чудо-птичка вырвется на волю из темницы... А целенаправленно подвергать опасности один и тот же участок пространства - это казалось мне своеобразным метафизическим свинством.

В течение часа я добросовестно кружил по Москве. Словно бы намеревался запутать следы. В конечном итоге, почти заблудился. Где-то неподалеку высился самый надежный в мире ориентир Кремль, но название "Ветошный переулок" ничего не говорило ни снулому уму, ни даже чуткому сердцу. Тенистый и почти безлюдный, переулок показался мне неплохим полигоном для испытания фотоаппарата. Детей и домашних животных в окрестностях не наблюдалось. То есть, в случае чего, парадный вестибюль моей совести будет сверкать чистотой. Что же до дальних, темных ее углов - тут уж как получится...

Расчехлив волшебный (предположительно) Nikon, некоторое время изучающе его ощупываю. Пальцы мои помнят устройство фотоаппарата, угадывают назначение всякой кнопки, любого рычага. Обнаруживаю, что мне откуда-то ведом смысл крошечных цифирей и значков. В некотором смятении настраиваю опции: ну, братец, сейчас поглядим, действительно ты такой профи, или прикидываешься?

Да нет, вроде бы, не прикидываюсь.

Оглядываюсь по сторонам в поисках подходящей жертвы. Я уже знаю, что должен снимать не городские пейзажи, не облачную пенку взбитых ветрами небес, а непременно людей. Почти вспомнил даже, почему, только сформулировать не могу. Слова, как рыбьи кости, вонзаются в гортань: ни избавиться от них не могу, ни игнорировать их присутствие. В детстве в таких случаях мне приходилось глотать, не разжевывая, хлебный мякиш, а сейчас...

Сейчас я просто выбираю наугад изящный силуэт юной красотки в стильных коротеньких брючках, ковыляющей по переулку на модных высоченных платформах. Тоненькая до прозрачности брюнетка, очаровательная и нескладная, чем-то напоминающая Олив Ойл, вечную подружку мультяшного морячка Поппая - прелесть, а не девушка! Вероятно, впервые надела эту шикарную обувь: не то ноги натерла, не то просто ходить на таких устройствах пока не выучилась... Во мне вдруг оживает художник; этот безбашенный придурок уписаться готов от восторга: лопочет, что двойной портрет девочки-тростинки и ее укороченной, кругленькой тени станет настоящим шедевром, дергает меня за рукав, теребит душу: скорее, скорее же!

Ему, можно сказать, удалось сбить меня с толку: щелкая затвором, я уже сам почти уверен, что занят созданием произведения искусства, почти не помню о настоящей своей цели, почти не жду чудес.

Что ж, тем больше меня впечатлил результат.

Я узнал, что это значит: оказаться в чужой шкуре. С головой окунулся в плоть и сознание постороннего человека. На краткий миг завладел полным набором - не только и не столько мыслей, но воспоминаний, мнений, настроений, пристрастий и ощущений незнакомки. Впрочем, называть ее "незнакомкой" было бы некорректно: теперь я знал Виту лучше, чем себя самого. Много лучше. Наше внезапное знакомство сопровождалось столь острыми и интенсивными ощущениями - привычный повседневный самоанализ ни в какое сравнение не идет.

В настоящий момент Вита проклинала все на свете. Босоножки на платформе, как я и предполагал с самого начала, были куплены совсем недавно. Выглядели они роскошно, а стоили сущие копейки. Расплачиваться за столь выгодную сделку с требованиями моды приходилось кровью. Опыт ношения подобной обуви у Виты имелся богатейший, но жесткие ремешки из дешевого кожезаменителя уже успели изувечить левую пятку и не собирались останавливаться на достигнутом. Страдать предстояло еще минут десять: не ловить же, в самом деле, такси, чтобы преодолеть ничтожное расстояние в пять кварталов! Да и зона тут, кажется, пешеходная... Или нет? А хуй поймешь!

Вита глазела по сторонам в поисках аптеки. Липкий кусочек пластыря представлялся ей сейчас истинным спасением. Еще четверть часа назад она бы с негодованием отвергла это нехитрое средство: стоит только представить, как уродливо будет топорщиться пластырь из-под тоненьких ремешков! Но теперь ей было все равно. Ясно ведь, что Славик, новый перспективный ухажер, ради свидания с которым она так старательно наряжалась, будет пялиться совсем на другие участки тела... Или нет? Возможно, девушки с пластырем на ногах вызывают у него отвращение? Еще и не такое бывает: Вадик, вон, оказывается, видеть не мог, как женщина ест суп. Предупредил бы хоть, козел. Ради твоей "Ауди" и отцовской дачи в Серебряном бору вполне можно было бы обойтись без супа... Все лучше, чем, стиснув зубы, терпеть страстное сопение Бобы, для которого на территории любого девичьего тела существовало лишь одно привлекательное место: задница. Прочие отверстия казались ему милым, но необязательным анатомическим излишеством. Вспомнить тошно...

Вита ковыляла по Ветошному переулку и почти брезгливо перебирала в памяти имена и физиономии бывших и потенциальных кавалеров. Следовало признать, что ее мелкооптовая торговля собой пока не принесла ни одного мало-мальски удовлетворительного результата. Удовольствия от всего этого было куда меньше, чем требовало ее ненасытное от природы тело. Но даже если предположить, что удовольствие в таком деле - не главное... Все равно ничего хорошего! О брачных перспективах и речи пока не шло. Многочисленные обещания совместных поездок на заграничные курорты до сегодняшнего дня оставались источником горчайших разочарований. Даже тряпки приходится покупать на свои - за редким, как оргазм, исключением. Об избавлении от бессмысленной секретарской работы и тупой институтской зубрежки пока и мечтать не приходилось. Хоть бы один урод допер, что... А, хули толку ныть, ты лучше думай, подруга, как быть со Славиком? Дать ему сегодня, или еще жопой покрутить, чтобы ценил выше? И ведь никогда не угадаешь, как лучше... Блин, ну почему все так сложно?!

Все бы ничего, мое близкое знакомство с типичной представительницей рода человеческого вряд ли можно было назвать шокирующим. Я примерно представляю себе, как живут, о чем беспокоятся и к чему стремятся люди, в том числе и глупенькие, алчные юные девочки, вроде Виты. В этом смысле, удивить меня непросто.

И все же именно в тот миг я сделал потрясающее открытие - совсем иного, правда, свойства. Под толстым слоем дрянного хлама я, к удивлению своему, обнаружил чуткое, храброе сердечко, поверхностный, но живой ум, пылкое воображение и такой запас дикой, звериной тоски, что содрогнулся. Словно бы заглянул в глаза ребенка, заживо погребенного в фамильном склепе, среди урн с прахом нескольких тысяч поколений предков, которые, все как один, жили нелепо, неумело, недолго и умерли, как распоследние идиоты, так и не попробовав сделать первый настоящий вдох. Дни идут, а Крысолов с дудочкой, лукавый волшебник, на которого одна надежда, все не приходит. И, пожалуй, теперь уже не придет. Поздно, проехали.