Чтение 14–й страницы книги ~Пепел победы~

Гражданин капитан Оливер Диамато нажал кнопку, чтобы отрегулировать свое командирское кресло на капитанском мостике только что принятого им линейного крейсера Народного флота "Уильям Шерман". Спинка зафиксировалась под нужным ему, а точнее, его ноющей после очередного сеанса терапии спине, и он медленно повернулся, обозревая свои новые владения.

Порой он даже сожалел о том, что его повысили до капитанского ранга и доверили ему эту новехонькую, сверкающую игрушку. Правда, желания отдать ее обратно не возникало, хотя на флотах, даже революционных, с пониманием относились к офицерам, трезво оценивавшим свои возможности и не претендовавшим на самостоятельные командные должности. Вздумай он отказаться, это не навлекло бы на него никаких неприятностей, но и о дальнейшем продвижении следовало бы забыть. Возможно, из этого правила и бывали исключения, но Диамато о них не слышал.

Кроме того, он понимал, что "Шерман" представляет собой знак поощрения и доверия со стороны флота в целом и гражданки Секретаря МакКвин в частности, и, если быть честным перед собой, считал такое доверие заслуженным. Другое дело, что, вспоминая своего последнего капитана, Диамато отчетливо сознавал: чтобы стать таким командиром, каким была гражданка Холл, ему придется пройти еще очень долгий путь.

Стоит отметить, что он имел весьма неплохую для Народного флота техническую подготовку, а как тактик был одарен от природы. Правда, уровня капитана Холл Оливер в этом отношении еще не достиг, ей и самой на оттачивание природных талантов потребовались десятилетия, зато она показала ему, как надо учиться. Диамато недоставало ее руководства, однако гражданка капитан наставила его на верный путь, позволявший надеяться, что со временем он сможет сравняться с ней в тактическом мастерстве. Хотя достичь ее уровня по части умения сплотить людей, превратив команду в тонко отточенное, смертоносное оружие, ему будет гораздо труднее. Хотя бы потому, что он, как и многие офицеры, выдвинувшиеся при новом режиме, продвигался вверх слишком быстро. У него не было времени набраться опыта, какой имелся у Джоанны Холл... а ей не хватило времени, чтобы этот опыт передать. Хотя, Бог свидетель, она старалась изо всех сил!

Однако, будучи действительно честным перед самим собой, Диамато признавался, что ему всегда будет недоставать... чего-то особенного. Возможно, он многому научится и станет неплохим командиром, но главного умения своей наставницы ему не обрести никогда. Гражданка капитан Холл, несмотря на приверженность старорежимным традициям и плохо скрываемое пренебрежение к новым порядкам, умела дотянуться до каждого из подчиненных и воодушевить их идти за собой хоть в огонь.

Подумав о том, что отнюдь не все старорежимные представления и понятия так уж безнадежно устарели, Диамато едва не оглянулся на человека, стоявшего рядом с командирским креслом. Гражданину комиссару Родесу не следовало знать, сколь опасные, контрреволюционные мысли посещают порой голову капитана. Но, с другой стороны, атмосфера на борту "Шермана" во многом зависела от комиссара, а Родес вполне мог стать по отношению к Диамато таким же боевым товарищем, каким был комиссар Аддисон по отношению к капитану Холл. Проблема заключалась в том, что Родес ни намеком не проявлял желания выйти за предписываемые инструкциями рамки, а у самого Диамато на то, чтобы сделать первый шаг к сближению, не хватало решимости. Это и было одной из важнейших причин, не позволявших гражданину капитану радоваться новому назначению и новому кораблю. Ибо командование линейным крейсером Народного флота было не самым подходящим занятием для человека, чья вера в Революцию, или по крайней мере в ее вождей, за прошедшие со времени операции "Икар" полтора года сильно пошатнулась.

Правда, даже размышлять об этом Оливер позволял себе нечасто, но сомнения пустили корни глубоко в душе, и избавиться от них он, как ни старался, не мог.

Разумеется, ничто из случившегося не могло подорвать его преданность идеалам и принципам, официально провозглашенным Республикой, или его личную преданность гражданину Председателю Пьеру. Однако он знал теперь, что государство, которому он служит, строится на взаимной вражде и подозрительности, борьбе за власть и обмане. И что эта борьба за власть стоила народу рек пролитой крови.

Закрыв глаза, он поежился, вспоминая страшный финал нападения на Ханкок. Гражданка адмирал Келлет погибла в самом начале операции, а принявший командование после нее гражданин контр-адмирал Портер оказался полнейшим профаном и, хуже того, отъявленным трусом. Зато он был в высшей степени благонадежен и имел высокопоставленных покровителей. Поговаривали (разумеется, то были только слухи, но слухи упорные), будто облажавшемуся по всем статьям Портеру покровительствует сам Сен-Жюст.

Нельзя сказать, что такого рода отношения между членами Комитета и флотскими офицерами были обычным делом, но и неслыханными их никто бы не назвал. Особенно если речь шла о высших чинах флота.

До операции "Икар" даже Диамато признавал необходимость, или по крайней мере допустимость, протежирования. Что удивительного в том, что представители политического руководства присматриваются к флотским командирам и способствуют продвижению самых преданных и способных принести наибольшую пользу делу народа?

Проблема заключалась в том, что за исключением его личной преданности Комитету общественного спасения (а если точнее, то лично Оскару Сен-Жюсту) гражданин Портер не обладал решительно никакими профессиональными достоинствами и командовать мог разве что мусоровозом. Время от времени Диамато пытался внушить себе, что он судит предвзято, однако и гражданка адмирал Келлет, и гражданка капитан Холл и, что уж там, даже гражданин комиссар Аддисон считали гражданина контр-адмирала полнейшей бездарностью. В противном случае комиссар не стал бы делать вид, будто Келлет жива, хотя приказы от ее имени отдавала Холл, а настоял бы в соответствии с уставом на передаче командования второму по старшинству офицеру.

Этот факт не был упомянут ни в одном из докладов Диамато, и он сомневался, что уцелевшие члены команды капитанского мостика "Шомберга" захотят откровенничать на допросах. Их было всего двое, оба были не офицерами, а старшинами, и оба понимали, что спящих собак лучше не будить. А сам Диамато получил на сей счет недвусмысленный намек, причем лично от самой гражданки Секретаря МакКвин.

Разумеется, Диамато был наслышан об амбициях МакКвин и, более того, считал разговоры о них отнюдь не беспочвенными, но это никоим образом не привило ему иммунитета от ее харизматического влияния, а тот факт, что она, похоже, единственная во всем Комитете подошла к оценке случившегося трезво и непредвзято, перевешивало любые сомнения.

Как бы то ни было, но только гражданка Военный Секретарь поверила в существование необычных ЛАКов, погубивших оперативную группу 12.3. Конечно, почти полное отсутствие показаний сенсоров и весьма фрагментарные и сбивчивые рассказы немногих уцелевших свидетелей играли на руку скептикам. Однако имелись и другие факторы.

Так, например, все, ради чего погибла гражданка капитан Холл, пошло прахом из-за идиотского приказа этого трусливого болвана Портера. Мантикорцы уже собирались прекратить атаки. Диамато знал это твердо, ибо в немалой степени усилиями "Шомберга" и лично тактика Оливера Диамато манти понесли такие потери, что, по всем признакам, пришли к выводу о бессмысленности продолжения боя. Благодаря их жестоким ударам оперативная группа 12.3 лишилась наступательного потенциала и уже не представляла собой угрозу для системы, но ее оборонительные возможности оставались высокими. Легкие атакующие корабли - даже столь необычные, как те, которые обрушились на силы адмирала Келлет, - очень уязвимы, и губить их понапрасну, пытаясь уничтожить еще несколько бортов из состава уже отступающего подразделения, никто бы не стал.

Благодаря железной выдержке капитан Холл, несмотря ни на что, сохранила боевой порядок под сокрушительным, смертоносным огнем. Она спасла большую часть оперативной группы 12.3, привела корабли (и экипажи) к самому порогу, за которым ожидало спасение, привела их израненными, истекающими кровью, впавшими в отчаяние - но живыми. И тогда манти, устремившись в последнюю массированную атаку, одним из последних выстрелов вспороли корпус до капитанского мостика и убили ее.

После гибели капитана и комиссара Аддисона Диамато был вынужден передать командование Портеру. В тот момент ему, дисциплинированному офицеру, даже в голову не пришла мысль о том, чтобы не подчиниться требованиям устава. А ведь он мог... мог...

При воспоминании о пережитом тогда Оливер заскрежетал зубами. Едва Портер принял командование, как немедленно отдал чудовищный, самоубийственный приказ кораблям рассредоточиться и уходить к гипергранице поодиночке.

То был самоубийственный приказ. Точнее, убийственный, ибо он обрек на гибель тысячи людей, а не только отдавшего его политического назначенца, единственно заслуживающего смерти.

Наверное, когда шедшие плотным строем корабли Народного флота стали расходиться по одному, мантикорцы не могли поверить в свою удачу. Но хуже физической уязвимости каждого отдельно взятого корабля было отчаяние, охватившее после этого рокового приказа всех капитанов. Они поняли, что их командующий не владеет ситуацией, и теперь каждый должен спасаться, как может.

Многие бросились врассыпную, и как только строй отступающих распался, манти, уже собиравшиеся улететь, немедленно набрали ускорение и вернулись убивать.

Диамато хорошо помнил этот непрекращающийся апофеоз отчаяния и беспомощности, глядя на то, как эти невозможные, невероятные легкие корабли, оснащенные чудовищно эффективными гразерами, взрывали линкоры, или, хуже того, выводили из строя один-два альфа-узла. Потеря даже одного узла лишала корабль возможности поставить паруса Варшавской, а Ханкок находился непосредственно на пути гравитационного потока. Без парусов Варшавской корабли маневрировать в гиперпространстве не могли и, следовательно, были обречены стать легкой добычей мантикорских супердредноутов внутреннего пикета системы. Обычно эти гиганты двигались слишком медленно, чтобы нагнать линкор, но зато они могли пересечь гиперпространственный барьер, совершить короткий маневр и с абсурдной легкостью свалиться прямо на голову удирающему хевенитскому кораблю. Ну а когда корабль стены настигал беглеца, его оставалось только вычеркнуть из списков.

Мантикорцы это прекрасно понимали. Уничтожив альфа-узел, вражеские ЛАКи тут же оставляли раненый корабль Народного флота в стороне (а точнее, на расправу преследователям) и роем атаковали следующий. Благо, открывшиеся по преступной дурости Портера бреши упростили смертоносную задачу манти до изумления.

Когда они снова обрушились на "Шомберг", Диамато пришлось отбиваться вручную. Он сделал, что мог, и даже сумел подбить еще два ЛАКа, но корабль получил такие повреждения, что уже не был способен к эффективной обороне. Первый же залп манти лишил "Шомберг" парусов Варшавской. Второй еще раз поразил командирский мостик, грубо и решительно оборвав участие Оливера Диамато во Второй битве при Ханкоке.

Оливер остался жив лишь потому, что у гражданина капитана Стивенса, командира оказавшегося неподалеку (и тоже серьезно поврежденного) тяжелого крейсера "Кинжал", хватило мужества у самой гиперграницы сблизиться с руинами "Шомберга", забрать с борта тяжелораненых, в том числе и находившегося без сознания Диамато, и произвести альфа-переход. На самом крейсере, кроме гипергенератора и парусов Варшавской, мало чего уцелело, но для спасения хватило и этого.

А вот "Шомбергу", с тремя расстрелянными альфа-узлами, не повезло. Согласно донесению Стивенса, гражданка лейтенант-коммандер Кантор, помощник инженера, принявшая на себя командование кораблем в связи с выбытием из строя Диамато, надеялась, что успеет запустить узлы прежде, чем ее настигнут манти.

По всей видимости, она ошиблась. Шесть из тридцати трех линкоров гражданки адмирала Келлет вернулись домой, но "Шомберга" среди них не было. Не вернулся и "Адмирал Кинтерра", флагман Портера. Все выжившие корабли находились в чудовищном состоянии: практически все записи бортовых сенсоров были или полностью уничтожены, или повреждены настолько, что восстановить объективную картину не представлялось возможным.

Однако даже при минимальных данных технического контроля, комиссия по расследованию имела возможность сделать выводы, основываясь на показаниях спасшихся тактических офицеров. Комиссия получила в свое распоряжение рапорты, содержавшие упоминания о ЛАКах и ракетах с необычными боевыми характеристиками, из которых следовало, что Народный флот столкнулся с новой угрозой.

Преступное недомыслие Портера комиссия предпочла замолчать, и Оливер понимал, что это было сделано не ради самого гражданина контр-адмирала и не потому, что в силу исключительной важности операции "Икар" нецелесообразно бросать тень на тех, кто, пусть неудачно, участвовал в ее осуществлении. Не о боевом духе народа заботились люди, придерживавшиеся этой версии. Нет, высокие покровители Портера боялись, что его позор ляжет пятном и на них. Беда, однако, заключалась не в самом факте выгораживания политического выдвиженца, а в том, что единственным способом прикрыть адмирала и, таким образом, себя было сворачивание расследования как такового. Ведь любой мало-мальски объективный отчет стал бы обвинительным актом, доказавшим трусость и профнепригодность Портера.

Уцелевшие коллеги Диамато, тактики, правильно истолковали выразительный намек, и данные ими комиссии показания свелись главным образом к самооправданию. Диамато узнал об этом позже, после лечения, и, хотя был разъярен, понимал, что обвинять следует не их. Ни один из этих офицеров не имел чина выше лейтенант-коммандера, тогда как в комиссии не было никого младше контр-адмирала. И вопросы на слушаниях задавали с еще большей осторожностью, чем формулировали ответы.

Кроме того, расследование было проведено с неприличной поспешностью, словно обо всем случившемся хотели поскорее забыть. К тому времени когда Диамато выписался из госпиталя, все было закончено, официальный отчет утвержден, и одинокий голос взбешенного, убитого горем и озлобленного гражданина коммандера никто не пожелал услышать.

Он пытался достучаться до начальства снова и снова, движимый мучительной потребностью исполнить свой долг... и, может быть, искупить вину за невыполнение последнего приказа гражданки капитана Холл. Он обещал ей спасти экипаж, и хотя не сделал этого не по своей вине, муки совести не давали ему покоя, заставляя вновь и вновь бомбардировать высшие инстанции рапортами, содержавшими попытки раскрыть истинную подоплеку случившегося при Ханкоке. В личном приеме ему отказывали, рапорты отклоняли, ответ на всех уровнях был один: расследование по данному вопросу произведено, необходимые выводы комиссией сделаны, ее отчет утвержден, и вопрос закрыт.

Ему недвусмысленно давали понять, что излишняя настойчивость может повлечь за собой неприятные последствия, но Диамато с упорством обреченного продолжал штурмовать штабные бастионы.

Разумеется, о том, чтобы обратиться к самой гражданке Военному Секретарю, нечего было и помышлять, однако она неведомо как узнала о безнадежной эпопее Диамато, вызвала его к себе и в присутствии Ивана Букато, старшего из офицеров Народного флота, подробнейшим образом расспросила обо всем. В отличие от членов комиссии эти двое засыпали его острыми требовательными вопросами. Они ухитрились выудить из его памяти такие детали, о которых он и сам не догадывался. Разумеется, достоверность его рассказа не могла быть подтверждена данными сканеров или записями тактических компьютеров, однако гражданка МакКвин направила Оливера в Октагон с тем, чтобы он написал подробнейший отчет предназначенный только для ее глаз.

На первых порах МакКвин встретила Диамато неприязненно, и он лишь потом сообразил, что перед беседой она ознакомилась с его личным делом, в том числе и с характеристиками, данными БГБ и свидетельствовавшими о несомненной преданности Новому Порядку. Гражданка Секретарь, видимо, решила, что имеет дело с новым Портером, желающим привлечь к себе внимание, чтобы сделать карьеру. Правда со стороны карьериста было бы не слишком умно восстанавливать против себя людей, поддерживавших Портера, но МакКвин вполне могла счесть его наивным глупцом. Могло же ему, по незнанию обстоятельств, прийти в голову, будто идея обелить Портера принадлежала командованию флота, а значит, разоблачая его, он рассчитывал заслужить одобрение БГБ.

Но его искренность и горячее стремление добиться истины быстро развеяли неприязнь, самым ярким свидетельством чему стало назначение Диамато капитаном "Шермана" еще до окончания курса реабилитации. А не столь явным, но не менее весомым - совет поумерить свой разоблачительный пыл. Намек Оливер понял не сразу, но когда понял, уразумел и другое: излишняя настырность может закончиться для него бесследным исчезновением. Люди, достаточно влиятельные для того, чтобы заставить официальную государственную комиссию принять фактически сфальсифицированный отчет, запросто могли сфальсифицировать и любое обвинение против излишне ретивого правдолюбца.

Он внял ее совету и, вместо того чтобы бесследно исчезнуть, сидел в командирском кресле и смотрел на тактический дисплей, в то время как корабли оперативной группы собирались для новой атаки на мантикорцев. Как и положено новоиспеченному капитану, Диамато испытывал волнение и гордость, но воспоминания о пылающем аде Второго Ханкока придавали его чувствам привкус горечи.

Другим флагманом, выказавшим интерес к рассказу Диамато, оказался гражданин вице-адмирал Турвиль. С ним Оливер был не столь откровенен, как с МакКвин, но тем не менее суть произошедшего изложил, а Турвиль его выслушал. Внимательно и серьезно, хотя мнения своего никак не выразил. Для Диамато так и осталось тайной, довел ли гражданин контр-адмирал эту информацию до сведения командования Двенадцатого флота. Хотелось бы верить, что довел, однако на борт супердредноута "Саламис", флагманского корабля гражданина адмирала Хавьера Жискара, Оливера с докладом не пригласили. А сам он, памятуя о предостережении МакКвин, вел себя очень тихо и на совещаниях не высовывался. В конце концов, он, хоть и получил один из новейших и самых мощных линейных крейсеров, капитаном был без году неделя. Если вышестоящие заинтересуются его мнением, они сами скажут.

Однако в глубине души Оливер лелеял надежду на то, что Турвиль поверил ему, а отчет, написанный им по приказу гражданки секретаря МакКвин, был внимательно прочитан и гражданином адмиралом Жискаром.

* * *

- Хорошо, граждане офицеры.

Хавьер Жискар непроизвольно потер переносицу, обвел усталым взглядом совещательную каюту, где в настоящий момент собрались шестеро, включая его самого, старших командиров (каждый, разумеется, со своим комиссаром), и с усталой улыбкой спросил:

- Есть какие-нибудь вопросы, которые нам следовало бы рассмотреть, прежде чем мы перейдем к основной теме настоящего совещания?

- Уверен, их просто не может не быть! - отозвался Турвиль, встопорщив усы в ответной, куда более бодрой, чем у командующего, улыбке. - Правда, я понятия не имею, что это за вопросы. Может, ты знаешь, Би-Джей?

Он посмотрел через стол на гражданина вице-адмирала Джона Гроунволда, недавно переведенного в Двенадцатый флот взамен отозванного в Октагон, на должность заместителя гражданина адмирала Букато, гражданки вице-адмирала Шалю. Эмоциональный и смуглокожий, Гроунволд имел репутацию специалиста по отчаянным атакам - в пару самому Турвилю, с которым был знаком не один год.

- Единственный мой вопрос сводится к следующему: должны мы или не должны придавать значение слухам о новом секретном оружии мантикорцев, - ляпнул Гроунволд.

Турвиль почти моргнул от неожиданности. Би-Джей всегда отличался прямолинейностью, но Лестер надеялся, что старому другу достанет ума не ступать на столь зыбкую почву, как отчет комиссии по Ханкоку. Во всяком случае, в присутствии свидетелей.

Краешком глаза Турвиль взглянул на Эверарда Хонекера, на лице которого не отражалось ничего, кроме подобающего внимания. А вот комиссар самого Гроунволда, гражданка Ласрина О'Фаолайн отреагировала демонстративней. Она поджала губы, в уголках глаз угадывалась дрожь, словно женщина пыталась справиться с сильными чувствами. Правда, походило на то, что она не столько рассердилась на своего подопечного, сколько обеспокоилась за него, коснувшегося запретной темы.

Не удержавшись, Турвиль покосился на комиссара самого адмирала Жискара, гражданку Элоизу Причарт. Ходили слухи, будто за ее постоянным ледяным спокойствием кроется жгучая, фанатичная, беспощадная ненависть к врагам народа. Впрочем, гораздо красноречивее любых слухов был тот факт, что к Жискару ее приставили по личному указанию Оскара Сен-Жюста, высоко ценившего эту женщину и доверявшего ей. А поскольку именно Сен-Жюст считался главным покровителем Портера...

- Не совсем понимаю, что именно ты имеешь в виду, - ответил Жискар. - Не сомневаюсь, что ты, как и все мы, внимательно изучил отчет комиссии, где ни о каком новом оружии нет ни слова. Однако я должен с тобой согласиться: Келлет действительно могла столкнуться с чем-то не совсем обычным. В силу того, что комиссия работала в большой спешке, поставленная перед необходимостью как можно скорее направить выводы командирам соединений и их народных комиссарам, отчет оказался не столь подробным, каким мог быть при иных обстоятельствах.

"Бог ты мой! Ну дает!" - мысленно ахнул Турвиль. Густые усы надежно скрыли улыбку от посторонних глаз. Он достал из кармана сигару и снял с нее оболочку. Всякий раз, когда Турвиля приглашали на борт "Саламис", гражданка комиссар Причарт, - без аффектации, но неизменно, - занимала место под вытяжкой кондиционера. Это забавляло гражданина контр-адмирала, и, если вдуматься, означало молчаливое поощрение порока, которому, по правде говоря, Лестер предавался лишь ради поддержки сложившегося имиджа. "Сдается мне - если обдумать ответ Хавьера Би-Джею, - что слухи о кровожадности гражданки Причарт, чуток - ну самую чуточку - преувеличивают. Не то чтобы мне хотелось это проверить... Сыночек мамаши Турвиль, возможно, уродился драчуном, забиякой, сорвиголовой и какие вы там еще слова знаете, но уж точно не дураком".

Но, так или иначе, гражданка Причарт предпочла не заострять внимание ни на словах Гроунволда, ни на ответе Жискара. Правда, высказывания обоих в юридическом смысле никакой крамолы не содержали, но иных комиссаров это бы не остановило.

Молчание Причарт позволило О'Фаолайн несколько расслабиться, а вот Гроунволд (и все, кто его знал, именно этого и ожидали) продолжил развивать затронутую им скользкую тему, как будто и волноваться ему было не о чем.

- Полностью с вами согласен, гражданин адмирал: отчет готовился в спешке, которая вполне объясняет особенности его содержания. Однако помимо отчета как такового распространяются еще и дополнительные сведения. Возможно, не более чем слухи, но если они правдивы хотя бы наполовину, этого достаточно, чтобы дать повод для беспокойства.

- Я так понимаю, вы имеете в виду сообщения о новых мантикорских ЛАКах, - с неподражаемым безразличием уточнил командующий Двенадцатого флота.

Гроунволд кивнул.

- Э-э, должен признать, мы получали соответствующие рапорты. К сожалению, почти вся сенсорная база оперативной группы 12.3 погибла, а сопоставляя уцелевшую техническую информацию с показаниями свидетелей, аналитики приходят к противоречивым заключениям. Кто-то считает, что манти и впрямь создали ЛАКи с невиданными ранее характеристиками, тогда как, по мнению других, это не более чем игра воображения людей, перенесших страшное потрясение. Добросовестность показаний выживших офицеров под сомнение не ставится, но шок вполне мог исказить в их сознании объективную картину случившегося.

Гроунволд скорчил недовольную мину, и Турвиль едва сдержался, чтобы не пнуть его под столом. В конце концов, если Би-Джею приспичило выяснить подоплеку этих слухов, так отвел бы старину Лестера в сторонку да порасспросил без лишних свидетелей. Сам-то Турвиль вовсе неспроста попросил включить "Уильяма Шермана" в его оперативную группу. Конечно, любой корабль класса "Полководец" сам по себе является ценным подкреплением, однако в данном случае гражданина вице-адмирала интересовал не столько корабль, сколько его капитан. Он уже побеседовал с гражданином Диамато, результатами остался доволен, и жалел лишь о том, что не может обсудить с ним кое-какие детали по-настоящему откровенно. Сам Диамато в разговорах о Ханкоке проявлял понятную осторожность, однако и недомолвки с умолчаниями позволили Турвилю прийти к определенным выводам. И направить соответствующую докладную на "Саламис".

- На случай, если комиссия по причине цейтнота не дала полной, исчерпывающей оценки сообщениям о новых образцах неприятельской техники, в моем штабе разрабатываются планы действий. Мы учитываем ту ничтожную вероятность, что эти сведения могут оказаться соответствующими действительности. Отсутствие у нас достоверных данных о возможностях предполагаемых новинок позволяет строить лишь приблизительные планы, однако вся имеющаяся информация будет принята к сведению. Равно как и любые дополнительные сообщения, которые поступят до окончания подготовки и начала операции. Это вас устраивает, гражданин вице-адмирал?

- Вполне, гражданин адмирал, - с удовлетворенным видом ответил Гроунволд, словно не замечая, насколько напряженной стала атмосфера в совещательной каюте.

"Черт возьми, да что это за дебилизм, если командующий флотом и его командиры оперативных соединений вынуждены на штабном совещании разговаривать друг с другом намеками, обходя действительно острый и важный вопрос лишь потому, что какому-то стервецу-политику не хочется признавать очевидное", - подумал Турвиль, несколько удивляясь циничной отстраненности собственных мыслей. Впрочем, для новой, несравнимо более прогрессивной, чем прежде, Народной Республики это было условием выживания.

- В таком случае, - продолжил Жискар, - давайте взглянем на окончательный перечень целей.

Он кивнул начальнику штаба, и гражданин капитан Макинтош ввел с терминала соответствующие команды. Турвиль заметил, что Богданович заерзал в кресле, смещаясь вперед, и приготовился делать пометки в планшете, подключенном к его собственному терминалу. Гражданка коммандер Бадреса, начальник штаба Гроунволда, тоже активировала планшет, несмотря на то что предпочитала не вводить данные с клавиатуры, а надиктовывать их.

- Граждане, - официальным тоном сказал Жискар, - вот что нам предстоит сделать. Я возглавлю атаку на Тредвей, гражданин вице-адмирал Гроунволд ударит на Элрик, а гражданину вице-адмиралу Турвилю предстоит атаковать Солвей. На сбор и подготовку всех сил у нас осталось ровно два месяца. Конечно, придется рыть носом землю, но я верю в наших людей. Большое значение будут иметь командно-штабные учения, проводимые на тренажерах. Сначала в них примут участие только флагманы, а потом, после притирки и устранения шероховатостей, мы соберем на борту капитанов всех кораблей. Поскольку с гражданином адмиралом Турвилем я уже работал, а с вами, гражданин Гроунволд, нет, то во время первых маневров на симуляторах я назначу Лестера командиром группировки противника, а мы с вами будем командовать Двенадцатым флотом. Гражданка контр-адмирал Фосетт займет место гражданина адмирала Турвиля. Надеюсь, вы не возражаете против того, чтобы во время тренировки получать "приказы" от контр-адмирала?

- Конечно нет, гражданин адмирал, - заверил Жискара Гроунволд. - Помимо всего прочего, я знаю Сью Фосетт, она замечательная женщина и прекрасный офицер. Давно пора добавить ей звездочку.

- Я рад такому отношению к делу, гражданин адмирал, - сказал Жискар. - Теперь обсудим, чего я надеюсь достичь. Во-первых, мне нужна уверенность в том, что все старшие офицеры правильно понимают план операции. Во-вторых, необходимо познакомить новых - а их у нас немало - командиров подразделений с доктриной и традициями Двенадцатого флота, несколько отличающимися, как известно присутствующим, от общефлотских. В-третьих, я бы хотел...

Он говорил уверенно, четко формулируя свои пожелания. Лестер Турвиль, откинувшись в кресле, одобрительно кивал, а гражданка комиссар Причарт слушала внешне равнодушно, но, если не с одобрением, то по крайней мере без неудовольствия. Мешать она определенно не собиралась.

Если и манти отнесутся к этому плану так же, как сегодня Причарт, то операция определенно будет иметь шансы на успех.

Глава 22

- Это интересная задача, ваша светлость, даже увлекательная. Но вы отдаете себе отчет в том, что шансы на успех могут оказаться не так уж велики?

Доктор Аделина Ариф сидела в кресле домашнего кабинета Хонор, держа на коленях чайную чашку и блюдце. Нимиц и Саманта, полностью обратившись в слух, тихо сидели на своем насесте перед стеклянной дверью, ведущей на террасу. В беседе по приглашению хозяйки участвовали Миранда и Фаррагут. Личная служанка оказалась полезна не только на Грейсоне, но и в Звездном Королевстве, причем не только в вопросах расписания Хонор или состояния ее гардероба. Хотела того леди Харрингтон или нет, но она была слишком занята для того, чтобы полноценно заниматься собственными делами. Это ощущалось и на Грейсоне, где обязанности землевладельца поглощали все ее время, а уж "щадящее расписание", организованное Адмиралтейством, чтобы не мешать физической реабилитации, и вовсе сделало сутки несуразно маленькими. Хонор поняла, что успеть повсюду могла бы, разве что существуя в количестве двух экземпляров (ну ладно, полутора), так что многие текущие заботы поневоле приходилось перекладывать на плечи Мака и Миранды. Они стали не просто ее помощниками, но во многих отношениях вторым "я", выполняя действия, какие, по их мнению, предприняла бы она, и замещая ее, как замещает капитана хороший старпом. Ну а Хонор как хороший капитан дорожила проявлениями инициативы не меньше, чем талантами своих помощников.

В данном случае, однако, имело значение и то, что предмет дискуссии касался не только Хонор с Нимицем, но и Миранды с Фаррагутом. А поскольку Миранда отличалась острым умом, она вполне могла внести ценный вклад в обсуждение.

- Можете не сомневаться, доктор, я прекрасно понимаю, что задача нелегкая, - суховато сказала Хонор. - Идею подала моя мать, но и она считала, будто осуществить ее будет не просто. Однако у нас имеются преимущества, которых ни у кого не было, и я сомневаюсь, чтобы вы могли рассчитывать на других, столь же воодушевленных учеников.

- Понимаю, ваша светлость. И прошу прощения, если мои слова прозвучали так, словно я решила, будто вы сделали предложение необдуманно. Скорее, это я перестраховываюсь, чтобы от меня не ждали чудес.

- Чудес никто и не ждет, мы просто просим вас сделать все, что в ваших силах. Мне хотелось бы научиться языку знаков самой, чтобы научить этому Нимица и Саманту. То, что мы хорошо понимаем друг друга и без слов, должно помочь нам. Но увы, - она подняла протез, - пройдет немало времени, прежде чем я овладею этой конечностью в степени достаточной для столь тонких действий, как знаки языка жестов. И мне представляется сомнительным, чтобы можно было по-настоящему говорить на этом языке с помощью только одной руки. Тем более что времени на самостоятельные тренировки у меня нет. Миранда находится в несколько лучшем положении, однако и она занята по горло, да и опыта у нее меньше, чем у меня. Вот мы и решили обратиться к специалисту, а вас выбрали, зная о роли, которую вам довелось сыграть в контактной группе, отправленной на Медузу.

- Я так и подумала, - сказала Ариф с легкой улыбкой. - Однако вы должны знать, что в группе доктора Сэмпсона мне была отведена отнюдь на главная роль.

- Мне это известно. Но я также прочла отчет о первом контакте и доклад барона Хайтауэра о начале переговоров с вождями Медузы.

Ариф удивленно подняла брови, и Хонор улыбнулась.

- Резидент-комиссар Мацуко - мой хороший друг. Я написала ей, объяснила, в чем состоит мой интерес, и попросила ознакомить с данными о том, как началось общение с медузианами. Она была настолько добра, что предоставила мне полный доступ к своим архивам. Так мне стало известно, что именно "рядовая" участница группы внесла новаторское предложение, решившее успех переговоров.

Ариф покраснела, а улыбка Хонор стала еще шире.

- Судя по вашей характеристике и блестящим отзывам, приложенным Хайтауэром к отчету, вы - как раз тот человек, который может справиться с нашей проблемой. Из чего, как я уже говорила, отнюдь не следует, будто мы ожидаем чудес. Мы просто верим, что вы честно будете пытаться добиться успеха.

- Надеюсь, ваша светлость, вы не ошиблись в своих ожиданиях. Разумеется, я приложу все мои старания. Однако должна заметить, что проблема поиска общего языка с медузианами имеет мало общего с предложенной задачей.

Она выжидающе умолкла и продолжила только после кивка Хонор.

- Медузиане, как и все прочие обладающие зачатками разума биологические виды, кроме древесных котов, используют коммуникативные средства, которые мы способны по крайней мере воспринимать и анализировать. Это комбинация звуков, телодвижений и запахов. В наших силах продублировать звуки, хотя воспроизведение высоких частот требует технического обеспечения, но вот с телодвижениями и запахами дело обстоит сложнее. Отчасти потому, что симметрия тела у них не двусторонняя, а радиальная, и они наделены шестью конечностями вместо четырех. Это существенно, поскольку мимика у медузиан отсутствует полностью, и телодвижения таким образом подменяют собой одновременно и язык, и выражение лица. Хорошо еще, что в процессе общения задействованы главным образом верхние конечности. Но жесты их... мягко говоря, крайне энергичны, почему доктор Сэмпсон и назвал медузиан "безумными семафорами", а поскольку верхних конечностей у них не две, как у нас, а три, ни один человек не в состоянии воспроизвести весь диапазон медузианских жестов.

- Мне это известно, - вставила Хонор, когда Ариф сделала паузу. - Вот почему ваше предложение использовать голограмму произвело на меня столь сильное впечатление.

- Мне и самой идея кажется удачной, - с улыбкой призналась Ариф. - Правда, когда голограмма появилась впервые, местные вожди изрядно перепугались. Наверняка, решили, будто это какой-нибудь демон. Эта штуковина и вправду выглядела очень странно, не говоря уж о том, что присобачить три руки к человеческому торсу оказалось не самой простой задачей. Но мне, по крайней мере, удалось создать программу, позволявшую искусственному изображению имитировать жесты медузиан; потом была разработана версия, доступная человеку, с его двумя руками. Ну а насчет обонятельной составляющей... нам повезло в том, что запахи у аборигенов несут преимущественно эмоциональную, а не смысловую нагрузку.

- Как раз голограмма и созданная на ее основе "двуручная" версия явились самыми сильными доводами в пользу того, чтобы обратиться к вам, - сказала Хонор. - В данном случае ваша задача облегчается тем, что у котов две руки. Полагаю, между той и этой проблемами существуют некоторые параллели.

- Вы правы. Должна сказать, что я уже заглянула в архивы и ознакомилась с изученными вашей матушкой вариантами языка жестов. Думаю, нам удастся подобрать оптимальную версию. Тот факт, что на руках котов не пять пальцев, а четыре, вряд ли станет серьезным препятствием. Более существенное затруднение состоит в том, что всякая развитая сигнальная система включает в себя язык телодвижений, а в нашей ситуации участники коммуникативного процесса не в состоянии продублировать выразительные движения друг друга в полном диапазоне. Да что там в полном, даже частично.

- Это мне понятно, - сказала Хонор, задумчиво потирая нос. - Но, с другой стороны, всякий принятый знает, что телодвижения котов ничуть не менее выразительны, чем наши. Просто набор конкретных движений у них иной. Например, у котов подвижные уши, и их положение имеет множество смысловых значений. Общаясь с ними, мы, принятые, начинаем распознавать эти знаки очень скоро.

- Я очень рассчитываю на это. Сама я, к сожалению, не могу похвастаться близким знакомством с древесными котами, и мне придется потратить некоторое время на изучение характера и значения их телодвижений. После чего надо будет разработать знаковую систему, в которой определенный человеческий жест будет соотноситься с кошачьим... и наоборот. Но это, увы, не самое сложное. Одно дело - разработать знаки для котов и людей, а другое - создать на их основе настоящий полноценный язык общения.

- Мне кажется, саму идею Нимиц с Самантой уже уловили, - заметила Хонор, покосившись в сторону внимательно наблюдавших котов. - Они наверняка понимают, что все наши усилия направлены на то, чтобы, по крайней мере, дать им возможность снова общаться друг с другом.

- В этом, ваша светлость, я не сомневаюсь, и существующие между вами и Нимицем узы, безусловно, будут нам крайне полезны.

Хонор кивнула. Вообще-то ей не очень хотелось афишировать особенности своей связи с Нимицем, но было ясно, что при осуществлении задуманного без этого не обойтись. К счастью, Ариф отнеслась к доверенной тайне со всей профессиональной ответственностью и охотно согласилась считать информацию о подлинной природе взаимопонимания Хонор и Нимица сугубо конфиденциальной.

- Несмотря на наличие так называемого дополнительного "канала", связывающего вас двоих, - продолжила Ариф, - я предвижу некоторые серьезные препятствия. Откровенно говоря, они представляются мне еще более серьезными в свете того, что, как выявило мое исследование, попытки научить котов языку жестов предпринимались как минимум дважды.

- Вот как? Я об этом не знала, - воскликнула Хонор.

- Об этом мало кто знает. Ксенобиолог по имени Сатура Хоббард одна из первых начала изучать котов, потратила на это пятнадцать стандартных лет, но так ничего и не добилась. Спустя примерно столетие была предпринята вторая попытка, также оказавшаяся безрезультатной. Данных сохранилось мало, и я не знаю, какие именно знаки они собирались использовать, но не удивлюсь, если эти исследователи мыслили в том же направлении, что и мы. Как вы понимаете, известие о неудаче моих предшественников не добавило мне оптимизма.

- Однако вы не считаете дело безнадежным, - заметила Хонор.

Ариф кивнула.

- Не скажу, что настроена слишком оптимистично, но, полагаю, надежда у нас все-таки есть. Правда, чтобы добиться успеха, придется преодолеть препятствия, о существовании которых я упоминала.

- Какие именно?

- Первое из них заключается в том, что телепаты вообще не пользуются разговорным языком, поскольку передают мысли и понятия не через сигнальную систему, а непосредственно. Правда, все исследователи утверждают, что коты используют и звуковые сигналы, но беда в том, что это не более чем сигналы. Иными словами, звуковая коммуникация между ними существует, но это не языковое общение.

- Прошу прощения, - вмешалась, подавшись вперед, Миранда. - Мне всегда казалось, что коммуникация и язык - это практически одно и то же.

- Так считают многие, но в действительности понятия не совпадают. К коммуникативным может быть отнесен широчайший диапазон реалий, начиная от примитивного обмена эмоциональными сигналами между неразумными существами и кончая философской дискуссией о смысле жизни или передачей информации от одного электронного носителя к другому. Все это, так или иначе, коммуникативные процессы. Но языковая коммуникация между людьми осуществляется при помощи символов, несущих смысловую нагрузку. Мы не можем передавать друг другу чувства, идеи и понятия, как передаем кирпичи или апельсины; вместо этого нам приходится придумывать символы, эти понятия обозначающие. Символы, собственно, и являются словами. Ребенок, с рождения пребывающий в определенной коммуникативной среде и мотивированный необходимостью сообщить о своих потребностях тем, от кого зависит их удовлетворение, учится ассоциировать определенные комбинации звуков с определенным смысловым содержанием. И это лишь начало подлинного овладения языком.

Структура слова как такового тоже непроста. Звуки представляют собой строительный материал, из которого складываются слова, но подобно тому, как не всякая куча камней является домом, далеко не любое сочетание звуков представляет собой слово. Элементарная единица, так сказать "атом звука", способный изменить общее значение, именуется фонемой. От языка к языку набор фонем существенно меняется. Возьмем для иллюстрации английский и испанский языки - благо, сан-мартинские новости сейчас у всех на слуху. В испанском языке слово никогда не начинается с фонемы "сп", а в стандартном английском - это обычное дело. Именно поэтому уроженцы Сан-Мартина, где основной язык испанский, а стандартный английский фактически является лишь вторым государственным языком, поголовно испытывают трудности с произнесением по-английски самого слова "испанский"* [по-английски "spanish", начинается на "сп"]. Усвоенный с детства набор фонем буквально не дает им произнести такое начало слова.

Сама по себе фонема смыслового содержания не имеет, но именно из фонем складываются первичные звуковые последовательности, или узоры, обретающие смысл. Их именуют морфемами: если фонемы можно назвать звуковыми квантами языка, то морфемы представляют собой его неделимые смысловые единицы. Часть морфем собственного смысла не имеет, но путем добавления к морфеме той или иной фонемы можно добиться смыслового преобразования. Возьмем для примера слово "бегун". "Бег" - самодостаточная морфема, означающая определенный способ передвижения. Ее невозможно разделить так, чтобы оставшиеся части сохранили хоть какой-то смысл. Однако добавив новую фонему - "ун", - мы тем самым сообщаем слушателю, что имеем в виду уже не способ передвижения, а субъект, человека, который бежит. Пойдем дальше и добавим еще одну фонему, "ы". Получившееся слово "бегуны" будет означать не одного человека, а отличное от единицы количество людей - всех людей, которые пользуются данным способом передвижения. Возьмем следующий, более сложный пласт. Морфема "сиденье" может означать объект, то, на чем сидят, или процесс использования того, на чем сидят. Для того чтобы наш слушатель понял, что мы имеем в виду, мы должны конкретизировать морфему: "долгое сидение" - на одном месте - или "жесткое сиденье" будут означать совершенно разные вещи, хотя разница между двумя прилагательными, сопровождающими эту морфему, весьма невелика. Она может быть еще меньше: возьмем морфемы "могу" и "смогу". Различие в один-единственный звук коренным образом меняет смысл слова - у второго глагола совершенно иная эмоциональная, временная, смысловая, связеобразующая окраска. Бесчисленное множество таких вот крошечных изменений, несущих каждое свою смысловую нагрузку и окраску, как раз и образует истинный язык общения.

Она сделала паузу. Миранда задумчиво кивнула.

- И конечно же, этот сложно структурированный язык вовсе не является единственным коммуникативным средством. Коты, как я уже говорила, издают звуки, но сочетание их не является морфемой. Кстати, если на меня прыгнет гексапума и я закричу, этот крик, несомненно, следует признать звуковым сигналом. Но - не словом, не морфемой, не элементом языка. Любой, кто услышит меня, поймет лишь, что со мной случилось что-то нехорошее, - ничего другого с помощью столь грубого и примитивного сигнала я сообщить слушателю не смогу. В данном же случае главная проблема заключается в том, что коты обходятся без таких элементов языка, как фонемы или морфемы. Они, как объяснила нам ее светлость, - об этом же говорят и результаты тестов, проведенных несколько месяцев назад исследовательской группой доктора Брюстера, - являются телепатами. А мы - нет. Так вот, в силу врожденной способности обмениваться понятиями непосредственно, коты, скорее всего, так и не выработали какого-либо формата кодирования смыслов, к которому вынуждены были прибегнуть люди. Им трудно понять, что такое неделимые коммуникативные единицы и зачем они нужны.

- Иными словами, они не представляют себе, почему идея или понятие может нуждаться в символе? - уточнила Миранда.

Ариф кивнула.

- Вот именно. До сих пор люди сталкивались с существами, использовавшими тот или иной способ кодировки понятий, и проблема коммуникации сводилась к проблеме перевода из одного формата в другой. Например, из вербального в жестикулярный. Сам принцип кодировки был коренным в психике всех этих существ. А вот у котов он напрочь отсутствует, и это ставит нас в положение тех, кто вынужден возвращаться в эволюционно-коммуникативное прошлое и заново изобретать колесо. Собственно, нам будет даже труднее, потому что изобретатель колеса мог продемонстрировать свое изобретение тем, кого следовало научить им пользоваться.

- Я понимаю вас, доктор, - сказала Хонор, - однако вашу озабоченность нахожу несколько преувеличенной. Любой принятый человек постоянно убеждается в том, что коты его понимают.

- Простите, ваша светлость, но это лишь впечатление. Не исключено, что оно полностью соответствует действительности, однако в силу того, что двустороннее общение наладить так и не удалось, доказательствами мы не располагаем.

- Наладить двухстороннее общение удалось, - не резко, но твердо возразила Хонор. - Удалось нам с Нимицем. Хотя мы и не разработали интерфейс упомянутого вами типа, но я точно знаю, когда Нимиц меня понимает, а когда нет. Конечно, не обходится без затруднений, особенно если я пытаюсь втолковать ему информацию о понятиях - скажем, о токсичности тяжелых металлов, - которые у котов просто отсутствуют. Но даже в таких случаях он понимает меня не хуже, чем понял бы ребенок, вздумай я объяснить ему нечто подобное.

- Не спорю, ваша светлость. Я ведь говорила не о невозможности двухстороннего общения, а об отсутствии доказательств такового: это не одно и то же. Пусть ваш анализ безупречно точен, но я вынуждена указать на то, что между вами и Нимицем существует особая связь. Не исключено, что часть того, что вы; как вам кажется, доносите до него с помощью слов, на самом деле воспринимается им по каналам этой, пока не изученной нами, коммуникационной системы. Не исключено даже, что все, что коты вообще слышат от людей, воспринимается ими благодаря способности улавливать мысли и образы, стоящие за словами.

- Не исключено, - вынуждена была согласиться Хонор, несколько удивившись тому, что предложенное Ариф абсолютно логичное объяснение не пришло в голову ей самой. - Честно говоря, мне так не кажется, но и отмахнуться от подобной возможности я с ходу не могу.

- Хочется верить, что дело не в этом, - сказала Ариф. - Ведь в таком случае, если Нимиц утратил способность телепатического общения с Самантой, то она не сможет уловить и мысли, скрывающиеся за знаками, которым нам, возможно, удастся его научить. Лично мне кажется, что коты, во всяком случае на базовом уровне, уловили основную концепцию человеческого языка, но это не более чем мое частное мнение. И пока у нас нет твердых доказательств, я не стану давать преждевременных гарантий успеха.

- Полностью с вами в этом согласна, - сказала Хонор.

Миранда поддержала ее кивком.

- Вообще-то, - задумчиво продолжила Ариф, - если окажется, что коты не поняли, на чем основано межчеловеческое общение, я сильно удивлюсь. Более того, с учетом результатов тестов доктора Брюстера, подтвердивших наличие у них весьма развитого интеллекта, а также того факта, что для них изучение людей наверняка относилось к числу приоритетных задач, я бы предположила, что пока мы безуспешно пытались научить их изъясняться знаками, сами они прекрасно научились понимать человеческий язык. Не думаю, чтобы это далось им легко, но, в конце концов, времени у них было предостаточно.

- Вот уж точно! - усмехнулась Хонор.

Все три кота поддержали ее дружным смехом. Хонор тут же повернулась к Нимицу.

- Эй, паршивец, - сказала она, - мне только что пришло в голову, что мы тут разглагольствуем и теоретизируем, а между тем выяснить кое-какие интересующие нас вопросы можно довольно простым способом. Иди-ка сюда.

Весело чирикнув, Нимиц соскочил с насеста, перетек через плечо Хонор на подлокотник кресла, а оттуда - на письменный стол, где и уселся на самые задние лапы, склонив голову набок, и встопорщил усы.

- Думаю, мы прямо сейчас во всем разберемся, доктор Ариф, - сказала Хонор.

На этот раз ее кривоватая улыбочка объяснялась не столько мертвыми нервами, сколько волнением и грустью. Кот и человек внимательно смотрели друг на друга.

- Паршивец, ты понимаешь нас, когда мы обращаемся к тебе? - ласково спросила она.

На несколько секунд воцарилась абсолютная тишина: три женщины замерли, неотрывно глядя на сидевшее на столе, покрытое шелковистым мехом, шестилапое существо. Потом Нимиц тихонько пискнул и медленно, так, что это движение никак нельзя было счесть случайным, наклонил голову.

Глубоко вздохнув, Хонор перевела взгляд на Ариф. Какое-то время лингвист молча смотрела на нее, а затем обратилась к коту.

- Нимиц, - произнесла она, и кот повернул к ней мордочку. - Ты понимаешь меня, когда я с тобой говорю?

Кот снова кивнул.

- И ты слышишь слова, которые я произношу, и понимаешь именно слова, а не мысли, которые за ними стоят?

Снова кивок.

- А вы с Самантой понимаете, что я хочу научить тебя и ее светлость такому способу общения, который позволит вам разговаривать с людьми и друг с другом? Способу, который не требует произносить слова.

Последовал еще один кивок. Темные глаза Ариф засверкали.

- Это пока еще тоже не доказательство, ваша светлость, - сказала она. - Пока мы не разработаем способ, с помощью которого он сможет сказать нам больше, чем просто "да" или "нет", мы не будем знать точно, какой процент вербальной информации воспринимается, а какой - теряется при передаче. Не говоря уже о том, понимает ли он именно слова, без какой-либо телепатической "подложки". Но мне кажется, что вы правы. Думаю, и он, и Саманта, и Фаррагут действительно понимают разговорный английский язык. Насколько хорошо, сказать пока не могу, но одно то, что это принципиально возможно, существенно упрощает мою задачу. Следовательно, остается только разработать невербальный интерфейс, с помощью которою тот, кто уже понимает, что говорю я, сможет мне отвечать. И ваша матушка права: древние сигнальные системы, предназначавшиеся для людей с дефектами речи и слуха, это как раз то, с чего следует начать.

- Начать, доктор? - уточнила Хонор, уловив, что последнее слово прозвучало с легким нажимом.

- Ну, если мы правы и они действительно понимают человеческий язык, самое серьезное препятствие уже позади. А следующий вопрос, которым не может не задаться любой лингвист, полагаю, очевиден. Если коты в состоянии усвоить идею разговорного языка, то почему бы не попытаться сделать еще один шаг - донести до них идею языка письменного? Мы изобрели письменность как способ фиксировать символы, употребляемые в звуковом языке. Котам, само собой, записывать звуки было незачем, но из этого отнюдь не следует, что им неизвестен способ долговременной фиксации того, чем они пользуются взамен наших символов. Ни с чем подобным наши исследователи до сих пор не сталкивались, однако трудно найти нечто, если не знаешь, что это надо искать. Их общество, насколько я успела узнать, имеет сложную клановую структуру, что требует сохранения родовых представлений и традиций. И едва ли они ограничиваются устной исторической традицией, как это имело место у людей в дописьменный период. Если наши предположения относительно того, что они в достаточной мере понимают саму концепцию второй сигнальной системы, верны, обучить их языку жестов будет не так уж трудно.

Письменность потребует больших усилий, им придется осознать не только концепцию "слова", но и, грубо говоря, соответствие топографической карты и изображенной местности, научиться видеть ассоциации между неодушевленными символами и реально существующими объектами, зато если они справятся...

- Если они справятся, то диапазон общения с ними фантастически расширится, - закончила за нее Хонор.

- Вот именно, ваша светлость! - воскликнула Ариф, глядя на Нимица горящим взором человека, которому не терпится приступить к делу. - Немногим лингвистам выпадала удача найти способ общения с другим биологическим видом. Мне повезло, я работала с медузианами. Теперь ваша светлость предоставляет мне возможность решить не менее грандиозную задачу, и я заверяю вас: если эта задача вообще имеет решение, оно будет найдено.

Глава 23

Хонор удовлетворенно откинулась в кресле, глядя на огромный, покрытый снежно-белой скатертью стол, накрытый для званого обеда.