разделял их позицию в вопросе о торжественном открытии. Но трудно было
заметить ощутимые успехи. Кулуарная обработка Плашков льстила тем, кому и
без нее внушали отвращение подрывная уравниловка и Ребус. Усилия Ребус
игнорировали решительно все, кроме тех, кто давно проникся благородным
стародавним предубеждением против монархии и Плашков. Из этого общего
правила были только два исключения. Первое - Чиддингфолд, молчаливо
признанный "ничьей землей" между двумя фракциями, а второе - Хоу,
начальник отдела мод.
беседа с ним не пропадала впустую. Начать с того, что Хоу не питал
предубеждения ни к кому, даже к тем, против кого предубеждены были почти
все. Он считал, что Ноббс в глубине души искренен. Он верил, что у
Голдвассера много достоинств и что Нунна никто не понимает. Он во
всеуслышание заявлял, что Мак-Интош не виноват, если родился шотландцем.
Как говорится, нараспашку. Мнения, теории, философские концепции входили у
него в одно ухо, ненадолго задерживались и под напором новых убеждений и
взглядов выталкивались через другое. Ламаркизм, монтеизм, фрейдизм,
бухманизм, клейнизм, шпенглеризм - все это втягивалось сквозняком, весело
кружилось внутри и уплывало прочь как ветром сдутое. Все зависело от того,
кто последним беседовал с Хоу. Встретит он, например, во вторник утром
человека, верящего в иглоукалывание, дешевые займы и викторианские обои
ручного наката, и день-деньской будет хранить твердую, искреннюю верность
этим идеалам готовый ради них на пытки и мученичество. Но к вечеру того же
вторника ему встретится человек, который скажет, что в идеях
иглоукалывания, дешевых займов и викторианских обоев ручного наката есть
элементарные логические изъяны, и в среду Хоу будет источать тихую жалость
к наивным, доверчивым простакам, замороченным этими идеями. "Работать надо
по системе", - скажет ему бывало Роу за утренним кофе. "Знаю", - ответит
Хоу, его добрые серые глаза засветятся искренним сочувствием, и он будет
работать по системе до самого перерыва, а там Мак-Интоша дернет нелегкая
заметить между двумя ложками супа: "Система - это методика машин и
дураков". "Знаю", - ответит Хоу мягко, чтобы Мак-Интош не догадался, сколь
тривиально его замечание. И всю вторую половину дня Хоу проработает
бессистемно. Человек величайшей скромности, он знал, что в прошлом часто
заблуждался и ныне ему явно не пристало бросать камень в самую что ни на
есть бредовую идею, отказываться принять ее и приютить. Его мозг, не
обремененный способностью к критическому мышлению, функционировал шустро и
энергично, сплошь и рядом чужие доводы убеждали Хоу, прежде чем собеседник
успевал изложить их до конца. Скажут ему, бывало: "Право же, ваша теория
несостоятельна. Ведь если рассмотреть все доказательства..." "Знаю, -
ответит тут же Хоу. - Знаю. Действительно, абсолютно несостоятельна".
это Хоу мягко повторял свое "знаю". Хоу любили все, ибо считали, что его
идеи созвучны их собственным, и Хоу всех любил примерно по тем же
причинам.
хозяином, приходили к ужину, оставались переночевать и задерживались на
несколько месяцев, ссорились друг с другом, ломали мебель и выезжали под
напором вновь прибывших. Время от времени без всяких поводов вспыхивали
чудовищные пьянки, дом наполняли какие-то мерзкие личности и славные люди,
которые притворялись мерзавцами, чтобы не обращать на себя излишнего
внимания, а потом так же внезапно и необъяснимо все затухало.
режиму. Это была неоготическая церковь XIX века, которую Хоу с женой сами
перестроили и отремонтировали. Стряпали они в ризнице на искусно
реставрированной плите ранней викторианской эпохи, спали в эффектных
матросских гамаках в северном клиросе, ели в алтаре. Поперечные нефы
перегородили стенками и каучуконосными растениями, выкроив из северного
нефа комнату для игр, а из южного - лоджию-солярий, хотя палящий зной
полуденного солнца заметно умерялся, пока лучи процеживались сквозь образа
Св.Артура, Св.Джайлса, Св.Бэриана и Св.Мод. Крипту сдавали как
однокомнатную квартиру, а весь корабль церкви остался нетронутым, служил
столовой и гостиной одновременно. К купели приладили краны с горячей и
холодной водой.
лебедка, электрофорная машина, епископская риза, эмалированные
викторианские картинки - реклама ваксы и серных спичек, коллекция вставных
зубов времен короля Эдуарда. Подобно бездомным скитальцам и великолепным
пышнохвостым кометам, легендарного гостеприимства Хоу домогалась вся
заваль лавок старого хлама со всего мира. В их доме это добро успевало
отдышаться на пути к помойке, а затем его выкидывали ради еще более
вопиющей дребедени.
удовольствию, обнаружил, что среди гостей присутствует чуть ли не весь
штат института имени Уильяма Морриса. Наверное, кто-то разослал им
приглашения. Во всяком случае, вечер прошел на редкость удачно. При виде
"Дома всех святых" сотрудники института ахнули, ибо, хотя многие
переоборудовали под жилье нечто сугубо для этого не приспособленное,
однако никто из них не посягнул на большее, чем коттеджи ремесленников,
конюшни и приюты "Армии Спасения". Ради такого случая купель превратили в
чашу для пунша, и вскоре весь неф огласился немыслимым гамом: каждый
разговаривал все громче и громче, стараясь перекричать эхо, оглушительно
гудевшее под крышей, и не было, пожалуй, такого уголка в помещении, где
хоть кто-нибудь слышал, что говорит сосед, а это придавало сборищу особую
прелесть - ведь не исключено, что со всех сторон так и брызжет ум и
остроумие, стоит только вслушаться.
изрекла она.
политическую или социологическую теорию.
женственный голос не был способен подняться выше известной ноты. Удачно!
Хоу, уже наслышанный о работах Васс.
встали как две гигантские снежные бабы, на голову выше остальных,
массивные, недвижимые, замораживающие все поблизости. Чиддингфолд,
казалось, стремился съежится и уменьшиться, будто норовил стряхнуть с себя
необозримую полноту власти и хоть на один вечер уподобиться простым людям.
Откуда-то из глубин этой громадной крепости выглядывал маленький человечек
и улыбался вымученной улыбкой узника - человечек отменно красноречивый,
если учесть, сколько времени он провел в одиночном заключении. "Привет", -
говорил он каждому, кто подходил достаточно близко, и застенчиво улыбался.
чем. Но Голдвассер чувствовал, что обязательно надо сказать еще
что-нибудь. Стояли они так, словно беседовали. Значит, должна же
завязаться какая-то беседа, пусть даже минимальная. Глаза Чиддингфолда
медленно опускались, пока не впились в непритязательные солнечные
сплетения людей, находящихся от него на средней дистанции, а на губах его
еще замешкались следы улыбки, словно крошки от холодной закуски. В
отчаянии Голдвассер огляделся по сторонам, отыскивая подходящую тему.
Искусство? Политика? Социология? Ни об одном из этих предметов ему ничего
не лезло в голову. Он не мог вспомнить ни единой фамилии художника, ни
единого злободневного вопроса политики или социологии. Его умственная
деятельность была парализована, окоченела от волн холода, которые вопреки
всем своим усилиям излучал Чиддингфолд. Голдвассер долго обозревал
содержимое своего бокала, затем отпил из него медленно и вдумчиво. Бокал
уже давно был пуст.
теперь может утверждать, что в воскресенье побывал в храме божием.
глубине что-то промелькнуло - какая-то глубоко личная мука. Улыбка
расширилась до предела вежливости, затем сузилась донельзя. "Беседа
состоялась, - подумал Голдвассер, - теперь интервью не стыдно и
закруглить".
шутке, которая пробудила в нем затаенную тоску о прошлом. Голдвассер
выждал еще несколько секунд и отошел с таким решительным видом, будто
спешил по срочному вызову.
институту, вслух возмущались теми, кто имел к нему отношение.
Сертаков Виталий
Конан-Дойль Артур
Курылев Олег
Доставалов Александр
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия