— Это, сударь, зависит от того, каких мастеров нанять. Для строительства корпуса всего лучше будет подрядить умельцев из Бремена. Купол всего лучше делать в Лионе. Все остальное можно сработать и здесь, в Майренбурге. Но, как вы сами должны понимать, это займет ни один месяц.
— Скажем, к сентябрю этого года будете вы готовы?
— Вполне вероятно, герр доктор — адвокат. Но мастера из Лиона и Бремена потребуют денег вперед как доказательство наших честных намерений.
— Я понимаю. Как будет лучше всего перевести эти деньги за границу? Чеком? Долговою распиской?
— Я еще не справлялся, сударь, но могу получить всю интересующую вас информацию в течение нескольких дней.
— Они действительно, бременцы, лучшие мастера?
— Лучше их только мои земляки, шотландские корабелы. Но нанимать их теперь было бы несколько непрактично.
Разумеется, до сего времени бременцы строили корабли морские, но корпуса их судов идеально подходят и для воздушных лодок. Воздушная тяга должна идти… — таинственный взмах обеими руками, — …так.
Весла так… — что-то вроде загребающего движения. — А паруса надо крепить на наклонных мачтах. Под углом минимум в 45 градусов. Вот так… — тут Сент-Одран изображает ладонями некую геометрическую фигуру. — И потом, существуют еще всякие хитрые инженерные приспособления, но, к счастью, с этим проблем не возникнет. Нам удалось заполучить одного выдающегося корабельного инженера, подвязавшегося в свое время на службе в британском и датском военном флоте. Он буквально на днях вернулся из Америки, где консультировал тамошнее правительство по вопросам конструкции кораблей. — Сент-Одран продолжал заливаться соловьем в знакомой уже тональности, ведя свою музыкальную тему, основанную на простейшей мелодии, создавая захватывающие переливы, возбуждающие воображение слушателя. Иными словами, картину, каковую внимающий Сент-Одрану рисовал себе в воображении, шевалье раскрашивал сияющими цветами, и слушатель видел не только то, что хотел видеть он сам, но и то, что хотел показать ему шевалье.
— Они все — оркестр, — как-то сказал он мне, — а я лишь дирижер.
Наконец шевалье завершил свое представление, каковое, признаюсь, меня впечатлило едва ли не наравне с угрюмым законоведом. Сент-Одран заверил нашего доктора — адвоката, что мы не только доставим корабль наш в Миттельмарх, перебравшись через преграды, — непреодолимые, если идти по земле или плыть по морю, — но и снарядим этот корабль так, что он будет готов к любым непредвиденным неожиданностям. Он застенчиво упомянул «сиятельного господина» и «вашего титулованного клиента», так же, как я, полагая, что таинственным нашим инвестором выступает сам принц майренбургский. я не стал задаваться вопросом, почему принц, запрещающий тайные общества, — каковые занимаются, разобравшись, теми же безобидными действами, рассчитанными на дешевый эффект, что и мы с шевалье, — покровительствует в то же время нашему предприятию. Я рассудил, что такое встречается вовсе не редко, когда человек с энтузиазмом хватается за какую-нибудь одну явно нелепейшую идею, но зато с яростью обличает другую, не менее нелепую. Настроен я был весьма цинично, а в таком настроении я все всегда сваливаю на низменную человеческую природу.
Когда мы возвращались на площадь Младоты в наемной карете, Сент-Одран имел вид утомленного актера, который только что отыграл, — и успешно, — трудную роль перед чуткою и благодарною публикой.
— Начать нашу компанию, как выясняется, будет легче, чем я полагал, — сказал он.
Во мне все же росло беспокойство. Одно дело — обвести вокруг пальца парочку бюргеров, совсем другое — дурачить сиятельного принца. Именно с того дня, я так думаю, и вернулись мои кошмары.
Вновь в ночных снах моих стала являться мне герцогиня, и человек-телец, дышащий жаром мне прямо в лицо, и Лабиринт, — с каждым разом он становился все больше запутанным, — и угрожающие шепчущие голоса. Сент-Одран же тем временем продолжал собирать свою «коллекцию» подложных документов: рекомендательные, ясное делохвалебны, письма, различные благодарности и другие бумаги, вполне убедительно свидетельствующие, что бременская корабельная фирма «Линдер и Линдер», подрядившаяся исполнить заказ, — а именно, строительство корпуса воздушного корабля, — для Общества Воздушных Исследований на общую сумму 27 000 талеров, с предоплатою 9000 талеров, выплатой 9000 талеров по завершении строительства корабельного корпуса и 9000 талеров по окончании всех работ. Господа Винглер и Пьемонт берутся за 10 000 талеров выделать шелковый купол воздушного шара по типовому проекту (они исполняли подобные заказы и для Монгольфье), но требуют предоплаты в размере половины от общей суммы. Они обязуются также изобразить на куполе всякий герб, флаг, либо же отличительный знак, каковой будет включен в список представленных инвесторов Компании, поданный до последней лакировки материала. Мистер Маркесс, корабельный инженер, завершил уже все чертежи и горит нетерпением взяться за дело. И все в том же духе. Чем сложнее и изощреннее становился обман Сент-Одрана, тем неотвязней мои угрызения совести, и кошмарные сны мои донимали меня все сильнее. Если этот обман раскроется, в лучшем случае нас изгонят из города… но всего вероятней казнят. За мошенничество в особо крупных размерах. Но даже если изгонят, нас после этого не примут больше нигде в цивилизованном мире. Я рассчитывал изначально составить себе состояние малою ложью6 более, скажем так, традиционною тактикой, но теперь я завяз глубоко и не мог пойти уже на попятную, не предав при этом Сент-Одрана и не обнаружив участия своего в сем мошенничестве.
Имея стойкий иммунитет ко всяческим моральным терзаниям и угрызениям совести, друг мой продолжал погружаться в трясину придуманной им иллюзии. В очередном разговоре нашем с доктором — адвокатом шевалье сокрушенно посетовал на острую нехватку «горючего газа», необходимого для того, чтобы поднять в воздух наш новый корабль, и справился, словно бы между прочим, нельзя ли будет закупить и его тоже. Адвокат сделал пометку в своем блокноте. Контракты были уже готовы, и мне пришлось наконец поставить свою подпись. При этом я себя чувствовал так, словно бы запродавал душу свою Сатане.
Мне даже не верилось, что Сент-Одран может с такою легкостью ко всему этому относиться. Уж слишком большие деньги образовались у нас в руках. А ведь я отнюдь не стремился заполучить богатство всей нации, мне хватило бы денег какой-нибудь милой вдовицы!
Так проходило время, и дни мои были так же далеки от реальности, как и ночи. Я стал много пить, — больше, чем стоило бы, — и, выпив, бродить по улицам не разбирая дороги в смутной надежде встретить свою герцогиню. Зима потихоньку брала свое. С каждым днем становилось все холоднее. Я чувствовал, как мужество покидает меня. Дух мой умирал.
Никогда еще в жизни я не был настолько несчастен. Иной раз меня посещала мысль взять коня и уехать из Майренбурга, — таким же нищим, каким я приехал сюда, Я начал скучать по Беку, мирному тихому Беку, и по домашним своим, рядом с которыми я бы себя почувствовал увереннее. И все же гордыня моя, — упрямая, пагубная, бессмысленная, — удерживала меня в столице Вальденштейна. И еще моя дружеская привязанность к этому шотландскому мошеннику, не заслуживающему, говоря по правде, вообще никакого доверия. Большой наш корабль потихонечку обретал форму на бумаге. Сент-Одран дошел уже до того, что начал пописывать весьма цветистые статейки относительно продвигающегося строительства вышеуказанного корабля, успокаивая тем самым наиболее нервных клиентов. Я не отваживался произвести даже примерный подсчет всех денег, осевших в нашем заветном ларце, и с большой неохотою, — только по настоянию шевалье, — пошел с ним в наш сарайчик на Малом Поле, выстроенный специально для того, чтобы хранить там старый воздушный шар. Там, смеясь про себя, Сент-Одран предъявил мне очередной кошель с талерами. Источник мрачного моего настроения, как очевидно, оставался для шевалье непонятным.
— Вы так подавлены из-за холодной погоды? — участливо поинтересовался он. — Ну да ничего. Пусть золото это согреет вам руки в то время, как мы на нем руки нагреем!
Когда мы собрались уже возвращаться в город, Сент-Одран весело крикнул охране:
— Джентльмены, берегите корабль этот, как если б то было сокровище Эльдорадо!
Снег покрыл все Малое Поле, лег толстым слоем на ветви деревьев, на плечи мраморных статуй, на крышу сарая. Бледный свет солнца был цвета слоновой кости.
Белые стены и башенки Майренбурга едва ли не сливались с белизною пейзажа и неба. Сент-Одран был в алом плаще и такого же цвета шляпе, я во всем черном. В последнее время мне весьма полюбился сей мрачный цвет. Когда мы уже подошли к городским воротам, навстречу нам выехала карета, в окне которой разглядели мы закутанную в меха фигуру патронессы нашей, ландграфини Терезы — вильгельмины: вся кричащие румяна и безумные, отчаянные голубые глаза. Она помахала им и посоветовала быть осторожнее, — такой гололед! Мы с Сент-Одраном давно уже знали, что во всех своих действиях она руководствуется прежде всего предсказаниями ее «домашних» астрологов и ясновидцев. Как видно, все их семейство подвержено одной болезни. Покойный супруг лангдграфини, когда еще не увлекся походами по борделям, занимался любительски Тайными Изысканиями; ее матушка скандально известна была как ведьма, сестра как безудержная нимфоманка, а племянник ее, — происходящий из молодой, австрийской, линии рода, — поговаривали, поклоняется Сатане. Впрочем, наша ландграфиня, кажется, не стремилась к безбрежным далям сверхъестественного океана. Когда карета ее проезжала мимо, мы сняли шляпы и поклонились. В конце концов, большая часть всего золота в сундуке нашем было золотом ландграфини.
Когда мы повернулись, провожая глазами ее карету, я с изумлением обнаружил, что к нам приближаются четверо всадников. Вид у них был такой, словно они гнали коней всю ночь напролет. Я почти сразу узнал их: то были те самые юные радикалы, которые спасли меня от Монсорбье. Я был рад снова встретиться с ними. Только вот интересно, что стало с остальными двумя из сплоченного их отряда.
— Доброе утро, джентльмены! Вы меня узнаете?
Все четверо были настолько измотаны, что едва смогли поднять головы. Стефаник поглядел на меня ввалившимися глазами.
— Да, сударь. Конечно, я вас узнаю. — Голос его звучал чуть громче шепота.
Да тут еще стая ворон взметнулась в небо, и крики их едва ли не заглушили его слова. Сейчас явно было не время вести беседу. Я просто направил их к «Замученному Попу», а заодно предложил отобедать там вместе. Они очень обрадовались и сказали, что будут весьма польщены разделить со мной трапезу. Компании их теперь поубавилось на два человека, а одежда их и оружие были не так уже аккуратны, как прежде. Лишь у одного из поляков, — у самого Стефаника, — сохранилось еще его кремневое ружье. Ему хватило буквально нескольких недель, чтобы порастерять весь свой простодушный энтузиазм-преимущество пылкой юности. Они, безусловно, побывали в Париже и обнаружили там, что все, о чем я предупреждал их, — чистая правда. Когда они ускакали вперед, Сент-Одран нахмурился, напустил на себя весьма озабоченный вид и выразил опасения свои, хорошо ли то будет, если нас с ним увидят в компании радикалов теперь, когда все бараны на майренбургской бирже только-только заблеяли, ища возможности получить право выпаса на тучных лугах дутого нашего предприятия. Я лишь отмахнулся небрежно от его страхов. С каждым новым удачным обманом Сент-Одран становился все бодрее, все увереннее в себе, ибо размеры богатства, им добываемого, вполне соответствовало размеру его таланта водить всех и вся за нос. Я же не уставал поражаться тому, как же скоро мужчины и женщины забывают о всяческом благоразумии, когда начинаешь взывать ко глубинной их сущности, когда панорама их грез обретает реальность, пусть даже реальность сия весьма далека от первоначальных мечтаний. Пообещайте кому-нибудь верную выгоду с лесопильного завода, и он тут же выкажет подозрение. Но пообещайте ему бессмертие, вечную верность его возлюбленной, проблеск Эльдорадо, и предательская надежда заманит его в западню. Именно так умненькие девицы облапошивают стариков, а красавчики-негодяи разбивают сердца сердобольных вдовиц. А ведь есть и такие, что пересчитывают всякий раз сдачу в мелочной лавке, проверяют счета своих слуг до последнего пфеннига, сомневаются в существовании соседней долины, не говоря уже о каких-то там запредельных мирах, и не понимают нужды слепого нищего, побирающегося на улицах. Вот уж действительно: чем осмотрительнее и скареднее человек, чем легче вовлечь его в какое-нибудь безрассудное предприятие, рассчитанное исключительно на глупость клиента.
По настоянию шевалье мы завернули в одну харчевню на берегу реки, дабы отпраздновать наш успех бокалом-другим джина с водою, и оттуда отправились прямо к «Замученному Попу».
Четверо моих юных друзей уже поджидали нас в пивной, отогревшиеся и не такие измученные, какими предстали они пред нами у городских ворот. Я прокричал им: «Салют!», поелику уже пребывал в некотором подпитии, и вытолкал Сент-Одрана вперед, дабы представить его. Держались они уныло и даже как будто застенчиво, что вовсе было не удивительно, ведь они потеряли двоих товарищей, и восторги их перед коммуною несколько поунялись. Они даже признались, что предостережения мои о Париже оказались верны, но в остальном юные мои радикалы остались столь же отважны и рьяны. Они отыщут еще вожделенную свою Утопию, пообещали они.
— Где? — спросил я.
— В Южной Америке? — ответил мне Красный, коренной майренбуржец.
— В Перу? — уточнил Сент-Одран. — Или, может, в Колумбии? Только что вы надеетесь там найти?
— Мы хотим основать новую цивилизацию, сударь, построенную на принципах справедливости.
— Все, что вы там найдете, друзья, это гниение и болезнь. И ещевымирающих индейцев. К тому же он и золотом небогат, этот субконтинент. Такая земля вообще не должна существовать на свете. — он говорил с таким жаром, что можно было подумать, вся Америка Южная сговорилась однажды предать его.
— Золота нам не нужно, сударь, — проговорил светловолосый фон Люцов, весьма исхудавший и помрачневший за время своих похождений.
— Еще понадобится, не пройдет и года, — заверил его шевалье, чавкая свиной ножкой. — Какая такая Сильвания, какой Золотой Век человечества расцветет посреди иссохших побегов и ядовитых змеюг, непроходимых болот и несудоходных рек, посреди лесных дебрей, кишащих зверями невообразимых размеров… когда индейцы крадутся в тени твоего частокола, готовые прикончить тебя за цветной носовой платок. Таким маленьким, знаете ли, обмазанным ядом дротиком, которого ты не увидишь и не услышишь. И не почувствуешь, пока не падешь сраженный!
— Вы говорите красиво, сударь, но только не по существу, — обиделся фон Люцов. — Очень даже по существу, — пробормотал Сент-Одран, после чего умолк.
— И как вы намерены добираться до Южной Америки? — спросил я.
— На корабле. Вероятно, из Генуи или Венеции. Мы бы зафрахтовали ваш воздушный корабль, но я сомневаюсь, что мы можем это себе позволить, — ответил мне юный Стефаник.
— Вы уже слышали?!
— Еще в Праге. И, разумеется, здесь. Весь город только об этом и говорит.
У меня давно уже начали возникать весьма настойчивые опасения в том, что чем больше станут о нас говорить, тем быстрее раскроется наше мошенничество. Путь к отступлению, — дорога в Бек, — становился все уже и уже. Еще немного, и он будет совсем уже для меня закрыт. Я пытался хоть как-то унять эту боль, поселившуюся у меня в сердце. Я был точно хирург, которому нужно вскрыть свое тело и вырезать скальпелем донимающую его болезнь, оставаясь при этом бесстрастным и отстраненным. Что же толкало меня в том направлении, против которого восставала душа моя? Наверняка нечто большее, чем могло бы показаться на первый взгляд. Или то было просто очарование какого-то необъяснимого сдвига в моем естестве, как будто, захваченный фабулой некоей великолепной выдумки, я стал околдован этим потоком, уносящим меня к моей гибели.
Вскоре в пивной появился Шустер и тут же сделал мне знак рукою, явно желая что-то мне сообщить в конфиденциальном порядке. Извинившись перед собеседниками своими, я подошел к его стойке. Сержант протянул мне письмо, адресованное мне и Сент-Одрану. Я спросил, кто доставил его.
— Уличный мальчишка, — ответил мне Шустер. — Я сам не видел, письмо забирала супруга.
Почерк, выдававший руку человека образованного, был мне незнаком. И все же мне показалось, что где-то я его уже видел. Быть может, это писала нам ландграфиня. Я сломал печать. Записка внутри оказалась весьма лаконичной. Подписи не было.
Горючий газ, потребный вам для воздушного корабля, теперь имеется в городе и может быть вам доставлен в любое удобное для вас время. Никакой платы не требуется, за исключением согласия вашего обеспечить проезд дарителя и слуги его на принадлежащем вам корабле в назначенное ими время.
Посыльный придет за ответом завтра.
Подошел Сент-Одран. Весь его вид выражал раздражение его юными идеалистами.
— Что там такое?
Прочитав записку, шевалье насупил брови.
— Водород! Какая удача, фон Бек. — Разумеется, он имел в виду то, что теперь у нас есть возможность отбыть с награбленными деньгами еще даже раньше, чем предполагалось сначала, поскольку газом сим с тем же успехом можно было наполнить и старый воздушный шар, не дожидаясь знаменательного того дня, когда будет построен новый. Я, конечно, был посвящен в Сент-Одрановы планы, но только в общих чертах. Не вдаваясь в подробности. Мы предполагали совершить как-нибудь демонстрационный подъем и неожиданно «потеряться» в небесных высях.
— Надо принимать предложение, — продолжал шевалье. — Хотелось бы только знать, от кого предложение сие исходит? Сейчас в Майренбурге алхимиков всякий не меньше, чем блох на собаке.
Тут уж не угадаешь: любой может быть. — Он повертел письмо так и этак. — Только магистр имеет в распоряжении своем и оборудование, необходимое для производства такого объема горючего газа, и резервуары для хранения его. Так что вычислить его, вероятно, будет несложно. Скорее всего, это Иоганнес Каритиан. Он к тому же богат и владеет землею в десяти милях от города вверх по реке. Или, может быть, Маркус ван дер Гит, который переехал сюда из Нидерландов лет двадцать назад. Подобно многим, он избрал Вальденштейн из-за известного покровительства государства сего изысканиям в области различных наук. Или один из тех, кто приехал на это таинственное их совещание…
— Кем бы он ни был, — перебил его я, — вам бы следовало написать ответ. Я поступлю так, как вы сочтете нужным. Но мне не нравится сама мысль о заключении каких-то таинственных сделок с анонимным алхимиком.
— Сделка эта меня устраивает, фон Бек, поскольку газ будет доставлен прежде, чем нас призовут дать отчет о деятельности нашей компании. Это дает нам немалое преимущество.
Я лишь пожал плечами. Шотландец был у нас рулевым в этом плавании к иллюзии и проклятию. Моя же воля осталась где-то на полпути между Парижем и Прагой, а что сохранилось еще от решимости моей, уходило на то, чтобы не дать мне сойти с ума под натиском ночных кошмаров. Я весьма опасался, что восторженное решение Сент-Одрана приведет к бесконтрольному хаосу. Я был преисполнен страхов, но в то же время какая — то часть меня ликовала, словно бы я всей душою желал скорейшего наступления неотвратимых последствий деяний наших, отмщения, каковое обрушит на нас судьба.
Пока мы с Сент-Одраном обсуждали полученное письмо, четверо наших юных идеалистов продолжали беседу свою, в коей затрагивались проблемы безнравственности войны и естественной добродетели человека, каковую последнюю изобретение денег и частной собственности на землю исказило и притупило в каждом из нас. Я едва ли не завидовал им, но к сожалению по утраченной мною невинности и юношеской восторженности примешивалось еще и сожаление о том, что в их годы я не обладал пусть даже малою частью того прагматизма, который имелся в избытке у Сент-Одрана. Тогда, может быть, я не бросался бы из одной крайности в другую, пока наконец не оказался в таком затруднительном с точки зрения морального выбора положении, в каком пребывал я теперь. Я осознал вдруг, что меня всего трясет, что я близок к обмороку.
Ощущение было такое, точно меня отравили, но, скорее всего, я просто пал жертвой бессонницы и потревоженной совести. Я решил, что мне надо как следует отдохнуть, — лечь в постель и попытаться заснуть, — и собрался уже пожелать доброй ночи своим юным друзьям, как вдруг взгляд мой случайно упал на входную дверь. То, что я там увидел, не на шутку меня испугало: я решил, что и в самом деле схожу с ума, проецируя в явь фантомы, терзающие воображение мое.
Обрамленная на мгновение белым сиянием, окутанная серым дымом, что тут же рванулся из пивной наружу, отрясающая снег с воротника и шляпы и топочущая сапогами по полу, явилась мне высокая худощавая фигура моей Немезиды! Неужели Монсорбье следил за четверкою юных моих романтиков от самого Парижа? Или, быть может, прочел сообщение о предприятии нашем, промелькнувшее в иностранной прессе? Или, подобно мне, тоже бежал от предательской тирании, установление коей так рьяно поддерживал?
Я поднялся из-за стола, — настороженный, точно какой-нибудь подозрительный хулиган из среды золотой молодежи, — и смотрел на него, пока он шел через зал как всегда элегантною и притягательной даже походкой, похожей на волчий шаг, бросая быстрые взгляды на лица сидящих за столиками и поправляя попутно поля своей смятой шляпы. Он изящным движением скинул плащ и перебросил его через руку, обнаружив при этом на поясе шпагу и единственный пистолет с длинным прикладом.
Тонкие, красиво очерченные его губы сложены были в подобие улыбки, а проницательные глаза светились обманною доброжелательностью. Волосы зачесаны назад и стянуты на затылке шнурком; сюртук безукоризненного покроя, брюки и сапоги как всегда щегольские и изысканные. Отрекся ли он от былых политических своих взглядов, остался ли верен им, — только Монсорбье во всем оставался сановником революции. Я вдруг обнаружил, что близость опасности придала мне сил. Я кивнул ему головою и громко осведомился о его здоровье.
— Спасибо, гражданин, теперь уже лучше. А ваше как? — Голос его прозвучал очень даже язвительно.
— Так, простудился немного. Зима, понимаете ли… Но в остальном я себя чувствую замечательно. Что-то вы далековато заехали от Парижа, сударь. Может быть, тамошний климат слишком для вас суров?
— Там дьявольски холодно и промозгло, но климат этот меня устраивает, гражданин, и всегда очень даже устраивал.
— Однако, средства к существованию там теперь добывать несколько затруднительно, или нет?
— Не так чтобы и затруднительно, гражданин. Мои потребности весьма скромны. Я вполне доволен своим теперешним положением.
— Стало быть, я ошибаюсь, сударь. Мне показалось, что вы существуете тем, что сосете у волка.
При сем замечании глаза Монсорбье вспыхнули гневом, — точно внезапный шквал пробежал по морю, — но потом вновь преисполнились обманным спокойствием.
— Как вы узнали, что я сейчас в Майренбурге?
— Я и не знал. Я здесь совсем по другому делу. Прибыл по официальному приглашению как посланец Франции. Но, разумеется, я только рад этой возможности возобновить нашу старую дружбу. Я два дня уже в Майренбурге. Как поживает ваша приятельница, та дама, что величает себя герцогиней какого-то отдаленного мыса в Адриатическом море?
— Вы меня очень обяжете, сударь, если станете говорить со мной прямо, не напуская туману. Вы собираетесь арестовать меня?
— Здесь у меня нет на то власти, фон Бек. И на что вы, собственно, тут намекали? — Он в искреннем недоумении приподнял бровь. Я, однако, не мог поверить что он так вот вдруг перестал ненавидеть меня. Даже теперь в манерах его ощущался намек на то, что он собирается перед ударом. И последующие его слова подтвердили мою догадку:
— Речь, как я понимаю6 идет о личных наших разногласиях, и вопрос сей надлежит разрешить немедленно. Надеюсь, у вас сохранились еще представления о чести с тех пор, как вы занялись частным предпринимательством. Вы понимаете, что я имею в виду?
Нортон Андрэ
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Браун Дэн
Шилова Юлия