Чтение 14–й страницы книги ~Планета Шекспира~

отношение. Чтобы добиться понимания его сути,

необходимо вначале узнать, что он такое, и

ознакомиться с его природным фоном и побуждениями.

Лишь постепенно я пришел к пониманию, что он в

действительности то, чем кичится - не просто

закоренелый Плотоядец, но и хищник. Убивать для

него - это не просто образ жизни, это страсть и

религия. Не он один, но вся его культура основана

на искусстве убивать. Часть за частью я смог, при

помощи величайшего познания его сути,

приобретенного длительной жизнью рядом с ним,

сложить всю историю его жизни и ее фон. Если вы

его спросите, он, я полагаю с гордостью скажет

вам, что принадлежит к расе воинов. Но это не

скажет вам всего. Он и среди своей расы - очень

особое создание, по их меркам, возможно, -

легендарный герой, или по крайней мере, близкий к

тому, чтобы стать легендарным героем. Дело его

жизни, как я понимаю, (а я уверен, что я понимаю

верно), состоит в том, чтобы путешествовать с

планеты на планету и на каждой планете бросать

вызов и убивать самые смертоносные из развившихся

на ней видов. Подобно легендарным американским

индейцам Старой Земли, он ведет счет символическим

победам над каждым противником, которого убивает

и, как я это понимаю, теперь он достиг успеха, не

превзойденного почти никем за всю историю его расы

и превыше всего жаждет стать абсолютным чемпионом,

величайшим убийцей из всех. Что это ему даст, я не

знаю с уверенностью - может быть, бессмертие в

расовой памяти, вечное захоронение в пантеоне его

племени...

- Ну? - спросил Плотоядец.

- Да?

- Теперь книга говорит с вами. Так и знал. Он называл мое волшебство
чертовыми глупостями, и он же им сам занимался. А меня он там не
упоминает? Вы уверены, что он не упоминает меня?

- Пока нет. Может быть, немного дальше.

Но на этой отвратительной планете он попался

вместе со мной. Он отгорожен, как и я, от других

миров, где бы он мог разыскивать, вызывать на

битву и уничтожать самые могучие формы жизни, о

каких сумеет пронюхать - к вечной славе его расы.

Следовательно, я уверен, что мне удалось

обнаружить в его психике великого воина, растущее

постепенно отчаяние, и я с определенностью

чувствую, что когда настанет время, и вся надежда

на иные миры исчезнет, он включит меня последним

пунктом в список своих побед, хотя видит бог,

убийство меня сделает ему мало чести, ибо я

безнадежно проигрываю ему в силе. Косвенным

образом я сделал все что мог, чтобы различными

тонкими способами произвести на него впечатление,

что окажусь хилым и немощным противником. В моей

слабости, я думал, кроется моя единственная

надежда. Но теперь я знаю, что я ошибся. Я вижу,

как в нем растут безумство и отчаяние. Если это

будет продолжаться, я знаю, однажды он меня убьет.

В то время, когда безумие услужливо раздует меня

до размеров достойного его бойца, он меня получит.

Какая выгода ему будет в том, я не знаю. Казалось

бы мало смысла убивать, когда другие члены его

расы не в состоянии об этом узнать. Но у меня

каким-то образом создалось впечатление, не знаю,

откуда, что даже в теперешней его ситуации

затерянного в звездных просторах, убийство станет

известно и отпраздновано его расой. Это далеко за

пределами моего понимания, и я оставил даже

попытки это понять. Вот он сидит за столом

напротив от меня, когда я пишу, и я вижу как он

оценивает меня, вполне, конечно, будучи

осведомлен, что я - недостойный предмет для его

ритуального убиения, но продолжая пытаться вбить в

себя веру в противное. Когда-нибудь это ему

удастся и это будет тот самый день. Но я побью его

одной рукой. У меня есть туз в рукаве. Он не знает

что, во мне кроется смерть, которой осталось

теперь лишь краткое время, чтобы произойти. Я

созрею для смерти раньше, чем он будет готов для

убийства. И так как он сентиментальный слюнтяй -

все убийцы сентиментальные слюнтяи - я уговорю его

убить меня в виде священной службы, для

отправления которой я обращусь к нему в величайшей

нужде, как к единственному, кто способен выполнить

это деяние последнего утешения. Таким образом я

исполню две вещи: я воспользуюсь им, чтобы

оборвать последнюю агонию, которая, как я знаю,

должна наступить, и отниму у него его последнее

убийство, так как убийство, сделанное из милости,

не считается. Он не сможет справить победу надо

мной. Скорее я справлю над ним победу. И когда он

милостиво убьет меня, я и дальше буду смеяться ему

в лицо. Ибо в смехе - последняя победа. В убийстве

- для него, в смехе - для меня. Таковы мерки наших

отношений.

Хортон поднял голову и сидел в ошеломленном молчании. "Этот человек
был безумен, - сказал он себе. - Безумен холодным, застывшим, морозным
безумием, которое куда хуже безумия неистового. Не просто безумием мозга,
но безумием души".

- Итак, - предположим Плотоядец, - он меня в конце концов помянул.

- Да. Он написал, что ты сентиментальный слюнтяй.

- Звучит не слишком приятно.

- Это слова величайшей приязни, - уверил его Хортон.

- Вы в этом уверены? - переспросил Плотоядец.

- Вполне уверен, - подтвердил Хортон.

- Так значит, Шекспир действительно меня любил.

- Я уверен, что да, - ответил Хортон.

Он вернулся к книге, перелистывая страницы. "Ричард III". "Комедия
ошибок". "Укрощение строптивой "."Король Иоанн "."Двенадцатая ночь".
"Отелло", "Король Лир", "Гамлет". Все они были здесь. И на полях, на
частично чистых страницах, где оканчивались пьесы, змеился неразборчивый
почерк.

- Он много с ней говорил, - сказал Плотоядец. - Почти каждую ночь. А
иногда и в дождливые дни, когда мы не выходили.

Слева на полях во "Все хорошо, что хорошо кончается", на странице
1038, было нацарапано:

Сегодня пруд воняет хуже, чем когда-либо. Он

стал зловонным. Не просто дурно пахнущим, но

зловонным. Словно что-то живое, исторгающее из

себя зло. Словно в глубине его скрыто что-то

непристойное...

В "Короле Лире", на правых полях страницы 1143, надпись гласила:

Я нашел изумруды, вымытые из уступа в миле

или около того пониже ручья. Просто лежат, и ждут,

чтоб их подобрали. Я набил или карманы. Не знаю,

зачем я побеспокоился это сделать. Вот он я -