Чтение 14–й страницы книги ~Повелитель императоров~

Никогда прежде он не считал скучной свою жизнь в Керакеке. Ему нравились пустыня, юг; он их знал, это был мир его детства. Ему доставляли удовольствие визиты кочевников на верблюдах, нравилось ездить к ним, чтобы выпить с ними пальмового вина в их шатрах, медленные жесты, молчание, слова, отмеряемые тщательно, как капли воды.

Он никогда не представлял себя на более высоком месте или в более важной роли. Он был комендантом гарнизона в том мире, который достаточно хорошо понимал. До недавнего времени эта жизнь его устраивала.

Но этой зимой в Керакек приехал царский двор, и большая его часть вместе с самим царем задержалась здесь, пока не зажила рана от стрелы и пока не улеглось волнение, вызванное казнями (и заслуженными, и незаслуженными) сыновей и жен царя.

Винаж, который сыграл немаловажную роль в событиях того ужасного дня, обнаружил после отъезда Ширвана и его двора, что он сам изменился. Крепость показалась ему пустой. Мрачной и гулкой. Городок остался таким, каким был всегда, - пыльной кучкой домишек, где ничего не происходит. И ветер все время дул из пустыни. В тревожные ночи ему снились сны.

Беспокойство поселилось в душе коменданта Винажа. Зима тянулась, как непреодолимая пропасть, день проходил мучительно медленно, потом опускалась темнота. Песок, который никогда в жизни его не беспокоил, теперь все время повсюду бросался ему в глаза, просачивался в трещины окон и под дверь, проникал в одежду, еду, складки кожи, в волосы и бороду и даже... в мысли.

Он слишком много пил, и начинал пить слишком ранним утром. Он был достаточно умен и понимал, чем это грозит.

И вследствие всего этого, когда слуга доктора вскарабкался по извилистой тропе и по ступенькам из городка и передал просьбу от его домашних навестить их, когда появится такая возможность, возможность появилась почти сразу же.

Винаж совершенно не представлял себе, чего они хотят. Но это была перемена, нечто новое в мрачной, тупой каждодневной жизни. Этого оказалось достаточно. Доктор уехал уже давно. Он планировал провести несколько дней в Сарнике, насколько помнил Винаж. В зависимости от того, надолго ли он там задержался, он, возможно, уже в Сарантии. Женщины у доктора красивые, вспомнил он, обе.

Он отослал слугу обратно с монеткой и велел передать, что спустится сегодня же, немного позднее. Собственно говоря, легко согласиться исполнить просьбу, если она исходит из дома человека, которого сам Царь Царей собирается перевести в высшую касту и взять ко двору. Трудно даже поверить в такую честь.

А вот Винажа, сына Винажа, никуда не призвали, он не получил повышения и не был удостоен почестей. Ничего этого не произошло. Кажется, никто не обратил никакого внимания, пока двор находился здесь, на то, кто догадался обратиться к этим могущественным людям и кто настоял на вызове местного лекаря к постели царя в тот ужасный день в начале зимы - с большим риском для собственной жизни. И кто потом помогал лекарю и убил преступного принца собственным кинжалом.

У него мелькала мысль, не наказывают ли его - хоть и несправедливо - за тот брошенный кинжал, который остановил сына-предателя.

Возможно. Никто этого не сказал, никто даже не разговаривал с ним, но кто-нибудь вроде округлого хитрого визиря мог сказать, что если он еще жив после подобного поступка, то само это следует считать достаточно щедрой наградой. Он убил особу царской крови. Кровь от крови Великого Царя. Кинжалом, обнаженным и брошенным в присутствии царя, священного Брата солнца и лун. Да-да, он это сделал, но ему приказали быть начеку, когда Мюраш вернулся в комнату. Он всего лишь исполнил свой долг.

Неужели ему суждено быть покинутым, забытым здесь, в пустыне, за то, что он спас жизнь царя?

Это случается. Мир Перуна и Богини нельзя назвать тем местом, где людей ждет справедливая награда. Существование Врага Азала означало, что так будет всегда, пока само Время не подойдет к концу.

Винаж был солдатом. Он знал, что это правда. В армии процветают несправедливость и продажность. А чиновники - надушенные, развратные придворные советники, коварные и льстивые - могут преградить путь честным грубым солдатам по собственным соображениям. Так все устроено. Но от понимания не становится легче терпеть, если именно так все и происходит.

Его отец никогда не хотел, чтобы он стал военным. Если бы он остался купцом в Квандире, ничего этого с ним бы не случилось.

Он находил бы песок в чашах с вином и в постели, но не обращал бы на него внимания.

Люди меняются, решил Винаж, все так просто и так сложно. Кажется, он сам теперь изменился. Происходят события, мелкие и крупные, или просто проходит время, и ты просыпаешься однажды утром уже другим человеком. Возможно, было время, думал он, когда Мюраш был доволен своим положением принца Бассании, сына великого отца.

Трудные мысли для солдата. Лучше бы стоять вместе с армией на поле боя, перед строем противника. Но сражаться не с кем, делать нечего, а ветер все дует. И сейчас в его чаше песок, крупинки в вине.

Они должны были по достоинству оценить его за то, что он сделал. Правда, должны были.

Где-то после полудня он спустился с холма и направил коня к дому доктора. Две женщины приняли его в комнате с очагом. Младшая была и правда очень хорошенькая, с очень темными глазами. Старшая лучше владела собой. Она вела всю беседу, скромно понизив голос. Но то, что она сказала, внезапно заставило Винажа забыть о собственных делах.

Судьба, случай, случайность? Заступничество Перуна? Кто возьмет на себя смелость ответить? Но простая истина заключалась в том, что солдат, сын купца из Квандира, который в то время был комендантом гарнизона в Керакеке, оказался человеком, склонным поверить тому, о чем рассказала ему женщина в тот зимний день. Сущность мира далеко выходит за рамки понимания людей, это всем известно. А здесь, на юге, рядом с народами пустыни, с их непонятными племенными обрядами, такие случаи известны.

В какой-то момент послали за мальчиком по просьбе Винажа. Винаж задал ему несколько вопросов, потом они отослали его обратно. Он отвечал уверенно, серьезный мальчик. Теперь он лучше всего чувствует себя в пустой приемной и кабинете отца, объяснила одна из женщин почти виноватым тоном. Они разрешают ему играть там. Ему почти восемь лет, сообщили они в ответ на вопрос Винажа.

Комендант отказался от предложенного вина, но принял чашу травяного чая, обдумывая услышанное. У кочевников существовали предания и названия на их языках для таких людей, как этот ребенок. Винаж слышал эти истории еще в детстве. Его няня любила их рассказывать. Он и сам видел одного сновидца, когда путешествовал по пустыне вместе с отцом, мельком: клапан шатра опустился тогда не сразу. Крупный мягкотелый человек среди худых людей. Голова совсем без волос. И глубокие параллельные шрамы на обеих щеках, вспомнил он.

Поэтому Винаж не был склонен отвергать рассказ женщин с порога. Но хотя этот рассказ его заинтересовал, он не понимал, чего именно они от него ждут, зачем ему все это рассказали. Поэтому он спросил, и они ему ответили.

Он громко рассмеялся, в испуге и изумлении, потом замолчал, переводя взгляд с одного застывшего женского лица на другое. Он понял, что они говорят серьезно. Они действительно этого хотели. Он услышал какой-то звук: мальчик стоял у двери. Он все-таки не ушел в приемную. Этот ребенок любит слушать. Винаж и сам был таким. Шаски вошел, когда его позвали, и ждал, стоя у занавески из бусин на двери. Винаж пристально посмотрел на него.

Потом снова перевел взгляд на старшую из матерей, ту, которая говорила, и сказал как можно мягче, что никак не может сделать то, о чем она просит.

- Почему? - неожиданно спросила младшая, красивая женщина. - Вы же иногда сопровождаете караваны купцов на запад.

Собственно говоря, это правда. Винаж, как человек честный, под взглядами двух привлекательных женщин, которые в упор смотрели на него, вынужден был согласиться.

Он снова посмотрел на мальчика. Тот все еще ждал, стоя в дверях. Их молчание смущало Винажа. Он неожиданно задал себе вопрос: действительно, почему? Почему не может быть и речи о том, чтобы обеспечить их охраной? Желание жен отправиться в путешествие вслед за мужем не нарушает никакого закона. Если этот человек рассердится, когда они приедут к нему, то это, несомненно, их проблема или его. Но не охраны. Винаж полагал, что доктор оставил этим женщинам достаточно денег, чтобы оплатить путешествие. А когда все они окажутся при дворе в Кабадхе, деньги для этой семьи перестанут быть проблемой. Может оказаться полезным, если эти люди будут ему обязаны. В конце концов, по-видимому, больше никто не чувствует себя обязанным Винажу. Командир подавил желание нахмуриться. Он отпил глоток чая и совершил ошибку, снова взглянув на мальчика. Серьезное, внимательное лицо. Он ждет его решения. Дети. Этому мальчику следовало бы играть на улице или где-нибудь еще.

При любых обычных обстоятельствах, размышлял Винаж, он ничего не пожелал бы предпринимать в связи с этой историей. Но эта зима не была... обычной.

А слишком откровенное доверие в глазах мальчика мешало ему думать. Он сравнил его со своим собственным душевным состоянием последних дней. Ему грозила опасность пропить репутацию, которую он создавал себе годами. Обида способна погубить человека. Или ребенка? Он отпил еще чаю. Женщины наблюдали за ним. Мальчик наблюдал за ним.

В качестве коменданта гарнизона он имел право выделять солдат для сопровождения частных лиц. Обычно это были купцы, пересекающие границу со своими товарами в мирное время. Мирное время не означало, что дороги безопасны, разумеется. Обычно караван купцов платил за военное сопровождение, но не всегда. Иногда у командира имелись свои причины послать солдат через границу. Это обеспечивало скучающим людям какое-то занятие, позволяло испытать новичков, разлучить тех солдат, которые проявляли склонность проводить вместе слишком много времени. Он ведь отправил Нишика с доктором, не так ли?

Комендант гарнизона в Керакеке не знал - никак не мог знать, - о тех предложениях, которые были сделаны в отношении младшей жены и ее дочери. Если бы знал, то, возможно, поступил бы иначе.

Но он принял решение. Собственно говоря, он изменил решение. Быстро и круто, как подобает человеку его ранга. Он сделал выбор, который любому постороннему наблюдателю мог бы показаться совершенным безумием. Когда он сообщил о нем, обе женщины заплакали. А мальчик нет. Мальчик вышел из комнаты. Потом они услышали, как он ходит по кабинету и приемной отца.

- Да хранит нас Перун. Он собирает вещи, - сказала младшая мать, все еще плача.

Безумное решение Винажа, сына Винажа, привело к тому, что в конце той же недели две женщины, двое детей, комендант гарнизона (в конце концов, именно в этом было все дело, а его заместителю пригодится опыт, полученный во время исполнения обязанностей коменданта) и три отобранных им солдата по пыльной, продуваемой ветром дороге, ведущей к границе Амории, отправились в Сарантий.

Собственно говоря, лекарь Рустем, не подозревающий, как все путешественники, о событиях у них за спиной, все еще находился в Сарнике в тот день, когда его семья отправилась его искать. Он покупал рукописи, читал лекции и не собирался покидать этот город еще целую неделю. Фактически они не так уж сильно от него отстали.

План состоял в том, что четверо солдат проводят женщин и детей и будут вести тайные наблюдения по дороге на северо-запад через Аморию. Лекарю придется самому решать, что делать с семьей, когда они до него доберутся. Это будет его задачей - доставить их всех в Кабадх, когда придет время. И женщинам предстоит объяснить ему свое внезапное появление. Наверное, забавно будет увидеть их первую встречу, думал Винаж, когда ехал на запад по дороге. Любопытно, что он чувствовал себя гораздо лучше с того момента, как принял решение покинуть Керакек. Женщины лекаря, ребенок, эта просьба - все это было в каком-то смысле подарком судьбы, решил он.

Они с тремя солдатами просто поедут на север с этой маленькой компанией и повернут обратно, но путешествовать, даже зимой, гораздо лучше, чем сидеть в песках, на ветру, среди пустоты. Мужчине необходимо что-то делать, когда рано темнеет, и за окном, и в мыслях.

Он пошлет письменный отчет в Кабадх, когда они вернутся, изложит свои наблюдения. Это путешествие можно описать и представить как нечто рутинное. Почти. Он после решит, упоминать ли о мальчике. Не стоит с этим спешить. Во-первых, тот факт, что такие люди существуют, не означает, что этот ребенок, Шагир, сын Рустема, является одним из них. Винажу еще надо в этом убедиться. Конечно, если ребенок не тот, за которого его принимает его мать, тогда все они предприняли абсурдное зимнее путешествие просто потому, что маленький мальчик соскучился по отцу и из-за этого видел плохие сны. Лучше пока об этом не думать, решил Винаж.

Это оказалось довольно просто. Энергия, необходимая для путешествия, для дороги, пробудила спящие чувства в командире. Некоторые боятся открытых пространств, тягот путешествия. Он не из таких людей. Отправившись в дорогу в день, такой теплый, что казалось, Перун и Богиня благословили их путь, Винаж был счастлив. Шаски тоже был очень счастлив.

Только когда они приближались к Сарантию, некоторое время спустя, его настроение изменилось. Он никогда не был болтливым ребенком, но имел привычку иногда напевать себе под нос в дороге или успокаивать свою маленькую сестричку по ночам. Пение прекратилось примерно за неделю до их прибытия в Сарнику. А вскоре после этого мальчик совсем замолчал, стал бледным и болезненным на вид, хотя ни на что не жаловался. Через несколько дней они наконец прибыли в Деаполис на южном берегу знаменитого пролива, увидели черный дым на противоположной стороне и огонь.

* * *

В Кабадхе, в великолепном дворце над садами, которые каким-то чудом свешиваются со склона горы до самого речного русла, где искусственные водопады струятся среди цветов, а деревья растут верх корнями, Ширван Великий, Царь Царей, Брат солнца и лун, ложился в ту зиму спать с одной из своих жен или любимых наложниц, но сон его был тревожен и некрепок, несмотря на напитки и порошки, которые готовили для него лекари, и молитвы жрецов, которые пели у изголовья и в ногах его постели, перед тем как он ложился почивать.

Это продолжалось уже долго.

Собственно говоря, каждую ночь после его возвращения с юга, где он чуть не погиб. Ходили тайные разговоры - хотя об этом никогда не упоминали в присутствии самого великого царя, - что темные сны перед рассветом часто приходят к тому, кто пережил великую опасность и кто постоянно сознает близкое присутствие Врага Азала, чувствует прикосновение его черных крыльев.

Тем не менее однажды утром Ширван проснулся и сел на постели, по пояс обнаженный, с красным рубцом от раны на ключице. Глаза его уставились на нечто невидимое в воздухе, и он произнес вслух пару фраз. Молодая жена, лежавшая рядом с ним, вскочила с постели и, дрожа, опустилась на колени, на пушистый ковер, нагая, какой пришла в мир вечного противоборства Перуна с Азалом.

Два человека, которые были удостоены чести находиться ночью в спальне царя, даже когда он спал с женщиной, тоже упали на колени, отводя глаза от прекрасных форм обнаженной девушки на ковре. Они научились не обращать внимания на подобные сцены и помалкивать о том, что еще видели и слышали. Или о большей части того, что видели и слышали.

Глаза Царя Царей в то утро напоминали холодное железо, позже с восхищением рассказывал один из них: жестокие и смертельно опасные, как меч правосудия. Его голос был голосом судьи, который взвешивает жизни людей после их смерти. Об этом рассказывать считалось дозволенным.

Слова, которые произнес Ширван и повторил снова, когда поспешно вызванные советники встретились с ним в прилегающей комнате, звучали так:

- Этого нельзя допустить. Мы будем воевать.

Часто случается так, что решение, которого стараются избежать, с которым борются, которое вызывает сильную тревогу и не дает спать по ночам, представляется очевидным, после того как оно уже принято. Человек с изумлением и испугом оглядывается на свои долгие колебания, удивляясь, что могло удерживать его от такого ясного, такого очевидного решения.

Так было и с Царем Царей в то утро, хотя его советникам, не разделявшим с ним его зимних снов, пришлось изложить все словами, чтобы они поняли. Конечно, можно было просто сказать им, что надо делать, ничего не объясняя, но Ширван правил уже давно и знал, что большинство людей действуют более эффективно, восприняв определенные идеи.

Существовало два факта, которые требовали начать войну, и третий элемент, который означал, что им придется сделать это самим.

Первое: сарантийцы строили корабли. Много кораблей. Торговцы с запада и шпионы (часто одни и те же люди) сообщали об этом с начала осени. Верфи Сарантия и Деаполиса сотрясал грохот молотов и визг пил. Ширван слышал стук этих молотов во тьме ночей.

Второе: царица антов находилась в Сарантии. Живое орудие в руке Валерия. Молот другого рода. Как императору это удалось (а видит Перун, Ширван уважал этого правителя так же сильно, как и ненавидел), никто не мог сказать, но она находилась там.

Все это вместе говорило о вторжении на запад любому, кто умел читать подобные знаки. Кому еще непонятно, что огромные суммы в золоте, присланные Валерием - уже два раза - в сундуки Бассании, были предназначены для того, чтобы добиться стабильности на восточной границе, пока он отправит свою армию на запад?

Конечно, Ширван взял деньги. Подписал договор о вечном мире, как они его назвали, и скрепил своей печатью. У него самого были проблемы на границах на севере и на востоке и свои трудности с выплатой жалованья неспокойной армии. А у какого правителя их нет?

Но Царю Царей теперь не нужен был толкователь, чтобы открыть ему значение ночных снов. Шарлатаны могли пытаться истолковать стук молотков, языки пламени и тревогу как вызванные раной на шее от стрелы и ядом. Но он-то знал.

Самый сильный яд находился не в стреле его сына, а ждал своего часа: отравой было то огромное могущество, которое получит Сарантий, если Батиара попадет в его руки. А это возможно. Это может случиться. Очень долгое время ему почти хотелось, чтобы сарантийцы двинулись на запад, он полагал, что они не смогут добиться успеха. Теперь он уже так не думал.

Потерянные земли Империи плодородны и богаты, иначе зачем племена антов переселились туда? Если золотой стратиг, ненавистный Леонт, сможет присоединить это богатство к сокровищам Валерия, обеспечить процветание и спокойствие на западе и если войска больше не будут привязаны к Саврадии, тогда...

Тогда сидящий на троне в Кабадхе будет чувствовать себя под угрозой осады. Нельзя позволить событиям развернуться таким образом. Во всем этом действительно есть яд, убийственно смертоносный.

Часть присутствующих, возможно, надеются, что некоторая доля сарантийских денег, если их направить в Москав, могла бы оплатить летние набеги на севере, что заставило бы Валерия оставить там часть своих войск и обескровить вторжение.

Пустая мысль, не более того. Одетые в меха варвары из Москава могут с тем же успехом взять предложенные деньги и наброситься на деревянные стены Мирбора в самой Бассании. Они нападают, когда им скучно. У этих диких северян нет чувства чести, чувства порядочности, настолько они уверены в безопасности в своих диких бескрайних землях. Подкуп, соглашение ничего для них не значат.

Нет, если надо остановить Валерия, им придется сделать это самим. Ширван не чувствовал никаких угрызений совести. Нельзя ожидать, что правителя, который по-настоящему любит и охраняет свою страну, может остановить такая мелочь, как договор о вечном мире.

Ширван Бассанийский был не таким человеком, чтобы, приняв решение, тратить время на обдумывание подобных нюансов.

Предлог будет создан - какое-нибудь инсценированное вторжение на северной границе. Набег сарантийцев из Азена. Можно убить несколько своих людей из касты священнослужителей, сжечь небольшой храм, сказать, что это сделали сарантийцы, нарушив договор о мире. Все это обычные вещи.

Азен, который уже десять раз сжигали, грабили и выменивали друг у друга, снова должен стать очевидной мишенью. Но на этот раз замыслы Ширвана простирались дальше, в них было нечто новое.

- Идите дальше на запад, - приказал Царь Царей генералам своим низким холодным голосом, взглянув сначала на Робазеса, а потом на остальных. - Азен - ничто. Разменная монета. Вы должны заставить Валерия послать армию. И поэтому на этот раз вы дойдете до Евбула, уморите его голодом и разрушите. И принесете мне сокровища, хранящиеся за его стенами.

Воцарилось молчание. Всегда царило молчание, когда говорил Царь Царей, но на этот раз оно было другим. Во время всех войн с Валерием, и с его дядей до него, и с Агием до него, Евбул никогда не брали, его даже не подвергали осаде. Как и их собственный крупный город Мирбор. Сражения между Сарантием и Бассанией велись исключительно из-за золота. Приграничные набеги на север и на юг совершались ради грабежей, выкупа, денег за сокровища каждой из сторон, жалованья армии. Завоевание, разграбление крупных городов никогда не являлось целью.

Ширван переводил взгляд с одного генерала на другого. Он знал, что заставляет их изменить образ мыслей, а это всегда рискованно с солдатами. Он увидел, что Робазес, как он и ожидал, первым осознал последствия.

Он сказал:

- Помните, если они действительно собираются в Батиару, Леонт будет находиться на западе. Его не будет у Евбула, чтобы противостоять вам. А если мы лишим его армию вторжения достаточного количества солдат, потому что они должны будут отправиться на север, чтобы встретиться с вами, то он потерпит поражение на западе. Он может... погибнуть. - Он произнес последнее слово очень медленно, давая ему время проникнуть в сознание. Необходимо, чтобы они это поняли.

Леонт будет находиться на западе. Их проклятие. Слишком яркий образ в их снах, золотой, как солнце, которому поклоняются сарантийцы. Военачальники Бассании переглянулись. Страх и волнение царили теперь в этой комнате, медленное осознание, первое понимание открывающихся возможностей.

Потом также пришло понимание некоторых других вещей. Что нарушение мирного договора поставит под угрозу жизнь бассанидов, находящихся в западных землях, - большую часть купцов, горстку других людей. Но такое всегда случалось, когда начиналась война, и в любом случае их не так уж много. Подобные соображения не должны ничего изменить. Купцы всегда знали, что поездки на запад рискованны (или на восток, в Афганистан).

Вот почему они назначали такую высокую цену за привезенные товары, вот как они сколачивали свои состояния.

Когда Ширван жестом отпустил всех и собравшиеся преклонили колени и начали расходиться, один человек рискнул заговорить - Мазендар, визирь, который имел постоянное разрешение высказываться в присутствии царя. Маленький округлый человек с голосом столь же легким и сухим, сколь низким и мрачным был голос царя, внес два небольших предложения.

Первое касалось времени.

- Великий царь, ты предполагаешь, что мы должны атаковать до того, как они отплывут на запад?

Ширван прищурился.

- Это одна из возможностей, - осторожно произнес он. И стал ждать.

- Действительно, мой великий господин, - пробормотал Мазендар. - Я вижу блеск твоих могучих мыслей. Мы можем это сделать или подождать, пока они отплывут на запад, а затем перейти границу и двинуться на Евбул. Вслед Леонту пошлют быстрые корабли с паническими известиями. Возможно, ему прикажут отослать часть кораблей домой. Остальные будут чувствовать себя лишенными защиты и обескураженными. Или он может продолжить двигаться дальше, постоянно опасаясь того, что мы делаем за его спиной. А Сарантий будет чувствовать себя совершенно незащищенным. Предпочитает ли Царь Царей такой подход другому? Твои советники ждут, когда на них прольется свет твоей мудрости.

Мазендар был единственным из всех, кого стоило слушать. Робазес умел сражаться и мог возглавить армию, а Мазендар был умен. Ширван мрачно ответил:

- Нам потребуется некоторое время, чтобы собрать армию для похода на север. Мы будем следить за событиями на западе и примем соответствующее решение.

- Как велика будет эта армия, мой повелитель? - Робазес задал вопрос как солдат. И ошеломленно заморгал, когда Ширван назвал цифру. Они еще никогда не посылали столько человек на войну.

Ширван сохранял мрачное и жесткое выражение лица. Люди должны видеть это выражение Царя Царей, запомнить его и рассказать о нем. Валерий Сарантийский - не единственный правитель, который умеет собирать большие армии. Царь снова посмотрел на Мазендара. Тот говорил о двух предложениях.

Второе касалось царицы антов, живущей в Сарантии.

Выслушав, царь медленно кивнул головой. Он с милостивым удовольствием согласился, что это предложение имеет свои достоинства. И дал согласие.

Мужчины вышли из комнаты. События начали развиваться быстро. Первые сигнальные костры зажглись с наступлением темноты в тот же день, посылая огненные сообщения от одной вершины горы к башне крепости на следующей вершине, во всех нужных направлениях.

Царь Царей большую часть дня провел с Мазендаром, Робазесом, генералами более низкого ранга и с чиновниками казначейства, а вечер - в молитве перед углями Священного Огня во дворце. К ужину он почувствовал себя заболевшим, его лихорадило. Он никому об этом не сказал, конечно, но, ложась на ложе за обедом, он вдруг вспомнил - с опозданием - того неожиданно умелого лекаря, который должен прибыть летом в Кабадх. Он приказал этому человеку находиться в Сарантии до того времени, когда произойдет необходимое присвоение ему высшей касты. Он наблюдательный человек, и царь искал способ использовать его. Царю это необходимо. Полезных людей следует использовать.

Ширван сделал глоток из чаши с зеленым чаем, потом покачал головой. От этого движения у него закружилась голова, и он остановился. Доктор уже должен был отправиться за запад. Непосредственно в Сарантий. Теперь это неподходящее для него место.

Но ничего уже нельзя сделать. Даже здоровье и удобства правителя должны уступить интересам его народа. Власть правителя приносит бремя обязанностей, и Царь Царей все их знает. Личные заботы должны иногда отступить. Кроме того, в Бассании просто должны быть и другие умелые лекари. Он решил поручить Мазендару начать поиски... собственно говоря, он этим никогда раньше не занимался.

Но человек стареет, здоровье становится менее крепким. Азал парит на черных крыльях. Перун и Богиня ждут всех людей на свой суд. Тем не менее не надо торопить их раньше времени.

Когда ужин закончился и он удалился в свои покои, ему в голову пришла одна мысль. Голова у него продолжала болеть. Тем не менее он послал за Мазендаром. Визирь явился почти тотчас же. Иногда Ширвану казалось, что этот человек живет прямо у него за дверью, так быстро он всегда появлялся.

Царь напомнил своему визирю о той мысли, которую Мазендар высказал утром: насчет царицы антов. Потом он напомнил ему о том лекаре с юга, который находится в Сарантии или прибудет туда очень скоро. Он забыл имя этого человека. Но это не имело значения; Мазендар его должен знать. Визирь, обладающий намного более острым умом, чем все окружающие царя придворные, медленно улыбнулся и погладил свою маленькую бородку.

- Царь - поистине брат творцов наших, - сказал он. - Очи царя подобны глазам орла, а его мысли глубоки, как море. Я начну действовать немедленно.

Ширван кивнул, потом потер лоб и в конце концов вызвал своих лекарей. Он не доверял ни одному из них, после того как приказал казнить в Керакеке троих, считавшихся лучшими, за их ошибки, но ведь эти, оставшиеся при дворе, наверное, способны приготовить какое-нибудь зелье, которое может унять боль в его голове и помочь ему уснуть.

Действительно, они справились. Царь Царей в ту ночь не видел снов, в первый раз за долгое время.

Глава 8

Зимой в Сарантии, когда громаду Ипподрома окутывала тишина, соперничество факций перемещалось в театры. Танцоры, актеры, жонглеры, клоуны соперничали между собой, а члены факций, разместившись в отведенных для них секторах, выражали свое шумное одобрение (или громкое недовольство), проявляя все большую изобретательность. Репетиции по подготовке этих спонтанных демонстраций иногда отнимали много сил. Если вы умели следовать указаниям, обладали приемлемым голосом и были готовы уделять тренировкам много свободного времени, то могли обеспечить себе хорошее место на представлениях и привилегированный доступ на пиршества факции и другие мероприятия. В желающих недостатка не было.

Синих и Зеленых в театрах отделяли друг от друга, как и на Ипподроме. Они стояли по бокам полукруглого пространства для зрителей, нигде не соприкасаясь. Городской префектуре хватило элементарного здравого смысла, а Императорский квартал дал ясно понять, что из-за проявлений излишнего насилия театры могут закрыть на всю зиму. Мрачная перспектива, достаточно мрачная, чтобы обеспечить определенный уровень приличий - в большинстве случаев.

Только придворным и приезжим знаменитостям наряду с высокопоставленными гражданскими служащими и военными чинами предоставлялись сидячие места внизу, посередине. За ними находились стоячие места для зрителей, не принадлежащих к факциям, в первую очередь для высших членов гильдий или военных, здесь же можно было найти курьеров Имперской почты. Выше, в середине, стояли обыкновенные солдаты, моряки, жители города и в это просвещенное правление (что возмущало самых ревностных клириков) даже киндаты в синих одеждах и серебристых шапочках. Изредка появлялись купцы, бассаниды или язычники из Карша или Москава, которым было любопытно посмотреть, что здесь происходит; для них было выделено немного места дальше всего от сцены.

Сами клирики никогда не заходили в театр, разумеется. Женщины там иногда выступали почти обнаженными. Приходилось быть начеку с северянами: девушки могли слишком сильно возбудить этих приезжих, и тогда возникали беспорядки другого сорта.

Первые танцоры - Ширин и Тих из факции Зеленых, Клар и Элаина из факции Синих - выступали на сцене раза два в неделю как солисты. Назначенные "музыканты" координировали выражение одобрения, молодые болельщики подстрекали друг друга и затевали пьяные драки в дымных притонах и тавернах, а лидеры двух факций проводили зиму, активно готовясь к весне и к действительно важным для Сарантия событиям.

Гонки колесниц были смыслом жизни Города, и все это знали.

По правде говоря, за зиму надо было сделать очень многое. В провинциях набирали новых возниц, некоторых увольняли или отсылали прочь по различным причинам либо посылали на дополнительное обучение. Возницы помоложе, например, без конца тренировались, учились, как падать с колесницы и как при необходимости организовать такое падение. Коней оценивали, отправляли на покой, приводили в порядок и водили на тренировки; агенты покупали новых. Хироманты факций все еще творили свои заклинания, накликающие и отводящие беду, и следили за подходящими смертями и появлением свежих могил за городской стеной.

Часто управляющие двух факций встречались в какой-нибудь нейтральной таверне или бане и осторожно вели переговоры за сильно разбавленным вином насчет какого-нибудь обмена. Обычно речь шла о менее важных цветах - Красном или Белом, так как ни один из лидеров не хотел явно проиграть при подобном обмене.

Собственно говоря, так и обменяли юного Тараса из факций Красных. Вскоре после окончания его первого сезона в Городе, однажды утром, после службы в церкви, факционарий Зеленых ворчливо сообщил ему о том, что его отдали Синим и Белым в обмен на правого пристяжного и два бочонка сарникского вина и он должен в то же утро собрать свое снаряжение и отправиться в лагерь Синих.

Это было сказано без неприязни. Коротко, совершенно равнодушно, и когда до Тараса полностью дошел смысл сказанного, факционарий уже отвернулся, чтобы обсудить новые поставки аримонданской кожи с кем-то еще. Тарас, спотыкаясь, вышел из полного людей кабинета факционария. Все старались не встречаться с ним глазами.

Правда, Тарас пробыл у них недолго и выступал только за Красных да еще был застенчив по натуре, так что он, конечно, не стал в лагере хорошо известной фигурой. Но ему все же казалось, так как он был молод и еще не привык к жестокости Города, что его бывшие товарищи могли бы демонстрировать немного меньше радости, когда весть об обмене достигла обеденного зала и главных казарм. Было неприятно слышать радостные возгласы людей, когда им сообщали эту новость. Пусть этот конь, по слухам, очень хорош, но Тарас все же человек, возничий, его кровать стояла в одной с ними комнате, он обедал за их столом и весь год работал изо всех сил в этом сложном, опасном городе, вдали от дома.

Только один-два конюха дали себе труд подойти и пожелать ему удачи, когда он собирал свои вещи, да еще поваренок, с которым он иногда ходил выпить, и один из возниц Красных. Справедливости ради следует отметить, что Кресенз, их могучий первый возничий, оторвался от выпивки на время, достаточное, чтобы заметить, как Тарас идет по пиршественному залу с вещами, и попрощался с ним, отпустив веселую шуточку через переполненную комнату.

Он перепутал имя Тараса, но он всегда его путал.

На улице шел дождь. Шагая через двор, Тарас натянул глубже шляпу и поднял воротник. Он с опозданием вспомнил, что забыл взять лекарство матери от всех возможных болезней. Вероятно, теперь он заболеет в придачу ко всему остальному.

Конь. Его обменяли на коня. У Тараса слегка сосало под ложечкой. Он еще помнил, как гордились его родные, когда вербовщик Зеленых год назад, в Мегарии, пригласил его в Город.

- Трудись усердно, и кто знает, что может случиться, - сказал тогда тот человек.

У входа в лагерь один из стражников вышел из сторожки и отпер калитку. Небрежно махнул рукой и нырнул обратно, прячась от дождя. Возможно, они еще не знают, что произошло. Тарас им не стал говорить. У ворот в переулке стояли и мокли двое мальчишек в синих туниках.

- Ты - Тарас? - спросил один из них, прожевывая кусок ягненка, жаренного на вертеле.

Тарас кивнул.

- Тогда пошли. Мы тебя проводим. - Мальчик бросил остатки мяса в канаву, полную дождевой воды.

Эскорт. Пара уличных мальчишек. Как лестно, подумал Тарас.

- Я знаю, где лагерь Синих, - буркнул он себе под нос. У него горели щеки, голова кружилась. Ему хотелось остаться одному. Не хотелось ни на кого смотреть. Как он расскажет об этом матери? От одной мысли о том, что надо будет диктовать такое письмо писарю, его сердце болезненно сжалось.

Один из мальчиков шагал рядом с ним по лужам; второй исчез через некоторое время за пеленой дождя - очевидно, устал или просто замерз. Значит, всего один уличный мальчишка. Триумфальная процессия в честь великого возничего, только что приобретенного в обмен на коня и вино.

У ворот лагеря Синих - теперь это его новый дом, как ни тяжело ему так думать, - Тарасу пришлось дважды повторить свое имя, потом мучительно объяснять, что он возничий и его... приняли в их факцию. На лицах у стражников отразилось сомнение.

Мальчик, стоящий рядом с Тарасом, сплюнул на дорогу.

- Открывайте, чтоб вас. Идет дождь, а он именно тот, за кого себя выдает.

В такой последовательности, мрачно подумал Тарас. Вода капала с его шапки и стекала за шиворот. Металлические ворота неохотно распахнулись. Конечно, ни одного приветливого слова. Стражники даже не поверили, что он возничий. Двор лагеря - почти такой же, как двор Зеленых, - был грязным и пустынным в то мокрое холодное утро.

- Будешь жить в той казарме, - сказал мальчишка, показывая направо. - Не знаю, какая кровать твоя. Асторг сказал, чтобы ты положил свои вещи и пришел к нему. Он будет завтракать. Пиршественный зал вон там. - И ушел по грязи, не оглядываясь.

Тарас понес свои пожитки в указанное здание. Длинная низкая спальня, снова очень похожая на ту, где он жил весь прошлый год. Несколько слуг ходили по ней, убирали, застилали постели и подбирали брошенную одежду.

Один из них равнодушно поднял взгляд, когда Тарас появился в дверях. Тарас хотел спросить, которая кровать его, но внезапно это показалось ему слишком унизительным. С этим можно подождать. Он бросил свой мокрый мешок возле двери.

- Присмотри за моими вещами, - крикнул он властным, как ему хотелось бы думать, голосом. - Я буду здесь спать.

Он стряхнул воду с шапки, снова надел ее на голову и вышел. Огибая самые глубокие лужи, второй раз пересек двор, направляясь к тому зданию, на которое указал мальчик. Факционарий Асторг предположительно находился там.

Тарас вошел в маленькую, но красиво отделанную прихожую. Двойные двери, ведущие в сам зал, были закрыты; за ними было тихо в этот час, серым, мокрым утром. Он огляделся. На всех четырех стенах имелись мозаики, изображающие великих возниц прошлого - конечно, выступавших за Синих. Прославленные личности. Тарас знал их всех. Все молодые возниции их знали; они наполняли их сны своим сиянием.

"Трудись усердно, и кто знает, что может случиться".

Тарасу стало нехорошо. Он увидел человека, который грелся у двух очагов, сидя на высоком табурете возле дверей, ведущих в сам обеденный зал. У его локтя стояла лампа. Он что-то писал, потом поднял глаза и выгнул одну бровь.

- Промок, да? - заметил он.

- Дождь обычно бывает мокрым, - коротко ответил Тарас. - Я Тарас из... Я Тарас из Мегария. Новый возница. Из факции Белых.

- Правда? - сказал этот человек. - Слыхал о тебе. - По крайней мере, хоть кто-то слышал о нем, подумал Тарас. Человек смерил Тараса взглядом, но не хихикнул и не стал потешаться. - Асторг внутри. Избавься от этой шапки и заходи.

Тарас оглянулся, куда бы положить шапку.

- Давай мне. - Секретарь, или кем он там был, взял ее двумя пальцами, словно это тухлая рыба, и бросил на скамью за своим столом. Вытер пальцы об одежду и снова склонился над своей писаниной. Тарас вдохнул, убрал волосы с глаз и открыл тяжелую дубовую дверь в пиршественный зал. И замер.

Он увидел огромную ярко освещенную комнату, где за всеми столами сидело множество людей. Утренняя тишина разлетелась вдребезги от внезапного громоподобного рева, словно взорвался вулкан, такого громкого, что чуть не рухнули стропила. Он увидел, неподвижно стоя на пороге, с бьющимся в горле сердцем, что все они вскакивают на ноги - мужчины и женщины - и тянут к нему чаши и бутылки. Они выкрикивали его имя так громко, что он мог представить себе, что это слышит его мать на другом конце света, в Мегарии.

Ошеломленный, застывший на месте, Тарас отчаянно пытался понять, что происходит.

Он увидел поджарого, украшенного многочисленными шрамами человека, который бросил свою чашу на пол, и та отскочила от пола, расплескивая налитое в нее вино, и зашагал к нему через зал.

- Клянусь бородой безбородого Джада! - вскричал прославленный Асторг, предводитель всех Синих. - Поверить не могу, что эти идиоты тебя отпустили! Ха! Ха! Добро пожаловать, Тарас Мегарийский, мы гордимся тем, что ты с нами! - Он заключил Тараса в мощные объятия, от которых ребра затрещали, потом отступил, широко улыбаясь.

Шум в зале не утихал. Тарас увидел, что сам Скортий - великий Скортий - улыбается ему с высоко поднятой чашей. Те два мальчика, которые привели его, оба находились здесь, смеялись вместе в углу, совали пальцы в рот и пронзительно свистели. И в этот момент секретарь и один из стражников, стоявших у ворот, вошли вслед за Тарасом, и каждый сильно хлопнул его по спине.

Тарас почувствовал, что у него раскрыт рот. Он его закрыл. Юная девушка, танцовщица, вышла вперед, вручила ему чашу с вином и расцеловала в обе щеки. Тарас с трудом сделал глоток. Посмотрел на свою чашу, неуверенно отсалютовал ею залу, а потом опрокинул в себя одним махом, что вызвало еще более громкие крики одобрения и свист всего зала. Они все еще выкрикивали его имя.