Николаичем воли за паршивого грузинского князька, который только и умел, что
пыль в глаза пускать. Я с ними и знаться не хотела, но когда Полиночка
преставилась, сироток пожалела. Выкупила их и к себе забрала.
бумагу мне напишет, что никогда более к сыну и дочери не подойдет.
встрече с детьми молил - о денежном вспомоществовании. А после, сказывают,
вовсе в Америку уехал. Жив ли, нет ли, неизвестно. Но подпортил-таки мне
внуков своей петушиной кровью. Петя вырос никчемником, недотепой. Из лицея
выгнали за проказы. Из университета отчислили за крамолу. Насилу вымолила
через министра, чтоб мне его под опеку выслали, а то хотели прямо в Сибирь.
Мальчик-то он добрый, чувствительный, да уж больно того... глуп. И характера
нет, ни к какому делу не годен. Пробует Степан Трофимычу помогать, да только
проку от него, как от монашки приплоду.
Марье Афанасьевне подобные тонкости были недоступны. Она с мукой в голосе
воскликнула:
беспокойных мыслей.
страсть к фасону унаследовала. Раньше слово было для этого хорошее, русское
- суебесие. То актеркой хотела стать, все монологи декламировала, то вдруг в
художницы ее повело, а теперь вообще не поймешь что несет - заговариваться
стала. Сама я виновата, много баловала ее девчонкой. Жалела, что маленькая,
что сирота. И на Полиночку сильно похожа была... Что, ведут?!
надежда на Степана. Честный он, верный, порядочный. Вот бы Наине какого мужа
надо, и любит он ее, я вижу, да разве она понимает, что в мужчинах ценить
надо? Степа - воспитанник наш. Вырос здесь, поехал в Академию на художника
учиться, а тут Аполлон Николаевич преставился. Так Степан, хоть и мальчишка
еще был, учебу бросил, вернулся в Дроздовку, взял в руки хозяйство и ведет
дело так, что мне вся губерния завидует. А ведь не по сердцу ему это
занятие, я вижу. Но ничего, не ропщет, потому что долг понимает... Виновата
я перед ним, грешница. Повздорила позавчера и с ним, и с внуками, из-за
Загуляя не в себе была. Переделала духовную, теперь вот самой совестно...
завещании, но прикусила язык, ибо с Марьей Афанасьевной происходило нечто
диковинное.
заходили мелкими волнами.
ли до апоплексии.
вскинула руку и указала пальцем куда-то инокине за спину.
алый след, ползет Закидай. Из белой бугристой головы пса торчал крепко
засевший топорик, почему-то выкрашенный синим, так что вся эта
бело-сине-красная гамма в точности повторяла цвета российского флага.
туда, где застыла охваченная ужасом Марья Афанасьевна. Не скулил, не
повизгивал, просто полз. У самой веранды силы его иссякли, он ткнулся башкой
в нижнюю ступеньку, два раза дернулся и замер.
Пелагия успела ее подхватить, повалилась на пол - голова старухи сочно
стукнулась о сосновые доски. Лишившийся колыбели Закусай мягким белым
мячиком покатился по веранде и жалобно тявкнул спросонья.
IV ГНЕЗДО АСПИДОВ
горячка, медицинская наука тут ничего поделать не может. Бывает, что и
совершенно здоровый человек от потрясения в считанные часы сгорает, а тут
преклонные лета, и сердце, и истерический склад натуры. На вопрос, что же
все-таки делать, чем лечить, подумав, ответил странно: "Отвлекать и
радовать".
порадуешь, если у нее из глаз беспрестанно слезы текут? Да еще никого из
близких к себе не подпускает, кричит: "Все вы убийцы!"
решено просить сестру Пелагию взять на себя духовную опеку над болящей. Тем
более что и сама Марья Афанасьевна, не желавшая видеть ни внуков, ни
соседей, ни даже управляющего, про монахиню все время спрашивала и требовала
"ее к себе в спальню чуть не каждый час.
лихорадочные речи генеральши. Шторы в комнате были задвинуты, на столике
горела лампа под зеленым абажуром, пахло анисом и мятными лепешками.
Татищева то всхлипывала, то испуганно вжималась в подушку, то вдруг впадала
в ярость, но это, впрочем, ненадолго, потому как долго гневаться сил у нее
уже не было. Почти постоянно под боком у нее лежал Закусай, которого Марья
Афанасьевна гладила, называла "сироткой" и закармливала шоколадом. Бедняжка
совсем истомился от неподвижности и время от времени устраивал бунт с лаем и
визгом. Тогда Таня брала его на поводок и уводила погулять, однако все
время, пока они отсутствовали, хозяйка тревожилась и поминутно взглядывала
на большие настенные часы.
откуда в слабом, еле ворочающем языком человеке столько злобы.
доносившимся откуда-то из глубин дома, ненавидяще шипела:
спицами, кривилась.
генеральшу по нескольку раз на дню. Тогда-то прислуга и кидалась разыскивать
сестру Пелагию. Находили ее у себя в комнате, или в библиотеке, или в парке
и доставляли к Марье Афанасьевне, а та уже съежилась вся, забилась под
одеяло - видно только испуганно блестящие глаза - и шепчет:
хочет! Его ведь здесь насильно держат, я за него перед исправником
отчитываюсь. Он меня "бенкендорфом" обзывал и еще по-всякому. Он это, он,
телиановское отродье! Во всем я ему помеха. Хотел деревенских ребятишек
учить, я не дала, потому что ничему хорошему он не научит. Денег тоже не даю
- нигилистам своим отошлет. А тут еще совсем с ума съехал, удумал на Таньке
моей жениться. Это на горничной-то! "Вы, говорит, бабушка, не смейте ей
тыкать, вы в ней должны человека увидеть". Хорошо выйдет, а? Если мой внук
на дворовой вертихвостке женится! Ладно бы еще любил ее без памяти, всякое
бывает, так нет. Это у него идея - себя на алтарь положить, чтобы из
полуграмотной девки просвещенную женщину сделать. "Великие дела, говорит,
для великих людей, а я человек маленький, и дело мое будет маленькое, но
зато хорошее. Если каждый из нас хоть одного кого-то счастливым сделает, так
уже его жизнь не впустую прошла". Я ему: "Не сделаешь ты девку счастливой
без любви, хоть озолоти ее всю, хоть все на свете книжки ей вслух прочитай.
Зачем Таньке голову морочишь? Я уж ей и жениха присмотрела, Прасолова сынка,
в самый раз ей будет. А ты в нее только ненужную амбицию поселяешь, хочешь,
чтоб она всю жизнь несбывшимся маялась". И ведь, что самое-то стыдное, даже
не спит с ней, такой малахольный! Я чай, если б похаживал к ней по ночам,
быстро бы перебесился и в ум вошел. Ну что вы на меня, матушка, с
укоризной-то глядите? Я жизнь прожила, знаю, что говорю.
сама такая была. Помню, как станет невтерпеж до жизни дорваться, так и
задушила бы родителей своими руками, только бы на волю. Особенно когда
семнадцати лет сдуру в приходского попа влюбилась. Красивый он был, молодой,
с бархатным голосом. Чуть не сбежала с ним, хорошо папенька-покойник
перехватил, выдрал как следует да в чулан запер. Вот и Наинка втрескалась в
кого-нибудь, вон их сколько вокруг нее кружит, кобелей. И бабка ей уже
помеха, счастью ее мешает. Выбрала себе кого-нибудь, на кого я ни в жизнь не
соглашусь, знает это и решилась через мой труп своего добиться. Она это
может, такой характер. Ах, Наинка, Наинка, я ли тебя не любила, я ли тебе
всю душу не отдала... Закусаенька мой, ангел мой белокрыленький, один ты
меня не предашь. Ведь не предашь, мой сладенький?
самоотверженном умиротворении. Всхлипывая от собственного благородства,
генеральша говорила:
виню. Сколько уж мне можно его век заедать. И так он почитай двадцать лет
безвылазно при мне состоит. От мечты отказался, талант в землю зарыл, до
сорока годов бобылем дожил. Я ведь на его неустанных трудах приживальствую.
Без него давно бы мужнино состояние в дым обратила, при моей-то дурости, а
Маккефри Энн
Прозоров Александр
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Куликов Роман
Глуховский Дмитрий