Чтение 14–й страницы книги ~Я не свидетель~

- Вы помните Иду Семеновну Поляк? Я встретила ее соседку, украинку,
они прожили тридцать лет рядом. Так вот эта соседка едет по приглашению
Иды Семеновны в Хайфу...

Левин хорошо знал Иду Семеновну. Ее муж, покойный уже, часто по
просьбе прокуратуры проводил бухгалтерские экспертизы. Она преподавала
русский язык и литературу в школе, где учился сын Левина. Считалась в
городе одним из лучших учителей. В 1979 году ее пригласили в мединститут
на должность и.о. ассистента на кафедру иностранных языков преподавать
русский для иностранных студентов. Ректор подписал приказ, она приступила
к работе. Студенты ее очень любили. А там были кубинцы, индийцы,
африканцы, немцы и арабы. Через два месяца ректора вызывает секретарь
обкома по идеологии и устраивает разнос: почему Поляк приняли на работу,
не согласовав с обкомом, тем более она беспартийная, а с иностранцами
должны работать коммунисты. А, главное, надо щадить национальные чувства
арабов. Ректор заикнулся, мол, давайте письменное распоряжение. Но
секретарь обкома не растерялся, пообещал, что будет приказ министерства. И
точно: через какое-то время из министерства пришла бумага, что на этой
кафедре сокращается одна ставка. Разумеется, уволили Поляк - она была на
кафедре новенькая, не увольнять же старых работников. Интересно, знали ли
об этой подлой возне студенты-арабы?..

- Знаешь, - с победительной улыбкой обратилась невестка к мужу, все
время молчавшему и осторожно поглядывавшему то на Левина, то на мать, -
когда Гомулка в конце шестидесятых изгонял евреев из Польши, очень
остроумно сказал их писатель Слонимский. Он провожал кого-то из уезжавших.
На вокзале, где висят таблички-указатели "К поездам", "Камера хранения",
"Туалет" и прочие он посоветовал повесить еще одну: "Пусть последний
погасит свет".

- Делайте, что хотите, - устало сказал Левин. - Конечно, если вы
уедете, мы с мамой потащимся за вами, - он обреченно поднялся из-за стола.

На работу Левин пошел не к девяти, а к десяти, поднялся утром
подавленный, с головной болью, как после бессонной ночи. После вчерашнего
разговора с невесткой словно все выело в душе.

Не заходя к себе, заглянул в комнату Михальченко. Тот был уже на
месте, сидел за столом, здоровой рукой перелистывал какие-то бумаги, а в
кулаке больной разминал тугое резиновое кольцо.

- Почта есть? - спросил Левин.

- Почта-то есть, только для вас ничего.

- Молчит Мюнхен, - сказал разочарованно Левин. - Ничего из этого не
выйдет, Иван. Глухое дело. Ухватиться не за что.

- Подождем еще, Ефим Захарович, куда деваться. Там у вас посетитель.

- С чем?

- Отца разыскивает. Пропал без вести... Вы будете смеяться, -
заулыбался Михальченко, - но он тоже немец.

- Ты что, издеваешься?! - вскипел Левин. - Ты где их берешь?

- Так уж получилось, Ефим Захарович, совпадение, - хохотал
Михальченко, утирая глаза.

- Совпадение.... - пробурчал, поднимаясь Левин...

В коридоре у его двери на стуле дожидался Тюнен Александр.

- Вы ко мне? - спросил Левин.

- К товарищу Левину.

- Заходите.

- Я приезжий, - сразу сказал Александр, усаживаясь на стул.

- Издалека?

- Вообще-то из Дудинки. А в данный момент из Энбекталды, это в
Казахстане.

- Каким же образом попали к нам в бюро?

- Разыскиваю отца. Сунулся для порядка в милицию, а там висит ваш
рекламный плакат. Подумал, что в милиции будут отбрыкиваться, а если и
примут заявление, начнется тягомотина. Решил, что за свои кровные
надежнее, хотя и дерете вы, как в ателье мод высшего разряда.

На последнее замечание Левин не отреагировал, хотя оно и покоробило.

- Чтоб не дурить вам голову, вот почитайте, - Александр протянул
Левину большой конверт, в котором лежала подробная справка, сделанная
майором Жумекеном Каназовым.

- Что ж, Александр Георгиевич, майор Каназов сделал все с толком, а
вы сетовали на милицию, - сказал Левин.

- Я дружил с его братом. Я ведь из тех мест, родился там, вырос.

- А ваши родители?

- Их привезли туда в сорок первом.

Левин понял, о чем речь.

- А где родители жили до войны?

- Здесь, в Старорецке.

- Кто по профессии ваш отец?

- Бухгалтер. А дед был то ли директором гимназии, то ли какого-то
училища. Отец рассказывал, но я не помню. Дед утонул, когда меня еще на
свете не было.

- В Старорецке есть у вас родственники?

- Ни здесь, и нигде.

- А знакомые?

- У меня нет.

- А у отца?

- По-моему, нет... Впрочем, не знаю, - неуверенно ответил Тюнен. - Но
он никогда ни о ком не вспоминал. И Старорецк редко упоминал. По понятным
причинам.

- Ваш отец, как я понял, верующий? Эта полоска конверта с маркой ФРГ
найдена Каназовым в Библии, служила закладкой.

- Верующий. А какое это имеет значение?

- Я должен искать человека, о котором ничего не знаю. А мне надо
знать. И как можно больше. Может и не имеет значения, что он верующий, а
может имеет. Он часто переписывался с кем-нибудь?

- Не имею понятия. В доме Каназов не нашел никакой переписки.

- От кого же он мог получить письмо из Германии?

- Даже представить себе не могу.

- Как часто вы виделись с отцом?

- Как когда. Иногда каждый год, иногда раз в два-три года.

- Заметно. Не богатые у вас сведения о нем.

- Это уж, как говорят, наши внутренние дела.

- Разумеется. Но я ведь сейчас вынужден вторгаться в ваши эти
внутренние дела.

- Тоже правильно.

- Каким образом конверт из ФРГ мог попасть в дом к вашему отцу?

- Без понятия.

- Вы считаете, что у вас родственников в ФРГ нет. Но может быть, вы
просто не знаете об их существовании. А отец вот узнал. Сейчас у многих
советских немцев отыскались там родственники. И многие едут отсюда.

- Правильно делают.

- Вы так считаете?

- А вы - нет? - Тюнен в упор глянул в глаза, в которых играла
усмешка. И Левин понял, что имел в виду его собеседник: "Ты ведь еврей,
ваши валят, так что ты мне голову морочишь?"

- Ладно, вернемся к конверту, - вздохнул Левин. - Где же остальная,
большая его часть и содержимое? Майор Каназов не высказывал никаких
предположений? Что из себя представляет Энбекталды? Как конверт вообще
попал в те места? Видите, сколько вопросов.

- Энбекталды, - поселок. Глушь. Девяносто процентов населения -
казахи. Есть татары, узбеки, корейцы, русские. И, по-моему, две-три
немецкие семьи. Может быть кто-то из них и переписывается. Сейчас можно.

- Если предположить, что ваш отец взял у кого-то почитать письмо или
ему предложили его, стал бы он отрезать от чужого конверта кусок для
закладки? Разве в доме не нашлось бы другой бумаги?

- Отец человек очень аккуратный, педантичный. Чужая вещь для него и
есть чужая. Хоть конверт, хоть что. Это он мне вдалбливал с детства.

- Библию он читал часто?

- Постоянно. У него, помню, закладкой торчал там кусочек картона.
Может, потерялся. Вот он и отрезал от конверта. Да еще с красивой маркой.

- Значит мысль, что конверт с письмом ему дал кто-либо, попробуем
отбросить? Как считаете?

- Это вы считайте. Я буду считать деньги. В ваших делах я не
профессионал, я по другой части.

- А с точки зрения логики?

- Тут, похоже, вы правы.

- Мог ли конверт или эта полоска от него где-нибудь валяться?
Бесхозно. И если да, то где: на улице, в мусорнике, в магазине, в
кинотеатре и так далее? А отец ваш увидел и подобрал. Подходит такой
вариант?

- Не думаю.

- Почему?

- Если письмо пришло в Энбекталды, то на девяносто девять процентов
кому-нибудь из немцев. Кому же еще в этой глуши? Верблюдам? А наши не
станут выбрасывать такую реликвию, как конверт. Хранить будут вместе с
письмами. Отрезать кусок, где красивая марка, - вовсе не сделают такого!

- Видите, логически рассуждая, вы привели меня к мысли, что письмо
все-таки получил ваш отец. И заменил картонку полоской от конверта, потому
что она стала ему милей, а? Элемент вероятности тут есть. А вот где
остальная часть конверта с указанием адресата, с обратным адресом и