выдаются соответствующие свидетельства, но я думал, что все это существует
для неверующих или же для тех верующих, которые, так сказать, хотят
доставить маленькое удовольствие государству. Я рассердился не на шутку,
услыхав, что идти туда обязательно, если хочешь сочетаться церковным
браком, а когда Мария заговорила вдобавок о необходимости выдать
письменное обязательство воспитывать детей в католическом духе, между нами
разгорелась ссора. Мне это показалось вымогательством и не понравилось,
что Мария так уж безоговорочно соглашается с требованием выдавать
обязательства в письменном виде. Кто мешает ей крестить своих детей и
воспитывать их в том духе, в каком она считает нужным?
мной в повышенных тонах, а когда я сказал ей потом, что, мол, хорошо, я на
все согласен, согласен даже подписать эту бумажонку, она разозлилась.
необходимость высших принципов правопорядка.
хочу прожить с ней всю жизнь и что готов даже вступить в лоно католической
церкви, чтобы удержать ее. Я впал в патетический тон, заявив, что слова
"высшие принципы правопорядка" напоминают мне камеру пыток. Но Мария
восприняла как оскорбление мою готовность стать католиком ради того, чтобы
удержать ее. А я-то думал, что польстил ей, и даже грубо польстил. Она же
утверждала, будто дело вовсе не в ней и не во мне, а в "правопорядке".
фешенебельной гостинице, где тебе никогда не нальют чашку кофе доверху, а
только на три четверти. В дорогих гостиницах все такие аристократы, что
полная чашка кофе кажется им плебейской, и кельнеры гораздо лучше
разбираются в господских правилах хорошего тона, чем господа-постояльцы,
которые там останавливаются. Когда я живу в подобных гостиницах, у меня
всегда такое чувство, будто я ненароком попал в особенно дорогой и в
особенно скучный интернат; вдобавок тогда я валился с ног от усталости -
три выступления подряд. Утром - перед акционерами-сталелитейщиками, днем -
перед соискателями учительских должностей, а вечером - в варьете, и в
варьете меня проводили такими жидкими аплодисментами, что в их всплеске
мне уже почудился будущий провал. Я заказал себе в номер пиво, и
метрдотель этой дурацкой гостиницы ответил мне по телефону таким ледяным
голосом: "Хорошо, сударь", будто я заказал навозную жижу; в довершение
всего они принесли пиво в серебряном бокале. Я устал, мне хотелось выпить
пива, поиграть немного в рич-рач, принять ванну, почитать вечерние газеты
и заснуть рядом с Марией, положив правую руку к ней на грудь и придвинув
лицо так близко к ее лицу, чтобы и во сне ощущать запах ее волос. В ушах у
меня все еще звучали жидкие аплодисменты. Было бы, пожалуй, гуманней, если
бы зрители просто опустили большой палец книзу. Это
пресыщенно-высокомерное презрение к моей особе показалось мне таким же
безвкусным, как пиво в идиотском серебряном бокале. Я был просто не в
состоянии вести разговоры на возвышенные темы.
заметила, что сказала "то самое" - слова, которые мы употребляли в особом
смысле. Неужели она все забыла? Она, словно маятник, ходила у изножия
широкой кровати, так резко взмахивая сигаретой, что казалось, маленькие
облачка дыма - это точки, которые она ставит после каждого слова. За эти
годы она приучилась курить. На ней был светло-зеленый джемпер, и она
казалась мне очень красивой; лицо - белое-белое, а волосы темнее, чем
прежде, в первый раз я заметил жилки у нее на шее.
мы еще раз обо всем поговорим, и главное о "том самом".
по выражению ее губ я вдруг почувствовал, что эта сцена вызвана какими-то
причинами, в которых она сама себе не хочет сознаться. Она затянулась, и в
уголках ее губ я заметил несколько морщинок, которых раньше не видел.
Потом она посмотрела на меня, покачав головой, вздохнула, снова
повернулась и опять начала ходить, как маятник.
из-за подписи под этим вымогательским документом... потом из-за
регистрации брака. Теперь я на все согласен, а ты сердишься пуще прежнего.
чувствую, ты просто-напросто боишься объяснений. Чего ты, собственно,
хочешь?
приятное. - Иди, ляг рядом со мной и прихвати пепельницу, так нам будет
гораздо удобнее разговаривать.
покачала головой, поставила мне на кровать пепельницу, подошла к окну и
поглядела на улицу. Мне стало страшно.
чужого голоса.
вдруг опять стал совсем мягким.
Зоммервильдом, Цюпфнером... и как их там зовут.
она, не оборачиваясь.
католиков.
прелат Зоммервильд?
имя, понял, что речь идет именно о нем. И я опять вспомнил, как они шли,
взявшись за руки. Мне самому бросилось в глаза, что в Ганновере было
гораздо больше священников и монахинь, чем этому городу полагалось по
штату, но я не подумал, что Мария может здесь с кем-нибудь встретиться.
Ну, а если даже и так... ведь когда у меня выдавались свободные дни, мы,
бывало, ездили в Бонн, и она могла сколько ее душе угодно наслаждаться
общением с "кружком".
разъездах... Брауншвейг, Гильдесхейм, Целле...
внизу в баре.
воздухом, хотя и импортированным. - Это было не мое выражение, а ее. Время
от времени она говорила, что ей хочется подышать "католическим воздухом".
и опять курила, и эти ее судорожные затяжки казались мне чужими, так же
как и ее манера разговаривать со мной. В эту минуту она была для меня
чужой женщиной - красивой, но не слишком интеллигентной, ищущей предлог,
чтобы уйти.
знаешь.
понял, что она с трудом удерживается от слез. Зачем? Лучше бы она
заплакала - бурно, навзрыд. Тогда я мог бы встать, обнять ее и поцеловать.
Но я не встал. Мне этого не хотелось, а поцеловать ее просто так, по
привычке, или из чувства долга - я был не в состоянии. Я по-прежнему лежал
и думал о Цюпфнере и Зоммервильде, о том, что три дня она здесь
хороводилась с ними и ни слова мне не сказала. Наверное, они говорили обо
мне. Цюпфнер возглавляет это их Федеральное объединение католических
деятелей-мирян. Я слишком долго медлил, минуту или полминуты, а может,
целых две, не помню. Но когда я наконец встал и подошел к Марии, она
отрицательно покачала головой, движением плеч стряхнула мои руки и снова
начала говорить о страхе за свою душу и о принципах правопорядка, и мне
показалось, что мы уже лет двадцать женаты. В голосе Марии появилось
что-то менторское; я слишком устал, чтобы вслушиваться в ее аргументы, и
пропускал их мимо ушей. Потом я прервал ее и рассказал о своей неудаче в
варьете, первой за все эти три года. Мы стояли рядышком и смотрели в окно
- к нашей гостинице вереницей подъезжали такси и увозили на вокзал
католических бонз: монахинь, патеров и деятелей-мирян, у которых были
очень серьезные лица. В толпе я увидел Шницлера, он придерживал дверцу
машины, в которую садилась старая монахиня с чрезвычайно благородной
внешностью. Когда он жил у нас, то был евангелистом. Теперь он, видимо,
перешел в католичество или же явился сюда в качестве евангелического
наблюдателя. От него можно было всего ожидать. На улице без конца тащили
чемоданы, и католики совали чаевые в руки портье. От усталости и душевного
смятения все плыло у меня перед глазами: такси и монахини, огни и
чемоданы, а в ушах не переставая звучали убийственно-жидкие аплодисменты.
Мария давно прекратила свой монолог о принципах правопорядка, и она уже
больше не курила; когда я отошел от окна, она пошла вслед за мной,
положила мне руку на плечо и поцеловала в глава.
как был в одежде, и в ту же секунду заснул, а утром, когда проснулся и
обнаружил, что Марии нет, не очень-то удивился. На столе лежала записка:
"Я должна идти той дорогой, которой должна идти". Она дожила почти до
двадцати пяти и могла бы придумать что-нибудь получше. Я на нее не
Березин Федор
Земляной Андрей
Максимов Альберт
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Суворов Виктор