радостью, нараспев говорила Марья Николаевна. - Ты, верно, никогда другой и
не будешь... И жить не будешь!
Буду жить, как Ваня... - торжествующе докончила Соня и вдруг страшно, до
слез покраснела, и стала удивительно нежной, хорошенькой, милой девочкой,
которую хотелось целовать, с теплыми слезами и смехом.
и путались в белых простынях, полуголые - одна гибкая, сильная и упругая,
другая тоненькая и хрупкая, - как две расшалившиеся дикие прекрасные самочки
какого-то сильного счастливого зверя.
XIV
говорили доктора, которым он не верил, но хотел верить, его спасение. Все
собрались его проводить.
тепло, ни люди, ни небо, ни зелень. Ноющее, бесконечное страдание наполняло
и окружало его, как какой-то особый тяжелый туман, сквозь который плохо и
тускло видел он все окружающее. Он уезжал равнодушный и холодный, как будто
тело его уже умерло, а дух был погружен куда-то внутрь, в бездонную глубину
одинокою страдания. Он не был рад, но и не раздражался, оттого что его
собрались провожать. Ему было все равно. Один Ланде его заботил, и так
странно было видеть это непонятное, озабоченное внимание, как улыбку на лице
неподвижного холодного покойника.
что же ты есть будешь?
Взгляните на птиц небесных: не сеют...
накорми, так ты с голода подохнешь. Удивительное дело!.. На месте Господа
Бога я бы тебя давно взял живым... и посадил в сумасшедший дом.
всех людей, каких я встречал...
помолчал.
Ланде.
сомневался в чем-то.
часы.
студенческое!
его лицо. - Куда ж ему на урок? Его ветер с ног валит!
нашему брату, голяку, нельзя такими нежностями заниматься! Пока еще не
свалил? - ну, и ладно!
зонтик, чинно села против Ланде, в уголок. Марья Николаевна возбужденно и
смущенно смеялась, мельком поздоровалась и осталась посреди комнаты, вертя
по полу раскрытый зонтик, смеясь, блестя глазами и голыми руками, тепло
розовевшими в белых холодных широких рукавах, и не глядя на Молочаева.
какая-то нервная жилка. Он тоже встал и прислонился к окну, только изредка
взглядывая на нее быстрыми и жадными глазами.
раскрыла зонтик.
страшную силу, понес его. Марья Николаевна мельком взглянула на него и опять
стала смотреть на Семенова. Сутулый, больной студент уже сидел в тарантасе в
своем выцветшем зеленоватом, с тусклыми позеленевшими пуговицами пальто,
надвинув фуражку на уши.
какое мне дело? Как хочешь! Прощай! - вдруг раздраженно и неприятно перебил
он сам себя и поехал.
странная, и казалось, что среди яркого дня, блеска и радости, на него одного
не светит яркое, теплое солнце... Соня тихо плакала.
почудилось ей что-то властное, уверенное.
испуг овладел ею.
думала раньше об этом.
медленно поднялось в нем.
теперь говорить!
заставила его сжаться всем своим могучим красивым телом в бессильную и
безобразную злобу.
- Идемте, Шишмарев!
окно в сад, Соня обняла ее за мягкие колени, а Ланде стал возле.
улыбаясь.
говорить теперь... Солнце светит так тепло, так хорошо...
хорошо!
восторженно говорил Ланде. - Мне всегда кажется, что Бог дал людям женскую
молодость, красоту и нежность, чтобы они не унывали, не забывали о радости и
любви, пока еще тянется их ужасная, тяжелая, беспросветная работа над
жизнью.
звуки его голоса.
- задумчиво и с нежным вниманием спросила Марья Николаевна.
прекрасные, только тогда все они и все будет такое же прекрасное, молодое и
нежное. Тогда уже все будет ясно, светло, а теперь они - только луч оттуда,
из светлого будущего.
молодая, радостная девушка сходится с одним мужчиной... таким жадным,
грубым... Мне и радостно за его счастье и жаль. Точно кто-то взял, потушил
или унес яркий огонек, светивший всем... Я, впрочем, думаю, что это не от
дурного чувства... это потому мне жаль, что слишком мало таких огоньков у
людей...
опуская голову. Ей казалось, что он именно о ней говорит.
что эта молодость и красота не могут быть общим достоянием. Впрочем, люди
думают, что это дурно... Я не знаю... может быть...
облекал радостью каждое дыхание. Марья Николаевна подняла на Ланде глаза, и
что-то странное мелькнуло в ней: на одно мгновение ей страстно и радостно,
как никогда, захотелось жизни и показалось, что она может и будет любить
всех, всем давать наслаждение, радость, свет и веселье, свою молодость и
красоту, свое прекрасное сильное тело. Это мелькнуло и исчезло, а осталась,
как глубокая борозда, задумчивая нежность, тихое влечение к тонкому, тихому,
прекрасному глазами, слабому человеку, стоявшему перед: ней. Ланде ясно и
радостно смотрел на нее, и в это мгновение в ней в первый раз появилось