умом раскидывал. Уставал, конечно: работа поту требует. И Вовку измучил, и
себя извел, и кобылу издергал. Вовка прямо у порога падал, и мать его,
сонного, в кровать волокла. А сам исключительно настоечкой держался: на
укропе настоечка. Укрепляет. И только лафитничек опрокинул (Марьица и
графинчик-то со стола убрать не поспела), только, значит, принял во здравие:
здрасте вам, Егор Полушкин. Собственной небритой персоной.
его внимание устремилось. Закивал, заблагодарил, заулыбался и к дверям
оборотился: кепку повесить. А когда повесил и к столу шагнул, пиджак
одергивая, то аж заморгал: нету графинчика-то. Ни графинчика, ни лафитничка:
одна картошка на столе. Правда, с салом.
Потом закурили и к делу подошли:
килограмм.
-- полтина, налево -- полтина.
называется. А мы его голим.
государству что? Государству -- потеря.
думаем совершенно. А надо бы нам думать.
перспективой. Чтоб, значит, в грядущее. Об этом думать надо.
бедственное положение.
расплатился уже Егор сполна за утопленный мотор, но на прежней работе -- на
тихой да уважительной пристани -- не остался. Сам ушел, по собственному
желанию:
старался, как мог. Даже и не старался: стараются -- это когда специально,
когда себя насилуют, чтоб только все нормально сошло. А у Егора и в мыслях
не было что-либо плохо сделать, где-либо словчить, на авось сотворить,
кое-каком отделаться. Работал он всю жизнь и за страх и за совесть, а что не
всегда все ладно выходило, так то не вина его была, а беда. Талант, стало
быть, такой у него был, какой отроду достался.
Егор веревок побольше, ножи навострил, топоришко за пояс засунул и подался в
заповедный тот лес. За лыком, что ценился по полтиннику за килограмм. И
Кольку с собой прихватил: лишний пуд -- лишние восемь целковых. Впрочем,
лишнего у него ничего еще не бывало.
дороге.-- Она в прежние-то времена, сынок, пол-России обувала, с ложечки
кормила да сладеньким потчевала.
уважает, богатый взяток берет. Самое полезное дерево.
скажем, какое полезное строение. Каждое дерево, сынок, оно для пользы:
бездельных природа не любит. Кто для человека растет, на его нужду, кто для
леса, для зверья всякого или для гриба, скажем. И потому, прежде чем топором
махать, надо поглядеть, кого обидишь: лося или зайца, гриб или белку с
ежиком. А их обидишь -- себя накажешь: уйдут они из леса-то порубленного, и
ничем ты их назад не заманишь. Хорошо было им идти по этой глухой дорожке,
шлепать босыми ногами по росистой траве, слушать птиц и говорить об умной
природе, которая все предусмотрела и все сберегла на пользу всему живому. К
тому времени уж и солнышко вынырнуло, шишки на елях вызолотив, и шмели в
траве запели. Колька на каждом повороте на компас смотрел:
потому, что ближний-то больно уж красив. Больно в силе он состоит, цветущ
больно, и трогать его не надо. Лучше вглубь сходим: ног нам не жалко. А
липняк этот пусть уж цветет пчелам на радость да народу на пользу.
Клевера обхаживают, цветы всякие. В природе тоже свои этажи имеются. Скажем,
трясогузка; она по земле шастает, а ястреб в поднебесье летает. Каждому свой
этаж отпущен, и потому никакой тебе суеты, никакой тебе толкотни. У каждого
свое занятие и своя столовка. Природа, она никого не обижает, сынок, и все
для нее равны.
родился ежиком, а другой- белкой. Один на земле шурует, вторая с ветки на
ветку прыгает. А люди, они ведь одинаковыми рождаются. Все, как один,
голенькие, все кричат, все мамкину титьку требуют да пеленки грязнят. И кто
из них, скажем, рябчик, а кто кобчик -- неизвестно. И потому все на всякий
случай орлами быть желают. А чтоб орлом быть, одного желания мало. У орла и
глаз орлиный и полет соколиный... Чуешь, сынок, каким духом тянет? Липовым.
Вот аккурат за поворотом этим...
растерянности, глазами моргая. И Колька остановился. И молчали оба, и в
знойной тишине утра слышно было, как солидно жужжат мохнатые шмели на своих
первых этажах.
женское тело, стволы тускло светились в зеленом сумраке, и земля под ними
была мокрой от соков, что исправно гнали корни из земных глубин к уже
обреченным вершинам.
полтиннички.
Харитина в намеченной ею самой дистанции последний круг заканчивала. К
финишу рвалась, к заветной черте, за которой чудилась ей жизнь если и не
легкая, то обеспеченная.
мужа кричать -- это пожалуйста, а кулаком в присутственный стол треснуть --
это извините. Боялась она страхом неизъяснимым и столов этих, и людей за
столами, и казенных бумаг, и казенных стен, увешанных плакатами аж до
потолка. Входила робко, толклась у порога: и требовать не решалась и просить
не умела. И, испариной от коленок до мозжечка покрываясь, талдычила:
документ глядели, хмурились.-- Дочка у вас ясельная.
ступайте: как решит.
Ивановичу на третий. А оттуда...:
много, а ясли одни.
либо твердая зарплата два раза в месяц, либо конец всем мечтам. Конца этого
Харитина очень пугалась и потому с утра готовилась к свиданию с последним
начальником со всей женской продуманностью. Платье новое по коленки
окоротила, нагладилась, причесалась как сумела. И еще сумочку с собой
прихватила, сестрицы подарок, Марьицы, к именинам. А Ольгу учительнице Нонне
Юрьевне подкинула: пусть тренируется. Своих пора заводить, чего там.
Выгулялась.
Берендею шла или к Кощею Бессмертному. А за дверью вместо Кощея с
Берендеем-дева с волосами распущенными. И коготки по машинке бегают.
"идемте". И сама в кабинет проводила.
Перед собой смотрел, но строго ли-не поймешь: в очках ведь, как в печных
заслонках.
Максимов Альберт
Корнев Павел
Гюго Виктор
Василенко Иван
Суворов Виктор
Шилова Юлия