Чтение 14–й страницы книги ~Нептунова арфа~

Стентону было мало.

Черное небо... Несколько часов видел его Стентон. Столько лет усилий -
и несколько часов... А потом месяцы в госпиталях, месяцы безделья, на
смену которому пришла служба сперва на самолетах, а потом на дирижаблях
"Транспасифика".

Черное небо оказалось недоступным. Может быть, единственно недоступным
в жизни, но зато и единственно желанным. И голубое так и не смогло его
заменить.

А теперь, возможно, придется распроститься и с голубым... И что тогда?

- И что же будет? - спросил Захаров.

- Вы телепат?

- Временами. Так что же?

- Не знаю, - сказал Стентон. - Все равно. Без дела не останусь. Вернусь
в Крестед-Бьютт и открою гриль-бар. Как Барни. "У неудавшегос
космонавта". Прекрасное название, не правда ли?

- А почему вы не остались работать на Мысе? Или в Хьюстоне? В
наземниках, естественно.

- И провожать других наверх? Нет, это не для меня. Я хочу летать. Сам,
понимаете, сам.

"Я бы умер от зависти, - подумал Стентон. - Но в этом я тебе не
признаюсь".

- Это я понимаю, - сказал Захаров. - Знаете, Стентон, Джулио тоже было
трудно у нас в Патруле. После атомных лодок наши патрульные - труба пониже
и дым пожиже, как говорится. В десять раз меньше, в десять раз
тихоходнее... И все же лучше, чем на берегу. Так он считал.

- Он остался моряком и в Патруле. А я на дирижабле не осталс
космонавтом, адмирал. Это плохая аналогия.

Захаров кивнул.

- Моряком он остался, правда. Только вот каким? Вы знаете, Стентон, как
это - стоять на мостике корабля? Не судна, но корабля? Корабль - это не
оружие. Не дом. Не техника. Корабль - это ты сам. Это ты сам на боевых
стрельбах идешь на сорока пяти узлах, и мостик под ногами мелко-мелко
дрожит от напряжения и звенит, и ты сам дрожишь и звенишь...

Захаров замолчал. Ему не хватало слов, слова никогда не были его
стихией.

Стентон внимательно посмотрел на него.

- А вы поэт, адмирал... - В этих словах Захаров не почувствовал иронии.

- Нет, - сказал Захаров. - Я моряк. И Джулио был моряк.

Стентон помолчал немного.

- Кажется, я понимаю...

- Вы должны это понять, Стентон. Можно порезать корабли. Можно видеть,
как режут корабли. Я видел. Мой "Варяг" был лучшим ракетным крейсером
Тихоокеанского флота. И его резали, Стентон. Резали на металл. Я плакал.
Это не стыдно - плакать, когда погибают люди и корабли. Флот можно
уничтожить. Это нужно было сделать, и я рад, что это сделали при мне, что
я дожил до этого. Не удивляйтесь, Стентон, я военный моряк, и я лучше вас
могу себе представить, что такое война. И больше вас могу радоваться тому,
что ее не будет. Никогда не будет. И военного флота никогда уже не будет.
Но моряки будут. Будут. Потому что моряк - это не форма одежды. Это форма
существования. Они могут быть и на море, и на суше.

- И в небе, - сказал Стентон. - В черном небе.

Захаров отхлебнул из стакана. Боль снова медленно поднималась от шеи к
затылку. Сколького же теперь нельзя! Нельзя волноваться, нельз
переутомляться, нельзя... Плевать, сказал он себе. Плевать я хотел на все
эти "нельзя". Он поставил стакан и, опершись на стол локтями, в упор
взглянул на Стентона.

- Да, - сказал он. - И в небе. И в черном, и в голубом.

Народу в баре заметно прибавилось. Захаров взглянул на часы. Пора.

- Когда вы улетаете? - спросил он.

- Не знаю... Сегодня вечером сюда подойдет другой дирижабль, мы
перегрузим все на него - фрахтовщики в любом случае не должны страдать.
Завтра прилетит комиссия. Объединенная следственная комисси
"Транспасифика" и АПГА...

- Простите?

- АПГА - ассоциация пилотов гражданской авиации. И будут нас изучать
под микроскопом. Сколько? Не знаю...

- Ясно, - сказал Захаров. - Что ж, если у вас выдастся свободна
минута, Стентон, прошу ко мне. Сегодня и, по всей вероятности, завтра
буду здесь. Впрочем, насчет завтра точно не знаю, может быть, мне придетс
улететь. Но пока я здесь - буду рад вам. Посидим, попьем чаю. Правда,
приличного не обещаю, маврикийский, как видите, кончился, а цейлонский -
не то, не то... Но все-таки... И поболтаем.

- Спасибо, - сказал Стентон. Он был уверен, что не воспользуетс
приглашением. - Я не знаю, как у меня будет со временем, но постараюсь.

Захаров взял бумажную салфетку, синим фломастером написал на ней
несколько цифр.

- Вот мой здешний телефон - звоните, заходите. Рад был познакомиться с
вами...

- Я тоже, товарищ Захаров. - Эти слова Стентон произнес по-русски. Увы,
русский язык был чуть ли не единственным предметом, который в отряде НАСА
давался ему с трудом.

- Барни, запиши все на мой счет, - сказал Захаров. - И не спорьте, не
спорьте, Стентон. Сегодня вы мой гость.

Барни покачал головой.

- Нет, адмирал. Сегодня - за счет заведения.

Возражать Захаров не стал.

Проводив Захарова взглядом, Стентон закурил и с минуту сидел, теребя в
руках салфетку с записанным телефоном. Потом аккуратно сложил ее и убрал в
бумажник. Пусть лежит.

Стентон встал. За стойкой Барни колдовал с бутылками. В двух конических
стаканах, искрившихся сахарными ободками, возникал под его руками
красно-бело-синий "голландский флаг". Проходя вдоль стойки, Стентон
попрощался с барменом и направился к себе. Командиру корабля, даже
отстраненному командиру, стоило все же понаблюдать за разгрузкой. Правда,
это обязанность суперкарго, и Кора справится с ней прекрасно, однако...

Тем временем Захаров, поднявшись еще на три этажа, входил уже в
приемную координатора Гайотиды-Вест. Девушка за секретарским пультом
приветливо улыбнулась ему.

- День добрый, пани Эльжбета, - сказал Захаров. - Шеф у себя?

- Да.

- Есть у него кто-нибудь?

- Нет. Только он сегодня не в духе.

"Еще бы, - подумал Захаров, - будешь тут в духе. ЧП первой категории в
твоей акватории да еще с твоим личным составом... Странно было бы,
пребывай координатор в отличном расположении духа. Противоестественно". Но
вслух ничего этого Захаров не сказал.

- Это не страшно, пани Эльжбета. Во всяком случае, это не самое
страшное.

Эльжбета кивнула: о гибели патрульных субмарин она уже знала.

- Спросите, пожалуйста, примет ли он меня.

- По какому вопросу?

- По личному.

- Может быть, вам лучше сперва обратиться к фрекен Нурдстрем?

Фрекен Нурдстрем была непосредственным начальником Захарова, и с ней
Захаров уже говорил.

- Нет, пани Эльжбета, мне нужен именно он.

Брови Эльжбеты, выщипанные по последней моде - нечто вроде
длиннохвостых запятых, - чуть заметно дрогнули.

- Хорошо, я сейчас узнаю.

Она нажала одну из клавиш на своем пульте и негромко и быстро
проговорила что-то по-польски. Выслушав короткий ответ, она снова
повернулась к Захарову:

- Пан Збигнев ждет вас.

- Спасибо. - И, машинально одернув куртку, Захаров шагнул в кабинет
координатора.

Кабинет был просторен. Легкая штора цвета липового меда закрывала
огромное - во всю дальнюю стену - окно. В отфильтрованном ею солнечном
свете два больших выпуклых экрана - внешней и внутренней связи - на левой
стене казались янтарными. Золотистые блики играли и на стеклах книжного
стеллажа, занимавшего все остальное пространство стен. По самой
приблизительной оценке здесь было две-три тысячи томов. Захаров никак не
мог взять в толк, к чему они тут. Какие-то справочники, журналы - это
естественно, не бегать же каждый раз в библиотеку. Но такое собрание?..

Координатор поднялся из-за подковообразного письменного стола,
бескрайностью и пустынностью напоминавшего какое-нибудь средних размеров
внутреннее море, и вышел навстречу Захарову.

- Витам пана, - сказал Захаров, пожимая Левандовскому руку.

- Здравствуйте, Матвей Петрович. - По-русски координатор говорил
совершенно свободно. Только неистребимый акцент: твердое "ч", чуть
картавое "л" да назойливые шипящие выдавали его происхождение.

Левандовский жестом предложил Захарову кресло, сел сам.

- Так что у вас за дело, Матвей Петрович?

- Мне нужен отпуск, пан Збигнев. Дней на пять-шесть. Я решил бы это с
фрекен Нурдстрем, но дело не терпит отлагательств и подавать рапорт по
команде я не могу.

- Отпуск...

- Да. За свой счет. И - с завтрашнего дня.

- А кто заменит вас в диспетчерской?

- Сегодня вернулся Корнеев, так что без меня обойтись можно. Так считаю
не только я, но и фрекен Нурдстрем тоже.