фантазиям. Никак мне не удавалось сохранить пресловутую бесстрастность, к
которой обязывает профессия врача. В этот вечер я совершенно не отдавала
себе отчета в своих действиях.
мне на первый этаж. По дороге еще успел натерпеться насмешек от двух
санитаров. Он сел рядом со мной на скамью под ажурным сводом галереи,
ведущей в подвальные помещения, напротив профсоюзного комитета и бара, в
это время давно закрытого. Луна почти дневным светом заливала сад, разрезая
его на большие темные и голубоватые лоскуты. Казалось, что мы в театре, в
будке суфлера. В Париже летом не спускается ночь, просто сгущаются краски
дня, а на рассвете он возрождается во всем своем сиянии. На улицах в этот
час не было почта ни души, только полицейские с собаками искали лежбища
бездомных. Дыхание города овевало нас, не освежая. Жужжали комары и мошки,
с треском сгорая на электрических лампочках. Где-то вдалеке хлопали двери,
из подвала доносилось гудение вентиляции, и мы подошвами ощущали жизнь
больницы - словно трепетали бока огромного зверя, улегшегося у наших ног.
Тяжелый камень давил мне на грудь. Я едва различала Бенжамена, яркий свет
луны сделал еще темнее сумрак под сводами галереи, и вокруг нас в
фантасмагорическом балете роились тени. Он положил руки на колени и начал
точно с того места, где остановился вчера. Невнятный гул поднимался из
сердца Парижа, колокол собора Парижской Богоматери отбивал каждые четверть
часа.
этого незнакомца казался порождением темноты, как будто сама ночь шептала
его мне на ухо.
и дом походил на корабль, севший на мель в горах. Можете себе представить,
как мы были довольны после тревожных часов, проведенных в машине. Продрогли
мы до костей. Внушительный остов дома, толстые стены, крыша, широкие скаты
которой почти касались земли, - все это выглядело солидно. Раймон - так
звали нежданного спасителя, - не спрашивая, взял наши чемоданы. Не знаю
почему, но перед этим угрюмым коротышкой я робел. Он широко распахнул
дверь, кивком пригласив следовать за ним. Нагретый воздух мгновенно окутал
нас, как будто мы вошли в теплое и мягкое нутро животного. За маленьким
тамбуром, специально устроенным, чтобы не напустить холоду в дом, вторая
дверь вела в длинную прихожую, стены которой были украшены охотничьими
трофеями - оленьими рогами и кабаньими головами. На нас повеяло аппетитным
духом кухни, и мне показалось, будто я в хорошем отеле. В приоткрытом
стенном шкафу в углу я заметил теплые сапоги на меху, снегоступы, лыжные
палки. Не успели мы сделать и шагу, как Раймон проворно схватил метелку из
конского волоса и смахнул с наших курток и ботинок снег, который тотчас
растаял на толстом половике.
и сообщил, что сейчас выйдет "сам", мол, ждите. Да уж, окажись молчун-слуга
владельцем дома, нас бы это не порадовало. Комната, все стены которой
занимали шкафы с книгами в переплетах и мягких обложках, внушала доверие -
если хозяева любят читать, то они не могут оказаться совсем уж плохими
людьми. Стойкий, умиротворяющий запах древесины приятно щекотал ноздри. Над
камином висела картина, какая-то аллегория: три черепа, нарисованные поверх
трех лиц, - ребенка, девушки и женщины в годах. Над черепами парили ангелы.
Вообще-то я ожидал, что попаду в деревенский дом. А здесь все оказалось на
диво роскошным для такой глуши. В этом доме была с блеском решена извечная
проблема жилища в горах: максимальный комфорт в максимально суровых
условиях. Элен расстроилась, что ее брюки забрызганы грязью, а у меня от ее
сетований на душе потеплело: уж если она заботилась о своем туалете,
значит, жизнь вошла в колею. Она устало улыбалась мне; я смотрел, как она
поглаживает ладонью стол, кресла, стенки книжного шкафа, и видел, что наше
случайное пристанище и на нее произвело благоприятное впечатление.
вписывался. Я приготовился увидеть мизантропа, а это оказался самый
обходительный человек; какого только можно себе представить. Здесь, в
уединении, высоко в горах, мы обнаружили трогательный обломок шестидесятых
годов. Все внешние приметы эпохи были налицо: индейский жилет поверх
рубашки с круглым воротничком, кожаные брюки и высокие ботинки, на
указательном пальце правой руки большой перстень. Бывают такие люди -
навсегда останавливаются на моде того времени, когда они пользовались
наибольшим успехом. Он был высокого роста, плотный; на вид я дал ему лет
пятьдесят пять. Гладкое, почти без морщин, лицо старили только мешки под
глазами, обтянутые тонкой, как папиросная бумага, кожицей. У него были
великолепные волосы, которым я с первого взгляда позавидовал: серебристые и
блестящие, он приглаживал их с довольным видом, точно сам был в восторге от
растительности, украшавшей его голову. Волосы были длинные, они падали ему
на плечи и походили на застывший водопад. Он улыбался нам и держался
непринужденно, пожалуй, даже слишком.
здесь маленькая Сибирь, самые холодные места во Франции, морозы бывают до
минус сорока. И ни одного жилья на много километров вокруг. Иногда снег на
несколько дней отрезает нас от всего мира, и даже почтальон не высовывает
носа на улицу. Прогноз обещает, что в ближайшие двое суток снегопад
усилится. Телефон не работает - оборваны провода, чудо, что еще есть свет,
электричество может отключиться в любой момент. Но как вы ухитрились
заехать сюда?
поблагодарила за любезный прием и похвалила дом.
стареющим красавцам. Вокруг него витал ненавязчивый аромат; я мог бы
поклясться, что он и косметикой пользуется, - стоило только взглянуть на
неестественно смуглый тон кожи, который ему шел. Холеные руки, елейный
голос, ухоженная шевелюра - в общем, нечто среднее между прелатом и
флибустьером. Около часа мы беседовали о том о сем, после чего он пригласил
нас отужинать с ним. Разумеется, Раймон уже приготовил для нас спальню. Все
это было несколько неожиданно, но возразить у нас не хватило духу. В
соседней комнате, побольше, попросторнее, был накрыт стол - фарфоровая
посуда, хрусталь. На сервировочном столике стояли поднос с сырами и корзина
с фруктами. Мы и представить себе не могли, что нас ждет такое угощение, и
я возблагодарил судьбу за встречу со столь цивилизованными людьми. Во всем
мне виделись только добрые предзнаменования. Раймон, повар, он же
дворецкий, суетился вокруг стола, священнодействовал. Он подал нам суп с
зеленым горошком, затем пулярку, исключительно нежную и сочную, и к ней
сырную запеканку, приготовленную по местному рецепту, которая таяла во рту.
Это был настоящий пир, и я, гордый своими недавно приобретенными
гастрономическими познаниями, воздал ему должное. Вино было подано местное,
с ароматом лесного ореха, а венцом ужина стало шоколадное суфле - я трижды
взял себе добавки. Элен дивилась обилию и разнообразию блюд и сделала
комплимент повару.
в чем вам повезло: узнав, что надвигается метель, он с утра съездил в город
и привез большой запас сыров, овощей и прочей снеди. Здесь у нас, на высоте
1200 метров, зимой рынка поблизости нет. Так что если бы не его
самоотверженность, вам не пришлось бы так хорошо поесть.
встретить такую пару в этом уголке Франции. Насколько первый был породист,
настолько второй мужиковат. Пучеглазый, с постоянно мокрыми губами, слуга
почти завораживал своим откровенным, бросающимся в глаза уродством.
Казалось, его лепила из глины рука смертельно усталого творца, задремавшего
за работой. Природа подчас более изобретательна в своих промахах, чем в
удачах; жизнь так и искрилась в этом сбитом сикось-накось создании,
внушавшем одновременно отвращение и любопытство. Кривая ухмылка на его
лице, казалось, была запечатлена от рождения. Он обращался к своему хозяину
на "вы" - а тот ему "тыкал", - поддакивал каждому его слову, хихикал над
его шутками, показывая мелкие, желтые, неровные зубы. Жером Стейнер
позволял ему вмешиваться в разговор до известного предела, сочтя же, что со
слуги довольно, приказывал замолчать, и тот повиновался, но ненадолго.
Очевидно, так между ними повелось с давних пор. Раймон был и восторженной
публикой, и семьей в одном лице, но г-ну Стейнеру было явно неловко оттого,
что порядки, которые он терпел в уединении без свидетелей, видят
посторонние. При своем маленьком росте слуга обладал недюжинной силой, он
уносил в кухню огромные стопки тарелок и блюд, ни разу ничего не уронив, да
еще под мышкой ухитрялся зажать пустую бутылку. Мне было не по себе, когда
он сновал вокруг нас, согнувшись чуть ли не пополам, как лакей из комедии,
и я злился, не понимая, что же это за человек.
удержу, и только к концу десерта заскучал. Ужин не развязал мне язык,
наоборот, он у меня стал слегка заплетаться. Я ел слишком быстро и теперь
чувствовал себя отяжелевшим; мне хотелось, чтобы моя заботливая подруга
помассировала мне живот, помогла переварить обильную трапезу. Я ерзал на
стуле, не зная, что сказать, кроме "да" и "нет". Зато Элен успешно
поддерживала разговор за двоих, и наш хозяин, радуясь, что нашел
собеседницу, не скупился на комплименты. Меня он почти не замечал, она
всецело завладела его вниманием. Адвокат, парижанин, он терпеть не мог
столицу и бывал там, только когда того требовали дела чрезвычайной
важности. Он любил природу, находил здесь, высоко в горах, радости для души
и тела, очищался - его слова - "от мерзостей земных в этом орлином гнезде".
Жил он с супругой, преподавательницей философии, сказал, что сейчас она в
отъезде, должна со дня на день вернуться из Лиона, если Дороги позволят.
Адамов Григорий
Белоусов Валерий
Шилова Юлия
Белов Вольф
Шилова Юлия
Шилова Юлия