настаивала так, что мне предоставлялся только выбор - либо удержать ее
силой, либо уступить; и, таким образом, мы побывали почти всюду, где ей
хотелось, и я заметил, что все эти места ее не очень, в сущности,
интересовали. Она просто давала волю какому-то своему неожиданному желанию,
но как только оно становилось легкоисполнимым, оно теряло для нее
значительную часть соблазнительности. Она была готова на все ради сильных
ощущений. Но сильных ощущений не было, были только в одном случае сутенеры в
светло-серых кепках, относившиеся с почтительной боязнью к полицейским,
дежурившим у входа в bal musette, в другом - голые полноватые женщины с
вялыми телами и мертвенно-животной глупостью в глазах, в третьем -
подведенные молодые люди с развинченной походкой и каким-то необъяснимым
налетом душевного сифилиса на лице. И она говорила:
меня взять напрокат машину без шофера, мы поехали за город и я доверчиво дал
ей руль, она повела автомобиль с бешеной скоростью, и я не был уверен, что
из этой прогулки мы вернемся домой, а не в госпиталь. Она прекрасно умела
править, но все-таки на поворотах и перекрестках мне каждый раз хотелось
закрыть глаза и забыть о том, что происходит. Наконец, после того как мы
чудом, казалось, избежали третьей катастрофы, я ей сказал:
левую руку, показала мне указательный палец и ответила:
было бы никаких других возможностей.
когда мы ехали, она мне сказала:
Ты думаешь, что ты правишь лучше меня?
перекрестки опасны, какие нет, а ты едешь вслепую.
неинтересной работы, и я получил заказ на серию статей о литературе. Елена
Николаевна пришла ко мне однажды днем, - это был ее первый визит, - без
предупреждения - и я очень удивился, отворив дверь на неожиданный звонок и
увидев ее.
хотела застать тебя врасплох и, может быть, в чьих-нибудь объятиях.
на место. Потом она вдруг посмотрела на меня остановившимися глазами с таким
оттенком выражения, которого я в них никогда еще не видал.
и нигде не могла найти.
читать и уронила в море. Потом я ее всюду спрашивала, но ее не было. Правда,
то был английский перевод, а это русский. Что ты пишешь сейчас?
выписывать цитаты.
согласился. Ее работа заключалась в переписывании и переводе подчеркнутых
мной цитат, которые входили в статью как иллюстрация того или другого
литературного положения, которое я развивал. Она это делала так быстро и с
такой легкостью, точно занималась этим всю жизнь. Кроме того, она обнаружила
познания, которых я в ней не подозревал: она была особенно сильна в
английской литературе.
говоришь, - когда же ты успела все это прочесть?
которые бьют друг друга по физиономии, или о разрезанных на куски женщинах,
то почему мне могли помешать мои романы? Многие романы - это быстро:
раз-два, и готово.
которую держала.
она отстранила меня и сказала:
я не мог не оценить ее помощи; моя работа шла вдвое скорее. Иногда она
приходила утром и будила меня, потому что, в силу многолетней привычки, я
ложился спать очень поздно и поздно вставал. Был конец мая, уже становилось
жарко. Днем я работал с ней, вечером мы обедали вместе, потом чаще всего
куда-нибудь шли, затем я провожал ее домой и почти всегда оставался у нее и
присутствовал при ее вечернем туалете. Когда она выходила из ванной, с
побелевшим лицом и побледневшими губами, с которых была снята краска, я
снимал с нее халат, укладывал ее в кровать и спрашивал:
отправлялся домой, моя жизнь начинала казаться мне неправдоподобной, я все
не мог привыкнуть к тому, что, наконец, у меня нет никакой трагедии, что я
занимаюсь работой, которая меня интересует, что есть женщина, которую я
люблю так, как не любил никого, - и она не сумасшедшая, не истеричка, и я не
должен каждую минуту ждать с ее стороны либо припадка неожиданной страсти,
либо приступа непонятной злобы, либо неудержимых и бесполезных слез. Все, из
чего до сих пор состояло мое существование, - сожаления, неудовлетворенность
и какая-то явная напрасность всего, что я делал, - все это стало казаться
мне чрезвычайно далеким и чужим, так, точно я думал о чем-то давно
прошедшем. И в числе этих исчезающих вещей и слабеющих воспоминаний было
воспоминание об Александре Вольфе и его рассказе "Приключение в степи". Его
книга по-прежнему стояла на моей полке, но я очень давно не раскрывал ее.
услышал, что Елена Николаевна поет. Я остановился. Она пела вполголоса
какой-то испанский романс. Это был один из тех мотивов, которые могли
возникнуть только на юге и возможность возникновения которых нельзя было
себе представить вне солнечного света. Эта мелодия непостижимым образом
заключала в себе свет, как другие могли бы заключать в себе снег, как
некоторые, в которых чувствовалась ночь. Когда я вошел в комнату, она
улыбнулась и сказала мне:
Я ее слышала года четыре тому назад на концерте, потом как-то раз в
граммофоне, - и вот вдруг выяснилось, что я ее помню.
ее мысль, - все, в конце концов, не так печально и все положительные вещи не
всегда и не непременно иллюзорны.
разговора, - и когда ты не иронизируешь, то мысли у тебя тоже теплые и
мохнатые. И тебе очень мешает способность думать, потому что без нее ты был
бы, конечно, счастлив.
приезда в Париж. Что именно, какое чувство так надолго застыло в ее глазах,
и откуда был этот душевный ее холод? Я знал, однако, по длительному опыту,
что для меня очарование или притягательность женщины существовали только до
тех пор, пока в ней оставалось нечто неизвестное, какое-то неведомое
пространство, которое давало бы мне возможность - или иллюзию - все вновь и
вновь создавать ее образ, представляя ее себе такой, какой я хотел бы ее
видеть, и, наверное, не такой, какой она была в действительности. Это не
доходило до того, что я бы предпочитал ложь или выдумку слишком простой
истине, но особенно углубленное знание несло в себе несомненную опасность: к
этому не хотелось возвращаться, как к прочитанной и понятой книге. И вместе
с тем, желание знать всегда было неотделимо от чувства и никакие доводы не
могли это изменить. Вне этой душевной и такой явной опасности жизнь мне
показалась бы, наверное, слишком вялой. Я был убежден, что на известный
период существования Елены Николаевны легла какая-то тень, и я хотел знать,
чьи глаза нашли свое неподвижное отражение в ее глазах, чей холод так
глубоко проник в ее тело - и, главное, как и почему это произошло.
что у меня для этого еще будет время. Я впервые почувствовал возможность
душевного доверия со стороны Елены Николаевны, когда однажды, сидя рядом со
мной на диване, она вдруг положила мне руки на плечо каким-то неуверенным и
точно непривычным движением, и этот жест, совершенно для нее нехарактерный,
был более показателен, чем любые слова. Я посмотрел на ее лицо; но ее глаза
еще не поспевали за ее телом и сохраняли свое спокойное выражение. И я
подумал, что она уже не такая, какой была некоторое время тому назад, - и,
может быть, больше никогда не будет такой. Иногда, рассказывая мне некоторые
незначительные вещи о том или ином периоде ее жизни, она говорила - "мой
тогдашний любовник" или "это был один из моих любовников", и каждый раз я
испытывал неприятное ощущение, слыша эти слова именно в ее устах и именно по
Белов Вольф
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Корнев Павел
Шилова Юлия