цепью и привязывал к цепи веревку. Выполнив эту ответственную работу,
Булдаков блажил на всю реку: "Взяли! Взяли! Взяли! Хоп, симбирбумбия!"
Действо это скоро его утомило, он нечаянно оступился в полынью, черпанул в
бродни ледяной воды, сказал: "Закуривай, курачи, кто не курит, тот дрочи!"
-- пришлепал в землянку, разулся, выбросил бродни на улицу. Их на лету
подхватил Бабенко. Скосоротив лицо, черпало сушил штаны, портянки и
кальсоны, повествуя о том, как он ишачил на "Марии Ульяновой", сколько дров
перетаскал, вина выпил и пассажирок поудовольствовал. Булдаков против многих
своих юных сослуживцев, будучи им ровесником, когда-то успел прожить
большую, насыщенную жизнь, тогда как те прыщи, как их обзывал Булдаков,
жизнь еще и не распочали.
не слушал, скорее, не придавал им значения, поскольку мысль его работала в
совсем другом направлении: где бы чего бы раздобыть пожрать, может, и
выпить, тем более что печка полыхает, расходуя впустую полезную тепловую
энергию. Придумал Булдаков собрать деньжонок у командиров и "прыщей", да и
подался на бердский базар, откуда вскоре приволок в солдатском мешке картох.
"Но что такое, памаш, ведро картох на работящую арьмию? -- вопросил Леха
Булдаков и почесал затылок с двумя макушками, что считается средь русских
людей признаком башковитости. -- У бар бороды не бывает", -- бубнил Булдаков
в глубочайшем раздумье или изгальном розыгрыше. На первый случай предложил
товарищам командирам оставить его и Бабенко с Фефеловым на пристани
дежурить, иначе штабеля леса да и землянку бердские граждане за ночь
растащут на дрова.
гусь, брус сала, сетка с луком, туес с солью. На печке в эмалированном ведре
клокотало запашистое варево, добытчики же, братски обнявшись, чтобы не
упасть с топчана, спали на узеньких лежанках. Щусь почесал затылок, хмыкнул
и, замотав проволокой дверь, навалил себе и помкомвзвода котелок тушеной
картошки с луком и свининой. Ведро отослали трудящимся на берег. Вставши на
колени вокруг ведра, трудяги леса и сплава поочередно черпали ложками
горячее варево, восхищались находчивостью товарищей по службе и сами себя
обнадеживали: с такими ловкими героями и на фронте не пропадешь.
такая вот древняя хилая истина существует средь народа. Бердские жители, а
также обитатели окрестных деревень, обнаружив утечку овощей из погребов,
продуктов из кладовок, объединенно поднялись на оборону дворов и хозяйств с
дробовиками, топорами, кольями. Выстрел произвели в ночное время по
здоровенному увертливому налетчику; прячась в кустах малины, крыжовника,
ушел лесом в сторону Оби вражина, не иначе как дезертир или беглый арестант.
Крови на следах не обнаружилось. Кто из жителей Приобья радовался этому
обстоятельству, кто сожалел, что не порешили злоумышленника. Приток харчей
на берег иссяк, зато симулянтов и сачков прибавлялось с каждым днем, подвоз
леса в полк затормозился. Взявшись за веревку, работяги во всю глотку орали:
"Взяли! Взяли! Взяли! Ой да поехали!.." -- но бревно ни с места. Яшкин
смотрел-смотрел на эту картину в окошко землянки, изругался, выскочил,
схватился за веревку и попер бревно так, что часть тружеников от быстрого
темпа и неожиданности маневра попадала в песок, весь перепаханный обувью и
бревнами.
крылышко? Я вам покажу и крылышко, и перышко!
вдоль берега, у кого деньги велись, тот мог сбегать на бердский базар за
семечками, картофель- ными оладьями, табаком и за всяким другим провиантом
иль на утаенный сахар чего-то выменять, главное дело; здесь можно было
топить печь, варить картошку, чай с малинником и мерзлой брусникой,
свесившейся из-под снега вдоль осыпанного яра, -- конечно, из такого рая в
расположение роты да на строевые занятия кому захочется. Работали, понукая
друг дружку, где и пинком подсобляли, потому как везде есть такой народ, у
которого никакой сознательности нет и никакая ругань не действует, --
развольничались молодцы, добра не понимали. Яшкина выслали на берег с
палкой: контуженному, нутром поврежденному только доверь лихое дело -- уж
постарается, заставит волохать так, что даже и на морозе жарко сделается.
передовой опыт -- там тоже по связке кто-то бегал с палкой, лупил волокущих
бревно братьев по классу, будто колхозных кляч, люто матерясь. Эта вот
особенность нашего любимого крещеного народа: получив хоть на время хоть
какую-то, пусть самую ничтожную, власть (дневального по казарме, дежурного
по бане, старшего команды на работе, бригадира, десятника и, не дай Бог,
тюремного надзирателя или охранника), остервенело глумиться над своим же
братом, истязать его, -- достигшая широкого размаха во время
коллективизации, переселения и преследования крестьян, обретала все большую
силу, набирала все большую практику, и ой каким потоком она еще разольется
по стране, и ой что она с русским народом сделает, как исказит его нрав,
остервенит его, прославленного за добродушие характера.
расположение полка. Умотанные тяжелой работой, едва волоклись красноармейцы
вдоль крутого песчаного берега великой сибирской реки. Перед ними празднично
сверкала искрами, солнечно переливалась недавно вставшая, белая, утомленно
отдыхающая река. По стрежи Оби громоздились, золотом вспыхивали под закатным
солнцем глыбы торосов, меж которых беспокойно кружило темную воду. Дальний
заречный лес бархатистой каймою тянулся по-над яром, песчаные берега и косы
разукрашенным оранжевым кушаком опоясывали заречный мыс, далеко-далеко
впахав- шийся в реку. Пляшущим солнцесветом приподнимало темную тучку
пойменных лесов к голубеющему небосклону. Чистая, святочная тишина
простиралась по земле, молитвенно усмирись, мир поднебесный ждал рождения
Сына Божия -- впереди были рождественские праздники, а с ними приходила
привычная, но всегда новая пора, сулящая долгую морозную зиму, неторопливое,
сытое житье под крышами, толсто придавленными снегом. Многие из ребят,
бредущих в казарму, не успели изведать той обстоятельной крестьянской жизни,
не знали, что близится великий праздник, потому как приступила, притиснула к
холодной стене их безбожная сила и порча, были они еще в младенчестве вместе
с родителями согнаны со двора в какую-то бессмысленную, злую круговерть, в
бараки, в эшелоны, в тюрьмы, в казармы, но все-таки близкой памятью что-то
их тревожило, чего-то в сосущем сердце трепетало и вздрагивало, из-за той
вон белоснежной дали ждалось пришествие чуда, могущего переменить всю эту
постылую жизнь, избавить людей от мук и страданий. Не может же такой
пресветлый, так приветно сияющий мир, который еще недавно звался Божьим,
быть ко всему и ко всем недобрым, безразличным, пустым, почему в нем должно
быть все время напряженно, тревожно, зло, ведь он не для этого же замышлялся
и создавался...
мрачное и бесцеловечное демонов срящет, и никто же в помощь сопутствуяй и
избавляяй", -- жутко было слушать Колю Рындина даже и вполуха, но хотелось
слушать, хотелось мучиться Божьими муками, да не казармой, казарма -- она уж
точно от дьявола, хотелось Бога почитать, а не Яшкина бояться. "И да будет
благодать Твоя на мне, Господи, яко огонь попаляй нечистые во мне силы... И
да будет благодать Твоя на мне..." -- утешил себя и товаришшев старообрядец.
колени попереди себя поставит, чуть посеред молитвы отвлекся -- по затылку
вмажет... Кроме тово, баушка Секлетинья сказывала, что Бох для молитвы
головы очищат, память укреплят, оттого даже совсем неграмотные хресьяне
завсегда молитвы помнят...
Васконян, -- поэтому они достигают сердца...
стиснутая трескучими морозами, не скрюченная заречным волчьим воем, обещала
долгий покой, сказку, праздники с сытой едой, гулянкой во всю ширь, с
ворожбой, с молитвами, с желанием всех прощать и самому быть прощенным. Лишь
тонкий звон оторвавшейся от тороса льдинки, падающей и на ходу разбивающейся
в хрустальные осколки, да треск и скрежет остроуглой глыбы, оторванной от
нагромож- дений торосов, несомой нижним течением под броней реки, внезапно
выкинутой в полынью, слепо кружащейся по кругу, бурлящей воду, бьющейся о
хрупкий припай, сминающей его, нарушали эту беспредельную и все же отчего-то
опечаливаю- щую сердце тишину. Птицы не кружились и не кричали над рекой,
боялись ее черных полыней, внезапных подвижек и падений не укрепившегося
льда, вороны лепились по прибрежному сосняку, сомлело дремали, подобрав под
себя лапы; чем-то или кем-то вспугнутые голуби выпрыснули искрящейся стайкой
на свет и тут же, сделав полукружье, вернулись в лес, расселись в глуби его.
земной красоты, заслушавшиеся умиротворительного молитвенного шепота, сплошь
думающие о доме, о родных местах, о родителях, намаявшиеся за день парни
вздрогнули всей толпою, подняли свои головы.
имеющем светлую проточину на морде, надменно и ладно сидел в новеньком
кожаном седле моложавый генерал, похожий на франтоватого жениха. Передние
ряды в растерянности остановились, задние ряды их подперли, войско
смешалось, сбилось в табунок, шедшие в отдалении Щусь и Яшкин, почуяв
неладное, заспешили к месту происшествия. Вторая рота, с большим интервалом
бредшая за первой, заметив смятение в боевых рядах, мигом сделала
тактический маневр и углубилась в лес.
к виску руку, сжатую в горсть, музыкально, можно сказать, по-дирижерски
качнув ею возле головы, выбросил из горсти пальцы. Держа пальцы у виска в
Суворов Виктор
Никитин Юрий
Гуль Роман Борисович
Березин Федор
Афанасьев Роман
Флинт Эрик