закидывал. Я знаю, тут уж до тебя некоторые закидывали.
Она протягивала ему в окошко ватник, но он спокойно отвел ее руку и
спросил:
- А Манька? Она мухлевала?
- За Маньку говорить не буду, чего не знаю. Может, и приписывала. Ведь
ребенок у нее.
- Ну, а ежели б у тебя был, ты бы как, а?
- Знаешь, иди ты к черту, - сказала она. - Ну, прошу тебя - езжай.
Он рассмеялся и поехал. И улыбался, глядя сквозь мокрое стекло на
мокрую дорогу.
Он спешил сделать еще рейс до обеденного перерыва, но его остановила
сирена. В этот час вступали в свои права взрывники. Он подрулил к обочине и
выключил двигатель и только тогда почувствовал, как он устал и голоден. "Да
и тебе бы отдохнуть не мешало", - подумал он о машине.
Увязая в грязи, он прошел длинным пустырем, чувствуя на себе
насмешливые взгляды, и вошел в столовую. У самых дверей сидели Мацуев,
Косичкин, Федька и еще кто-то из другой бригады. Они замолчали при его
появлении. Перед ними стояли тарелки и кружки с пивом и простоквашей. Места
рядом с ними не было, и Федька, пошарив глазами, виновато развел руками.
Пронякин почувствовал облегчение.
Он взял обед и пошел с подносом к одинокому столику в полутемном углу
избы. Ему хотелось сесть спиной к ним, но он заставил себя сесть боком.
Краем глаза он видел их и знал, что они говорят о нем. Затем Федька с
грохотом поднялся и направился к его столу. Он сел рядом на стул и поставил
локоть возле тарелки.
- Ну как? - спросил Федька. Он ухмылялся, растягивая губастый рот, и
сопел над ухом Пронякина.
- Тридцать три.
- Чего - тридцать три?
- А чего - ну как?
- Как работенка, спрашиваю.
- Ничего, не пыльная. Скаты в порядке, поршня не стучат, нигде не
заедает.
Пронякин продолжал есть, неторопливо и старательно, как едят
утомившиеся люди. Федька все сопел, не зная, с чего начать. Наконец он
спросил, придвинувшись:
- Пивка не выпьешь?
- Не хочется.
- Что так? Веселей бы у нас разговор пошел.
- А мне и так весело.
- Понятно. - Федька откинулся на стуле и заговорил громко, как будто
нарочно, чтобы все слышали: - Героем себя чувствуешь. Приятно небось?
Пронякин не ответил. Федька опять придвинулся.
- Ну чего молчишь?
- Жду: может, ты чего умного скажешь.
- Где уж нам, - вздохнул Федька. - Один ты у нас такой умный. Другие
против тебя сплошь дураки.
Федька все ухмылялся, лукаво сощурившись. Но если б он вдруг
развернулся и ударил, Пронякин не удивился бы. Он весь напрягся, чувствуя,
как застучало в виске от еле сдерживаемой ярости.
Но Федька не ударил. Он спросил лениво:
- А встречали как - не понравилось?
- Понравилось, - сказал Пронякин, глядя на него в упор. - Это не ты ли
свистел?
- Нет. - Федька замотал головой. - Не я. Такие штуки не уважаю. И,
между прочим, если б знал кто, сам бы, может, ему по физике свистнул.
- Это и я сумел бы.
- Ну понятно. Смелый парень, что и говорить. Одно, понимаешь,
непонятно: что же это ты делаешь, черт с рогами? За что ты нам всем в морду
плюешь?
- Это как?
- А так! - сказал Федька. - Думаешь, ты один такой - все можешь? А
другие не могут? В коленках слабы? Ошибаешься, Витя. Тут покрепче твоего
найдутся. Только наш "ЯАЗ" не потянет, хоть ты ляжь под него. Может, и рады
бы лечь, только он все равно не потянет. Так что, пойми, мы тут не от
хорошей жизни груши околачиваем.
- Сочувствую вам, - сказал Пронякин. - Да помочь не могу.
Федька молчал, уставясь на него тяжелым взглядом побелевших глаз. От
злости у него дрожали скулы.
- Помощи никто у тебя не просит. А просят, чтоб ты жлобом не был...
который за четвертную перед начальством выпендривается. Ей-Богу, перед
другими бригадами за тебя совестно. Приняли вроде бы тебя неплохо, да и сам
ты поначалу ничего показался... Или, может, что не так было? Может,
обижаешься?
- Нет. Давно уж не обижаюсь.
- Ну так за каким же чертом в дождь ездишь? Кому глаза колешь? Или
хочешь, чтоб нас потом Хомяков пиявил - вот, мол, был почин, а не
поддержали?..
"Вот оно что! - подумал Пронякин. Тяжелая квадратная голова Мацуева
склонилась над кружкой, которую он сверху накрыл ладонью и, хмурясь, шевелил
бровями. - Значит, сам ты запретить не можешь. А к Хомякову ты не пойдешь".
Было тихо, лишь звякала посуда, и еще Гена Выхристюк, небрежно
облокотясь на прилавок, кокетничал с поварихой:
- Приходишь к вам с единым стремлением в мыслях - быка съесть. А
похлебаешь кулешику вашего, кашки пшенненькой, то да се, и аллеc гут гемахт,
как немцы говорят, а по-русски значит - боле не желается!
Повариха расплывалась лоснящимся лицом и утирала тряпкой могучую
розовую шею.
- Я за ваши глаза не отвечаю, - громко сказал Пронякин. - А стыдиться
вам тоже нечего. У меня "мазик" хотя и старенький, да удаленький. Так что я
свои двадцать две ходки сделаю. Смогу - и двадцать третью сделаю.
- Много, думаешь, толку от твоих ходок? - сказал Федька. - Только
экскаватор зря энергию жгет.
- А про то не моей голове думать. Я не геройством занимаюсь... Просто
я, понимаешь, на твой гарантированный двадцать один рублик не согласен.
- Что ж ты раньше не сказал, чудак? Мы бы уж тряхнули мошной, так и
быть, насобирали бы тебе по рублику. Или даже по трешке. А то - давай кепку,
пройдусь. Хочешь?
Пронякин промолчал, едва сдерживаясь, чтоб не заорать на Федьку. Это
вышло бы и вовсе по-дурацки.
- Значит, так? - спросил Федька, вставая. - Хорошего не делаешь, гляди,
Витя, учти.
- Гляжу, - сказал Пронякин. - Сам гляди.
Он доел, тяжело двигая желваками, выпил прозрачный компот, заедая
черным хлебом, и встал. Проходя мимо них, он натягивал кепку так, чтоб
локтем прикрыть лицо. Они были заняты едой и пивом.
До конца перерыва оставалось слишком много времени, которое некуда было
деть. Он поставил свой "МАЗ" у въезда в траншею и курил, ожидая сирену. Но
ему не курилось, ему хотелось бросить все и уйти пешком в поселок. Он еще
успеет на последний автобус, если только автобусы ходят по такой грязи, а не
то пройдет пятнадцать километров пешком до шоссе, а там проголосует, а из
Белгорода пошлет телеграмму жене, чтоб выслала денег на дорогу.
Но тут же он вспомнил, что жена и сама, наверное, уже в дороге. "Хоть
бы скорее ты приехала", - сказал он ей.
Послышалось несколько тугих, упругих ударов. Это была последняя серия
взрывов. Потом сирена дала отбой.
За час дорогу совсем завалило комьями раскисшей глины, и ему пришлось
сбросить скорость на первом же спуске. К тому же вдруг отказал дворник, а
стекло залепляло мельчайшей капелью. То и дело приходилось протирать его
рукавом. Из-за этого он не сразу обнаружил экскаватор Антона. Забой, в
котором они работали, был теперь разворочен взрывом, а экскаватор стоял в
полусотне шагов от него, и Антон тащил на плече провода.
- Ты что? - спросил Пронякин. - Никак, сматываться решил? - Втайне он
даже надеялся на это.
- Вылазь, - сказал Антон. - Погляди-ка, чего они там наковыряли.
Пронякин подошел к забою. Антон бросил провода и тоже подошел. Он
оставил свою куртку в кабине и был в тельняшке с закатанными выше локтей
рукавами и в тапочках на босу ногу, а на затылке чудом держалась крохотная
кепочка - точно не было мороси и холода, пронизывающего до костей.
Там, куда они смотрели, среди рваных ломтей серо-голубой глины лежало
несколько осколков какого-то камня, присыпанных красной пылью. Пронякин
сошел вниз и, подняв один осколок, вытер его о штаны.
Осколок лежал на его ладони. Он был тяжелый и острый, как обломок
гранита, и точно склеенный из разных, плохо пригнанных друг к другу
пластинок. И цвет у него был странный: издали грязно-бурый, как запекшаяся
кровь, а вблизи - с сильными проблесками сиреневого, переходящего в
темно-свинцовый. Точно железо в горне, нагретое до малинового каления и
слабо мерцающее, остывая под слоем окалины и пепла.
- Это чего? - спросил Пронякин.
- Надо полагать, синька, - сказал Антон.
- Синька?
- Ну да. Самая что ни на есть богатая курская руда.
- Неужто курская руда?
- Ну, скажем, белгородская - сказал Антон. - Да ты чего - первый раз
видишь? У меня ж таких полна тумбочка...
- Не знаю, - сказал Пронякин. - Не видел.
- Вон взрывники идут, они тебе все объяснят.
Меланхолично и не спеша взрывники осматривали развороченные лунки. Их
было трое, в одинаковых брезентовых дождевиках с остроконечными капюшонами и
в резиновых сапогах, - три фигуры, появившиеся из туманной полутьмы карьера,