комары не кусали по причине проспиртованности его тела - объяснил он и
молотил своим наклепанным языком, измываясь над женщинами - они хлопали по
икрам ладонями, сжимали ноги, иные, преодолев стеснение, выгоняли зверье
из-под подолов руками.
мясо слаще!
молодуха. - Нашел где трепаться! Ребятишки малые, а ты срам экий мелешь...
исцарапанные, неотмытые. - И как с тобой мужик горе мычет?
всем вам на шею да в Анисей! - И, ни к кому не обращаясь, громко продолжала:
- Че ему! Напился, нажрался, силищи много, кровь заходила, драться охота.
Меня бить не с руки - я понужну дак!.. Издыбал, кобелище, измутузил
мужичонку. Теперь, как барин, на всем готовеньком в тюрьме - никто такое
золото не украдет, и еще передачу требует. Красота - не жись! А инвалидишко
в больнице. Вот я и вертюсь-кручусь: одну передачу в больницу, другу в
тюрьму, да на работу правься, да ребятенчишка догляди, да свекрухе
потрафь... И все за-ради чего? Чтоб дорогому муженьку, вишь ты, жилось
весело... У-у, лягуха болотная! - поперла она грудью на мужичонку, и он,
отступая под натиском, закривлялся пуще прежнего, запритопывал,
заподмигивал:
мне!..
плюнула: - Обрыдли поносники хуже смерти!
действиям, не переступил и с молодухи переметнулся на меня, что-то насчет
моей шляпы и фигуры вещал. Я не дал ему разойтись. "Заткни фонтан! - сказал.
- А то я тебе его шляпой заткну!" - Молодуха на меня пристально поглядела.
Отягощенная горем, она угадала его и во мне и кротко вздохнула, продолжая
шедшую в ней своим ходом мысль:
место, за ворота, штоб ни вина им, ни рожна и работы от восходу до темна.
Это че же тако? Ни проходу, ни проезду от них добрым людям! ...
лесенки и внесли друг дружку в салон самолета, отринув в сторону женщин,
среди которых две были с детьми.
давить! - ругалась молодуха, подсобляя женщине с ребенком подняться по
лесенке. Довольнехонькие собой мужички и парни с хохотом, шуточками удобно
устраивались на захваченных местах, подковыривали ротозеев. Я пропускал
женщин вперед - как-никак Высшие литературные курсы в Москве кончил, два
года в общежитии литературного института обретался - хватанул этикету и в
результате остался без места. Билет был, я был, самолет был, а места нет, и
вся недолга - пилоты прихватили знакомую девицу до Чуши и упорно меня "не
замечали". Я простоял всю дорогу средь салона, меж сидений, держась за
багажную полочку, и не надеялся, нет, а просто загадал себе загадку:
предложит мне кто-нибудь из молодых людей место, хотя бы с середины пути?
Ведь приметы войны заметны на мне, так сказать, и невооруженным глазом, но
услышал лишь в пространство брошенное:
высунулся второй пилот, нехотя поднялся и, приблизившись к надоедному
пассажиру, сказал:
подпругу, кивнул мне, предлагая, должно быть, садиться. Я вежливо его
поблагодарил. Буркнув: "Была бы честь предложена", - пилот удалился в
кабину.
сломилась, голова, напоминающая кормовую турнепсину, закатилась меж сиденьем
и стенкой самолета, потряхивалась, стуча о борт.
громко, но миролюбиво, по-свойски и, когда проваливался в яму и, натужно
гудя, выбирался из нее, чудилось какое-то извинительное хурканье и
дребезжанье, словно бы он отряхивался на ходу от прилипшего облака, беря
новый рубеж в гору.
видеть и слышать ерников, в особенности пожилых, мятых жизнью, выставляющих
напоказ свою дурь.
самолет почти все время летел над Енисеем и, стоя на ногах, сколько красот я
увидел в оконце! Уроженец горных мест, я и не знал, что по среднему Енисею
простираются неоглядные заболоченные низины с редкими худыми лесами, с
буроватыми болотами и желтыми чарусами средь них. Пятна и борозды озер с
рябью утиных табунов, с белыми искрами лебедей и чаек возникали под левым
крылом в то время, как под правым, гористым берегом красным крохалем бежал
навстречу красный бакен и над ним, наклоненные, рыжели утесы или выломы гор,
меж которыми по щелям, цепляясь друг за дружку, бежали кверху деревья: желто
пенящаяся акация, жимолость, бересклетник и белопенная таволга. Добравшись
до верху, одно какое-нибудь дерево раскидывало там просторно и победно
ветви. Поле реки, точно от взрывов мин, опятнанное воронками - кружилась
вода на подводных каргах, было широко и в общем-то покойно, лишь эти вот
воронки да царапины от когтей каменных шиверов и в крутых поворотах
сморщенная, как бы бороной задетая, гладь только и оказывали, что внизу под
нами все же не поле, а река, наполненная водой и неостановимым движением.
Приверхи чубатых островов пускали стрелы продоль воды, лайды там и сям,
отделившиеся от реки светлыми, ртутно-тяжелыми рукавами, катились в леса и
терялись в них.
горбине реки, скоро оказавшийся теплоходом; песчаные отмели, облепленные
чайками, с высоты скорее похожими на толчею бабочек-капустниц; вороны,
скучающие над обсыхающим таем, в которых им всегда остается пожива; шалаш,
наскоро крытый еловой корою; на зеленом мыске костерок, пошевеливающий синим
лепестком дыма, при виде которого защемило сердце, как всегда, захотелось к
этому костерку, к рыбакам, кто бы они ни были, как бы ни жили в городу, у
реки непременно приветны и дружелюбны. Вон они глядят из-под руки на нас,
маленький рыбак в оранжево-черных плавках перекладывает удилище, чтобы
махнуть рукой самолету; даль и близь, вечность и миг, - страх и восторг -
как все-таки непостижим всем нам доступный мир!..
Всю дорогу она сидела, закрыв глаза, уронив на колени крупные красные руки -
на сплаве или на скотном дворе работает. - Посиди! - словно в больнице,
тихим голосом предложила она, поднимаясь. - Ноги-то остамели небось?
отказом, дружески ей улыбнулся: - У меня сидячая работа.
командировку?
худой. Узнаешь ли?
тревожить разговорами, снова прикрыла глаза, наслаждаясь редким покоем и
отдыхом, а скорее всего страдала, мучилась в себе и про себя.
качнуло, ровно бы предоставляя мне возможность увидеть еще раз реку и землю,
но уже опрокинутыми на ребро, небо в самом окошке - протяни руку и хватай
клочья ваты из облака. Круг завершился, и самолет по наклонной катушке реки
заскользил к поселку Чуш.
беспорядке, захламленные, безлесые, и если бы не колок тополей, когда-то и
кем-то посаженных среди поселка, не узнал бы я его. Вокруг поселка и за
речкой, в устье, разжульканном гусеницами, раскинулся, точнее сказать,
присоседился к широкой поляне, заросшей курослепом, сурепкой и одуванчиками,
чушанский аэродром с деревянным строением, нехитрым прибором да двумя
рядками фонарей-столбиков. На аэродроме паслись коровы, телята, кони, и
когда наш самолетик, зайдя с Енисея, начал снижаться, целясь носом меж
посадочными знаками, едва видными из травы, впереди самолета долго бежал
парнишка в раздувающейся малиновой рубашонке и сгонял хворостиной с
посадочной полосы пегую корову, неуклюже, тяжело переваливающую вымя.
Казалось, самолет вот-вот настигнет корову, торнет ее под норовисто поднятый
хвост, но все закончилось благополучно; и парнишка, и корова, и пилоты,
должно быть, привыкли ко всему тут и как бы даже поиграли немножко,
позабавлялись.
приспустившим на правый висок синий картуз с эмблемой, на глаз, глядящий
сквозь людей в пространства. Второй пилот волок под мышкой на волю
разоспавшегося, ничего со сна не понимающего мужичонку. Он цапался руками за
сиденья, заплетался ногами, чего-то бормотал. Пилот вышвырнул его из
самолета. Шмякнувшись в траву, мужичонка ойкнул, проснулся, куражливо
потребовал головной убор. Пилот пошарил рукой под сиденьем, выбросил мятую
кепку мужичонке. Хлопнув ею о колено, мужичонка ткнул кулаком в середку и
надел головной убор задом наперед.
подробно повествуя, как его судили, сколь отвалили, как достойно, можно
сказать, героически вел он себя на суде и как ему славно погулялось в
Енисейске в честь такой победы. Около старой дощаной будки караульщиком
местной водокачки стояла баба в старом пиджаке, с мулатски-костлявым