часто открывал свой бревиарий и наконец бросил его в порту во время
очередной попытки бежать. За ним исчез и алтарный камень [плоский камень,
на котором католические священники служили литургию] - таскать его за
собой стало опасно. Служить обедню без алтарного камня было нельзя. Может,
ему грозит лишение сана, но кары духовные уже казались нереальными в этом
штате, где единственной карой была гражданская - смерть. Привычный ход
жизни дал трещину, как прорванная плотина, и в нее просачивалась
забывчивость, размывая то одно, то другое. Пять лет назад он поддался
непростительному греху - отчаянию и теперь с непонятной легкостью на душе
возвращался туда, где отчаяние овладело им, потому что и отчаяния не
осталось. Священник он плохой - он знал это; таких называют "пьющий
падре", но теперь все его прегрешения ушли из сердца и из памяти. Где-то
они незаметно скапливаются, эти обломки его прегрешений, и когда-нибудь,
наверно, совсем забьют источник благодати. Но пока что он живет, зная, что
такое страх, усталость и постыдная легкость на сердце.
заросли. Теперь отчаяние не терзало его, но это, разумеется, не значило,
что он не заслужил проклятия, - просто с годами тайна становилась все
непостижимей: проклятый влагает тело Господне в уста людей. Каким странным
слугой обзавелся дьявол! Его мысли были полны простеньких мифов: архангел
Михаил в латах поразил дракона, и ангелы с дивными струящимися кудрями,
словно кометы, низвергались в пространство, ибо, по словам одного из отцов
церкви, испытали зависть к людям, которым Господь уготовил безмерный дар -
жизнь. Вот такую жизнь.
- там, где почва была расчищена под посевы. Он перестал постегивать мула;
им вдруг овладела странная робость... Из хижины вышла женщина и стала
смотреть, как он медленно тащится по тропинке на усталом муле. Деревушка
была маленькая: вокруг пыльной площади стояло не больше двадцати хижин -
все на один лад. Но этот лад был близок его сердцу. Он знал: здесь ему
окажут радушный прием, знал, что по крайней мере один человек в этой
деревушке не выдаст его полиции. Когда он подъехал к хижине, мул снова сел
под ним - на сей раз ему пришлось перевернуться кубарем, чтобы его не
примяло. Он поднялся на ноги, а женщина все следила за ним, как за врагом.
Он сказал:
ног. Она сказала: - Когда это вы обзавелись такой одеждой, отец?
совсем простой вид.
как в прежние годы, когда у него, у священника, был дом и были собрания
"Детей Девы Марии" и других обществ и приходские сплетни, но только не...
Не глядя на нее, он тихо спросил с той же смущенной улыбкой:
чреват огромными последствиями. Прошло шесть лет с тех пор, как он был...
дома.
Нельзя радоваться тому, что принадлежит его прошлому. Он машинально
проговорил:
очень устал, - сказал он. - Около Сапаты полиция чуть было...
Не такой встречи он ждал. Между хижинами собрались кучкой люди и наблюдали
за ним с безопасного расстояния. На площади стояли небольшие
полуразвалившиеся подмостки для музыкантов и единственный ларек, где
продавалась минеральная вода. Люди вынесли из хижин стулья - посидеть
вечером на воздухе. Никто не подошел к нему поцеловать руку, получить
благословение. Словно содеянный им грех низвел его в гущу людскую, чтобы
он постиг не только отчаяние и любовь, но и то, что человек может быть
нежеланным гостем даже в своем собственном доме. Он сказал:
Пойдемте со мной. - Он покорно шагнул следом за ней, путаясь в своих
длинных крестьянских штанах, и счастье стерлось с его лица, а улыбка
осталась, как нечто чудом уцелевшее после крушения. На поляне было человек
семь-восемь мужчин, две женщины и несколько ребятишек. Он шел мимо этих
людей, как нищий. Ему вспомнился последний приход сюда - веселье,
тыквенные бутыли, выкопанные из ям... Его прегрешение было все еще свежо,
но какую встречу ему оказали! Тогда он появился в их злачной тюрьме как
свой человек, как изгнанник, вернувшийся на родину богачом.
узнали здесь, подумал он, выжидая. Они стали подходить к нему один за
другим, целовали ему руку и отступали назад, не сводя с него глаз. Он
сказал:
что только бездетному дано право называть чужих людей своими детьми.
Теперь, подчиняясь родителям, к нему стали подходить один за другим и
целовать ему руку настоящие дети. По молодости лет они не помнили, что в
прежние времена священники носили черную одежду и глухие воротнички и
протягивали для поцелуя холеные мягкие и покровительственные руки. Они не
понимали, почему с таким уважением относятся к крестьянину - такому же,
как их отцы. Он не смотрел им в лицо, но все же внимательно наблюдал за
ними. Вот две девочки - одна худенькая, изможденная. Сколько ей лет -
пять, шесть, семь? Трудно сказать. А другую голод так обточил, что в ней
появилось что-то не по годам хитрое и злобное. Из глаз этого ребенка
смотрела женщина. Дети молча разбежались; они были чужие ему.
сказал:
было с таким смущением, с такой неохотой, точно взятка давалась крадеными
деньгами.
расчетам. И если никто ничего не скажет... тогда расстрел... а потом
возьмут других. Так было в Консепсьоне.
вверх-вниз. Столь банальным способом тело выражает волнение, ужас или
отчаяние. Он спросил: - Кого? - Они тупо посмотрели на него. Он яростно
крикнул: - Кого убили?
Старенькая девочка засмеялась. Он сказал:
снова засмеялась. Он уставился на нее, ничего не видя перед собой, а
только слыша смех. Счастье снова умерло, так и не успев сделать первого
вздоха. Он был как женщина с мертворожденным ребенком - скорее похоронить,
забыть и завести другого. Может, этот выживет.
властно: - Я лягу спать. За час до рассвета разбудите меня... Полчаса на
исповедь... Потом месса, и я уйду.
гостем.
пустых ящиков - стул, дощатая кровать с соломенной циновкой, короб,
покрытый куском материи, на нем - керосиновая лампа. Он сказал:
Конюшевский Владислав
Афанасьев Роман
Самойлова Елена
Сапковский Анджей
Лукин Евгений
Шилова Юлия